Дар дождя, стр. 56

– Я тоже. Отец просил тебе передать, что мы какое-то время присмотрим за господином Хаттоном. Чтобы убедиться, что он в безопасности.

Я посмотрел на него долгим пристальным взглядом, в страхе за его будущее, за наше будущее.

– Сегодня мне сказали, что японцы скоро высадятся в Малайе.

– Знаю, и это заставляет меня кое о чем спросить.

Меня царапнула подавленность в его голосе, и я подумал: «Неужели этот вечер никогда не кончится»?

Убедившись, что мы стоим в удалении от толпы, он произнес:

– Ты решил? Насчет предложения Эджкома?

Я кивнул, спрашивая себя, окажутся ли наши решения одинаковыми. Уже несколько недель я думал над этим планом и пару раз едва поборол искушение спросить совета у Эндо-сана. Но это было невозможно. Мне не хотелось ставить его в затруднительное положение. Если бы его правительство действительно вторглось в Малайю, ему пришлось бы либо предать родину, умолчав о сто тридцать шестом отряде, либо предать мое доверие. Я горько посмеялся над собой, вспомнив слова учителя, сказанные этим вечером, и почувствовал облегчение, что ему не доверился. В то же время меня огорчало, что у меня появились от него секреты, ведь когда-то я рассказывал ему абсолютно все. Что-то изменилось, и я не был этому рад.

– Ты думаешь, нам надо вступить в отряд?

– Я прекрасно им подхожу, и ты тоже. У нас уже есть нужные навыки, чтобы выжить.

– И ничего, что тебе придется сражаться с соплеменниками Танаки-сана?

– Я испытываю к своему сэнсэю огромное уважение и привязанность, как и ты к своему. Но будет война, и если японцы планируют устроить здесь то же, что они творили в Китае, я сделаю все, чтобы защитить свой дом. Это правильный выбор. Я знаю, что Танака-сан поймет и между нами ничего не изменится. К войне он никак не причастен.

Мне хотелось сказать то же самое про Эндо-сана, сказать, что он невиновен, но он только что раскрыл мне свои истинные намерения, свою осведомленность о будущем.

– Надеюсь, ты решишь вступить в отряд. Мы сможем попросить записать нас в одну группу.

– Не знаю. Мне нужно еще подумать. Я не в восторге от этой идеи. Мне нужно будет остаться здесь и позаботиться о семье.

Когда я произносил эти слова, внезапное предчувствие, возможно, след испытанного сатори, подсказало мне, что я прав, что семье потребуется мое присутствие.

– Хорошо, я подожду связываться с Эджкомом, – сказал он, протянув руку.

Я взял ее в свою и крепко сжал, вдруг ощутив себя потерянным. Поняв обуревавший меня страх, Кон сказал:

– Мужайся, друг. Нам всем придется это сделать, и очень скоро.

Я смотрел, как он идет к своему отцу. Нам обоим было по восемнадцать лет.

Ноэль Хаттон забрался на тесную эстраду, и оркестр вежливо приглушил последние ноты. Он взял у певца микрофон и произнес:

– Спасибо всем, что пришли.

Послышались приветственные выкрики, и толпа постепенно затихла.

– Я чуть было не лишился возможность произнести эту речь по причинам, которые я предпочту не сообщать. – Он сделал паузу. – На ваших приглашениях написано, что этот вечер устроен в честь моего сына Уильяма, который поступил на флот. Но это не все. Этот вечер устроен в честь всех нас, наших сыновей, братьев, отцов, друзей и возлюбленных, которые решили вступить в вооруженные силы. Некоторые уже отправились на службу по всему миру и не могут сегодня быть с нами. Мы посылаем им наши благословения и молимся, чтобы они остались невредимы и скорее вернулись домой.

Ночь взорвалась одобрительными возгласами, гости захлопали и застучали ножами по бокалам.

– Сегодняшний вечер устроен и для тех, кто остался здесь, чтобы удержать экономику на плаву и укрепить наш дух, в ожидании дня, когда любимые снова будут с нами на улицах Пенанга, на плантациях и у себя дома.

Отец взглядом выцепил меня из толпы. Подмигнул мне и сказал:

– А теперь подарок от господина Кху, члена моей семьи.

Над нами взвились пять пылающих копий, разрывая небо, чтобы впустить свет грядущего дня. Они поднимались все выше, словно желая занять место рядом со своими звездными собратьями. Наконец они поднялись до предела и в тот же миг взорвались каскадом пылающих цветов, каждый из которых дал начало следующему, словно передавая огонь по цепочке, отбрасывая свет на наши поднятые кверху лица. Толпа разразилась одобрительными возгласами, свистом и криками.

