Осенние визиты. Спектр. Кредо, стр. 76
– Совесть заела?
– Может быть. Знаешь, с рефлексирующей интеллигенцией это частенько бывает. – Хайретдинов вздохнул. – Товарищ Сталин, если уж о нем заговорили, сам попадался. Начинаешь Берию к ногтю брать: «Зачем без приказа?» Оказывается, и впрямь… наплевал на дачу, «эмку», подруг, премии. Пустил пулю в лоб или прыгнул в петлю.
Визирь засмеялся было, но тут же оборвал смех, коротко бросил:
– Извини. Что-то я… Да, кстати, пацана они так и не прибили.
Шедченко не стал уточнять. Он выстроил схему быстро, не зная, впрочем, что она не имеет ничего общего с истиной. Писатель оказался куда лучше, чем он полагал. Не способны были ни Посланник Творчества, ни его двойник убить ребенка. И никого они убить не способны.
Потому и повесился Посланник. Понял – на победу надеяться бессмысленно.
– Извини, Рашид. Ты прав. – Шедченко вновь признал его превосходство. И Визирь не стал вдаваться в мотивы Посланника Творчества.
– На столике у окна лежит пара телефонов, принеси любой, – добродушно попросил Визирь. Шедченко повиновался, и Хайретдинов, беря трубку, пояснил: – Госбезопасность ныне не та. И всю сотовую связь проверять не в состоянии. Есть у меня номер, который слушают, есть и другие… Алло? Ярослав Сергеевич?
Николай тоже не старался слушать разговор. Визирь сам сообщит ему все, что сочтет нужным. И он действительно посмотрел на него после короткого диалога, отложив выключенный аппарат.
– Придумал что-то наш литератор, – весело сказал он. – Нашел, видимо, метод обезопаситься!
– Но ты же не собираешься… – прохаживаясь вдоль стены, начал Шедченко.
– Нет, вероятно. Но всякое возможно. Заров просит прислать за ним машину. Государственную, с депутатскими номерами. В центр, он будет ждать на Театральном проезде и Неглинной. И просит приехать тебя.
– Я готов, – просто ответил Шедченко.
– Поведешь сам, – решил Хайретдинов. – Хоть это и против правил. Мне придется поговорить с шофером.
– Он человек дисциплинированный, ты его легко уговоришь.
– Конечно. – Визирь посмотрел в потолок, потом вздохнул. – Кажется, я понял план Зарова. Он не дурак. Попробуем с ним подружиться, Коля.
5
Когда у нее появилась эта мысль, Анна не знала. Не так уж часто она посещала церковь, даже дома. Не в этом ведь вера.
Несколько раз она спрашивала прохожих, но трое из них сами были приезжими, двое ничего не смогли подсказать. Наконец ей указали направление.
К церкви она подошла неуверенно и даже смущенно. Глупо для нее искать утешения в словах священника. Но ведь и он молился отцу своему?
Еще шла заутренняя служба. Анна постояла у входа, глядя на тихую, погруженную в себя толпу. Так много людей, и среди них столько молодых. Это всегда приносило ей покой и безмолвную радость. Мир жаждет добра, мир хочет прощения.
Она купила свечу – самую большую из тех, что продавались. Деньги у нее были, Мария вчера небрежно сунула ей в карман целую кучу – даже считать страшно. У девушки, продававшей свечи, слегка дрогнуло лицо, когда она увидела растрепанную пачку долларов и рублей, потом она быстро опустила глаза.
Анна, не глядя, отделила от пачки не то треть, не то половину, опустила в ящичек – на храм. Что для нее теперь деньги. Помедлила, прежде чем поставить свечу.
Собственно, о чем она хотела молиться? За упокой матери… Анна вздрогнула, как от удара. Почему? Что с ней? Как могла она подумать? Мать жива, жива!
Она с ужасом посмотрела на лик святого, глядящий с иконы. В теплом отсвете лампадки он был укоризненным и печальным.
Во здравие, конечно. Во здравие сестры ее, сестры и госпожи, Марии…
Поднеся свечу к одной из уже горевших, Анна запалила фитилек, поставила свечу. Во здравие…
Свеча погасла. Только что мерцал огонек, начинал таять воск – и вот уже нет ничего, только тонкая струйка дыма.
