Вельяминовы – Дорога на восток. Книга первая, стр. 135

Констанца шла к надгробиям, сжимая в кармане холодные камушки. "Правильно, — она остановилась и, задрав голову, посмотрела на легкие, белые облака в голубом, прозрачном небе, — листья тоже падают. А потом опять появляются. Как люди. Камни — это память. Маму в Мейденхеде похоронили, тетя Эстер мне говорила, а папу? — она взглянула на прямую спину в сером сюртуке. Русые, короткие волосы ерошил ветер с моря. Он стоял, склонив голову. Констанца, осторожно опустив камни на холмик, взяла его за руку.

Мужчина вздрогнул и услышал детский голос: "Дядя Дэниел…, Вам тяжело, да?"

— Да, милая, — Дэниел взглянул в темные, большие глаза. Она похлопала ресницами и решительно велела: "Нагнитесь. Я вас поцелую. Когда мне плохо, и я плачу — тетя Эстер меня всегда целует, и мне сразу легче. Дядя Иосиф тоже целовал, но он умер, — девочка поглядела на могилы: "И папа с мамой — тоже умерли. И дядя Хаим".

Дэниел помолчал. Подхватив ее на руки, он почувствовал, как прикасаются к его щеке прохладные губы. "Легче? — серьезно спросила Констанца, отстранившись.

— Да, — он попробовал улыбнуться. "Спасибо тебе, милая. Больше никто не умрет, обещаю".

— Это невозможно, — Констанца почесалась и покраснела: "Платье новое. Все люди умирают, дядя Дэниел".

Мужчина, обернувшись, посмотрел на могилы. Вздохнув, устроив ее удобнее, он согласился: "Да. Но вот мы закончим воевать, и тогда станут умирать меньше, Констанца".

— Бергойн капитулирует, — девочка погрызла ноготь: "В "Бостонской газете" так пишут, я ее каждый день читаю. Дядя Дэниел, — она вдруг улыбнулась, — а вы шарф будет носить зимой?"

— Буду, — Дэниел поставил ее на землю. Констанца, протянув ему ладошку, попросила: "Носите. Там и я вязала, немножко. Но у меня плохо получается, — девочка вздохнула, — математика легче".

— Очень хорошо получилось, спасибо тебе, — Дэниел погладил ее по голове. Они пошли к каменным воротам. Констанца подхватила подол платья. Переступая через лужи, — ночью шел дождь, — она подумала: "Люди, как листья. Они тоже — потом становятся землей, и из нее вырастают новые деревья. Природа, — вспомнила она слово и обрадовалась: "Именно так. Не Бог, а природа".

— Дядя Дэниел, а вы верите в Бога? — девочка вскинула рыжую голову.

— Верю, милая, — он чуть усмехнулся. Констанца увидела морщинки в углах красивых, сине-зеленых глаз.

— Ну да, — мрачно отозвалась девочка. Глубоко вздохнув, высвободившись, она пошла к оловянному тазу, что стоял на скамье у входа на кладбище.

Эстер лежала, глядя в беленый потолок комнаты постоялого двора, комкая в пальцах тонкое, шерстяное одеяло. Она прислушалась к дыханию спящей Констанцы: "Дэниел с доктором Абрахамсом сразу в Саратогу уехали. На той неделе уже и сражение будет, говорят. Только бы с Дэниелом все хорошо было".

Она приподнялась на локте. Подсунув под спину подушку, поправив свечу, что стояла на табурете, Эстер взяла конверт с документами. "Раввин сказал — с ктубой все в порядке, — девушка вздохнула. "Свидетельство о смерти, — она стала перебирать нежными пальцами бумаги, — и вдруг замерла. "Обрезание надо будет делать, — Эстер почувствовала, что улыбается. "Бедный мальчик, сирота будет. Или девочка. Но я мальчика хочу, тоже Хаима, — она подперла щеку рукой. Отложив конверт, Эстер закрыла глаза: "Жить дальше. А ведь как-то придется".

Она вытянулась на спине, и вздрогнула.

— Нет! — одними губами сказала Эстер. "Нет, не надо, я прошу, не надо!" В свете свечи кровь была ярко-алой, блестящей. Эстер, закусив губу, поднявшись с кровати, сжала ноги. "Пожалуйста! — она закуталась в шаль и, неслышно открыв дверь, пошла по узкому коридору в холодную, крохотную умывальную.