Именно в этот момент желудок сообщил мне, что я ничего не ел с самого начала вечера. Почувствовав чье-то приближение, я обернулся.

– Старику пора спать. – Рядом стоял дед.

– Вы ничего об этом не сказали, – сказал я, указывая на небо.

– Сюрприз для тебя, – сказал он с довольным лицом.

– Спасибо, – ответил я, надеясь, что дед поймет, что я имел в виду не только фейерверк.

Он без труда уловил смысл моих слов.

– Кстати, твои братья с сестрой мне понравились. В них нет никакой английской заносчивости. Я даже пальцем не пошевелил, а у меня появилось еще трое внуков.

– Иметь внуков – это так важно?

Я знал, что у китайцев внуки считались большой ценностью, иначе кто бы ухаживал за могилами и делал подношения из еды и ритуальных денег, так нужных в загробном мире? Но мне было любопытно услышать его точку зрения.

– Сможешь навестить меня завтра? Я остановился в доме твоей тети Мэй.

– Да.

Я знал, что не нужно давить на него с ответом. Он даст мне его так, как сочтет нужным.

– Приходи ближе к полудню.

С этими словами дед повернулся и ушел в дом.

Глава 21

Солнечный зной прополз по постели, заглянув мне в закрытые глаза, и в сон ворвались крики чаек. Я понятия не имел, когда закончился прием, знал только, что лег спать в третьем часу. Я посмотрел на комнатные часы. Было уже позднее утро.

Я встал, потянулся и вышел на балкон, где плитки пола с делфтским рисунком тут же обожгли мне ноги. На садовом газоне царил беспорядок, стулья были составлены один на другой, словно брошенные колоды карт на игорном столе, а опустевшие шатры печально хлопали свисавшими занавесями. Бокалы позвякивали от ветра. Море было таким ярким, что почти не имело цвета, представляя собой колеблющееся световое полотно.

На кухне Мин, готовившая завтрак, предложила мне чаю.

– Это был чудесный вечер, – сказала она, передавая мне чашку. – Дома я никогда не посещала ничего подобного.

– Спасибо. Тебе не нужно этого делать, пусть этим займется прислуга, – сказал я, когда она начала убирать со стола. – Когда назначена свадьба?

Ее глаза практически исчезли, когда она, подумав о женихе, улыбнулась полной любви улыбкой.

– Мы еще не советовались с прорицательницей. Она назовет нам дату. Если хотите, мы вас пригласим.

– Хочу, – сказал я, широко улыбнувшись. – Советуйтесь с любой прорицательницей, какая понравится, только не с той, что сидит в Храме змей.

Она подняла бровь.

– Почему? Она считается лучшей в Малайе. Я слышала, что к ней приезжают даже из Сиама и Бирмы.

– Уж поверь мне на слово.

– Хорошо, поверю. Чуть не забыла: ваш дед сказал, что пришлет за вами машину.

– Тогда не буду заставлять его ждать, – сказал я, поднимаясь. – Спасибо за чай. Буду ждать приглашения на свадьбу.

Машина остановилась у храма Гуаньинь на перекрестке Чайна-стрит. Мощенный гранитом двор храма, посвященного богине милосердия, был заполнен стайками сизых голубей, продавцами благовоний, цветочными лавками и людьми, вымаливавшими себе счастье. Под тяжелым занавесом из дыма от сотен тлеющих благовонных палочек храм казался ускользающим воспоминанием – то четким, когда память освежал ветер, то туманным, когда дым восстанавливал свою власть. Я считал, что мы войдем в дымное нутро храма, но дед сказал:

– Давай пройдемся.

Он задал неспешный темп, позволявший впитать уличную атмосферу, пока мы шли мимо индийских храмов; над их входами слой за слоем вздымался резной каменный орнамент, изображавший богов и бессмертных, раскрашенных яркими красками, а изнутри выплывал звон колокольчиков, в которые звонили священнослужители. Мимо толкали тележки лоточники-велосипедисты, выкрикивая названия своего товара. Улочки становились все уже и уютнее, мы вышли на Кэмпбелл-стрит и свернули на Кэннон-стрит. Вдоль крытых пассажей, которые местные жители называли «пятифутовыми проходами», расположенными перед входами в магазины, играли дети, и на деревянных табуретках сидели старики и старухи, надзиравшие за внуками и за всем миром. Со вторых этажей свисало развешанное на бамбуковых палках белье, просеивая солнечный свет и превращая его в раскиданные на нашем пути заплатки ярких и приглушенных тонов.