У Анны похолодело в груди. Мария оставалась там, с Ильей – пусть и раскаявшимся, но убийцей. Чушь, нельзя верить в приметы, а верить в них в храме Божьем – вдвойне преступно…
Она вновь зажгла свечу, на этот раз аккуратно и неторопливо, дождавшись, пока побегут горячие восковые слезы, пока пламя не станет ровным и сильным. Лишь после этого бережно опустила свечу.
С полминуты свеча послушно горела. Потом пламя стало сжиматься. Это не походило на неожиданный порыв воздуха – огонек не дрожал, а именно втягивался внутрь, исчезал, словно пожирая сам себя. Да и ни одна другая свеча из стоявших рядом не погасла.
Все было как во сне. Неторопливо и неизбежно. Далекий голос священника, слабые движения людей, ее руки, упрямо зажегшие свечу в третий раз. Теперь Анна была наготове. Едва лишь пламя вздрогнуло, она обхватила свечу, обнесла ее ковшиком ладоней, коснулась огонька пальцами – не умирай, свети!
И пламя покорилось, продолжило гореть. Вот только касавшиеся его пальцы не ощущали тепла. Холод, ледяной холод, беспощадный, текущий по пальцам, сковывающий мышцы, заставляющий руки опускаться.
– Нет, – шепнула Анна. – Нет!
Пламя темнело, оно уже не было желтым и солнечным. Сиреневая искра на фитиле, черный зрачок, пытавшийся выглянуть из-под ее пальцев…
Руки упали, больше не в силах прикрывать огонь. И тот погас немедленно, с резким хлопком, похожим на вздох рвущейся ткани.
В глазах закружилось, и Анна упала.
Ее вывели на воздух, усадили на скамейку. Двое мужчин и женщина, она смутно видела их сквозь текущие безостановочно слезы. Мужчины почти сразу ушли, убедившись, что она приходит в себя. Мало ли какое горе привело человека в храм. Любому может стать плохо…
Женщина осталась сидеть рядом. Средних лет, в темной одежде, в бесформенном вязаном берете, из-под которого выбивались уже седеющие волосы.
– Лучше вам? – спросила она. Взяла ее за руки.
Анна молча кивнула, вытирая плечом слезы.
– Горе?
Почему-то она кивнула. И тут же устыдилась себя. Не было ведь у нее никакого горя, мир впереди был светел и чист. Только ее глупый характер, слабые нервы…
– Я… я не знаю, – поправилась она. – Нет, наверное. Просто я поставила свечу во здравие…
– Погасла?
Женщина ее понимала. От этого сразу стало легче, но опять пробились слезы.
– Да.
– Это не горе, девочка. Всякое бывает, нельзя из-за этого плакать.
– Три раза погасла! – с мучительным облегчением выдохнула Анна. – Три раза!
– Свечи люди делают. – Женщина оставалась спокойной. – Случай.
Анна кивнула. Она понимала ее правоту, но вот сердце все равно колотилось, частило, и было страшно, нестерпимо страшно.
– Глупая я, – признала Анна. – Вы простите…
– Ничего, ничего. – Женщина все держала ее ладони, грела в руках, смотрела куда-то мимо, печально и безысходно.
– У вас горе? – теперь спросила Анна.
Женщина кивнула, сказала просто:
– Сестра умерла. Убили. Ехала в гости, но вот… не довелось.
В ее голосе не было ни ненависти, ни злобы. Наверное, они были вначале, но вот уже исчезли, растворились. Осталась лишь виноватая тоска.
– Позвонили вчера, мы-то уже встречать собирались. Нашла деньги, прилетела…
Что тут говорить, Анна не знала. Ей и с родными ушедших больных было говорить мучительно трудно, это старались брать на себя другие врачи. Но женщина не ждала сочувствия, продолжала:
– Это горе, девочка. А свеча… Свеча – это случай.
Она не рисовалась, конечно, своей бедой. Но Анна все же возразила:
– Случай – он тоже в руке Божьей.
Женщина пожала плечами:
– Есть ли у Бога время за каждой свечой приглядывать? Когда он и за людьми-то не успевает.
– Простите, – шепнула Анна. – Мне очень жаль, правда.
Женщина молча кивнула, принимая ее слова.
– Я пойду, – сказала Анна. – А вы в храм возвращайтесь, там легче будет.
– Разве в этом дело – где легче?
Она снова не нашла, что ответить. Она была лишь глупой, запутавшейся девчонкой, старательным, но бесталанным врачом, человеком, который не может даже принять выпавшее ему счастье.