Через щель в ставнях светила белая, яркая луна. "А вот тут — кровь черная, — непонятно зачем, подумала Эстер, подняв испачканную рубашку, посмотрев на свои ноги. Она сжалась в комочек, и, опустившись на деревянный, щелястый пол, тихо заплакала.

— Не надо, — раздался голос с порога. Миссис Франклин, — высокая, в ночной рубашке и холщовом чепце, стояла над ней со свечой в руках. "Тряпок тебе принесла, — сказала акушерка, гладя Эстер по непокрытой голове. "Не надо, милая".

— Почему так? — всхлипнула девушка. "Я так хотела, так хотела…, Миссис Франклин, почему?"

— Да кто же знает? — старая женщина поставила свечу на пол: "Не плачь, милая, будут у тебя еще дети. Пойду, — она вздохнула, — постель перестелю твою".

— Миссис Франклин, — Эстер все сидела, сжимая тряпки, — а у вас были дети?

Серые глаза блеснули. "Нет, — ответила акушерка и закрыла за собой дверь.

Эстер опустила голову в колени, и, прошептав: "Нет", — уткнулась лицом в ладони.

Интерлюдия

Брно, осень 1777 года

В чистые, в мелких переплетах окна мастерской вливался золотой свет заката. "Итак, — Федор отступил от доски и отряхнул руки, — вот вам задание, как раз хватит на дорогу до Гейдельберга". Он положил руку на стопку книг у края кафедры: "Боссю: "Nouvelles Experiences sur la resistance des fluids", тут пять экземпляров, для каждого".

— Прочитать? — робко спросил кто-то из студентов.

Федор хохотнул: "Не только. Вопросы я записал, — он кивнул на доску, — и в каждую книгу вложен листок. Десять задач, у каждого разные, — он усмехнулся. Пригладив рыжие волосы, мужчина добавил: "Профессор Шульц, по вашему возвращению в Гейдельберг, проверит".

— Лучше бы в шахте, — услышал он чей-то голос. Федор рассмеялся: "Мы с вами целое лето по шахтам ползали. Пора и теорией заняться. Сопротивление жидкостей, господа — это физика, а она нам — жизненно необходима, иначе как вы будете закладывать, и эксплуатировать шахту? В наше время мало одной кирки, надо знать, — Федор стал загибать пальцы, — механику, гидравлику, химию, ту же самую физику. В общем, — закончил он, — читаем и решаем в дороге, дилижанс у вас удобный".

— А вы, герр Теодор, в Париж едете, — вздохнул кто-то из студентов, собирая книги. "Теперь и не увидимся больше".

— Это отчего же? — он распахнул окно. "Знаете, как говорят — в шахте встретимся. Бегите, складывайтесь, вам уже и выезжать скоро".

Дверь закрылась. Он, с наслаждением скинув сюртук, засучив рукава рубашки, жадно посмотрел на деревянный ящик, что стоял рядом с микроскопом.

— Окись, — пробормотал Федор. "Ах ты, окись из Рудных гор, вот сейчас я с тобой и повожусь. Все равно мне только на той неделе отправляться, пока книги в Париж пошлю, пока то, пока се…"

Он надел холщовый фартук и повертел в руках лежащее поверх его тетрадей письмо:

— Дорогой месье Теодор! — читал он. "Имею честь предложить вам должность преподавателя инженерного дела в Школе Дорог и Мостов. Как вы знаете, у нас пока нет отдельного учебного заведения для горных инженеров, поэтому мы были бы рады, если бы вы вели и этот курс тоже. Ваш учитель, профессор Шульц, высоко о вас отзывается, и я читал сборник ваших статей, изданный в прошлом году в Гейдельберге. С нетерпением ждем вас в Париже, занятия начинаются в октябре. С искренним уважением, директор Школы Жан-Родольф Перроне".

Федор свернул листок. Засунув его в конверт, он ехидно сказал себе под нос: "А в Санкт-Петербурге есть такое учебное заведение. Горное Училище называется. Впрочем, что это я? — он усмехнулся и потянул к себе тетрадь. "До Горного Училища ты не доберешься, Федор Петрович, сразу в крепость отправишься. Вспомни, что Александр Васильевич тебе писал".

Он вздохнул. Открыв ящик, Федор посмотрел на ровные ряды минералов. Она лежала третьей справа — коричневато-черная, блестящая. "Пехбленде, — пробормотал Федор, — обманная смола. Йоахимшталь, Богемия — было написано на ярлычке, его четким, крупным почерком.