Осенние визиты. Спектр. Кредо, стр. 27
– Тогда стоит с ними связаться.
– Если бы кто-нибудь захотел объединиться с нами, я бы почувствовал.
– Кому мы нужны?
Визард кивнул.
– Знание беспомощно, Аркаша. Я могу придумать сотни планов уничтожения Посланников. Хороших планов. Но осуществить даже самый простой из них…
– Будь у нас оружие…
– Тебе не двадцать пять лет, Аркадий. И ты не в Будапеште.
– Хватит напоминать мне! – Зальцман стукнул кулаком по столу. Удар отозвался болью в онемевших от холода пальцах.
– Я не осуждаю. Это ведь и я был… – Визард поднял глаза. – И раскаиваться нам не в чем. Ты верил в правоту коммунизма. Ты видел, что творила толпа на улицах. А откажись ты стрелять, дальнейшая судьба молодого еврейского диссидента была бы понятной.
– Ее бы просто не было.
– Главное даже не в дряхлости, Аркадий. Мы не можем… без приказа. Без кнута, задающего направление и оправдывающего каждый шаг. Знание, разум – лишь прислуга власти. Такова истина… Давай я тебе помогу.
Он взял у Аркадия нож. Приставил к банке, примерился, ударил по рукояти ладонью. Масло брызнуло на стол.
– А ты пока можешь вымыть руки, – бросил он Аркадию Львовичу. – Не подумай, что я брезгую самим собой, но опускаться не стоит.
4
Анна, тихонько напевая, раскладывала на тарелке бутерброды, припасенные еще вчерашним утром. Как тоскливо ей было тогда, как печально и безнадежно. Теперь все изменилось. Мир был праздником. Мир был светом и радостью. Все вокруг стало понятно и легко.
Как она могла жить раньше?
Она посмотрела на кушетку, где спала Мария. Анна сегодня не ложилась – она бы и не смогла больше уснуть. Но ему… ей… надо было поспать. Она сама так сказала. Ночью, в тишине и покое, приходит истина.
Тихонько, босиком, чтобы не шуметь, Анна подошла к тумбочке, на которой стоял чайник. В очередной раз включила его, присела рядом, терпеливо ожидая, пока Мария проснется. Замерла, не отрывая взгляда от лица на подушке. Так можно было сидеть вечно.
Мария шевельнулась. Приподнялась, посмотрела на нее, улыбнулась.
Анна почувствовала, что мир вокруг словно сжался в один центр – в этот взгляд, в эту улыбку. Все краски мира соединились воедино.
– Доброе утро, – прошептала она.
– Доброе утро тебе, сестра. – Мария выбралась из-под одеяла. Потянулась, озорно улыбаясь Анне. – Прохладно, правда?
Анна кивнула.
как она красива… как чиста…
– Ты сейчас съездишь за одеждой для меня, – сказала Мария. – А что-нибудь свое мне оставишь, чтобы не было слишком заметно…
Торопливо стянув через голову кофточку, Анна протянула ее Марии. Подумала мгновение и начала снимать колготки.
– Хватит, – решила Мария. – Только ты поспеши. Возьми такси.
Анна послушно закивала. Посмотрела на стол, потом на Марию с жалобной улыбкой.
– Спасибо, я поем. – Мария натянула колготки прямо на голое тело, стала надевать кофточку. Анна с трудом оторвала от нее взгляд. Прошептала:
– Прости…
– За что, Аня? Ничего нет постыдного в красоте. И ты красива, ведь ты – это я.
Анна замотала головой. Конечно, она была благодарна за эти слова. Но она ведь понимала – не в ней свет… не в ней спасение мира. Она лишь бледная копия, черновик, с которого сотворено чудо.
– Все хорошо, да? – спросила она.
Мария вздохнула. Анну словно резануло ножом от этого вздоха.
– Один из пришедших уже рядом. Он пришел со своим двойником, и оба они хотят моей смерти.
Анна вздрогнула.
– Не бойся, – твердо сказала Мария. – Я могу постоять за себя. Верь.
– Я верю…
– Сейчас ты съездишь домой, – повторила Мария. – Я дождусь тебя.
Шедченко сидел на кухне. Сестра суетилась, собирая что-то на стол.
– Я звонила утром, доктор сказала, что Саше гораздо лучше. Что опасность миновала… – Она торопливым, привычным движением вытерла глаза. – Ты уж извини, так нахально тебя сорвала… я ужасно испугалась. Сам знаешь, кроме как к тебе… – Она вновь всхлипнула.
– Перестань, Таня. – Шедченко досадливо поморщился. Ох как не любил он этих бабских причитаний – самообличительных и укоризненных одновременно. «Ты один в люди выбился, ты мой защитник…» – Давно мне надо было приехать. Уже забыл, как ты выглядишь.
Татьяна закивала:
– Сейчас покушаешь, и пойдем…
– Танюша… – Николай запнулся. – Прости… Ты помнишь, как я родился?
Сестра растерянно посмотрела на него.
– Ну… мне семь лет было… помню, как тебя из роддома принесли.
– Таня, у меня не было брата?
Татьяна молчала, замерев.
– Говори.
– Откуда ты узнал?
Шедченко почувствовал облегчение. Замешенное на злости и непонимании. И все же это было уже не так страшно… не так чудовищно ненормально и неисправимо, как «эксперимент»…
– Его воспитывал отец? Так? Почему вы мне не говорили?
Сестра замотала головой:
– О чем ты, Коля? При чем тут отец? Костик умер, ему еще года не было.
Костя…
– Мой брат?
– Наш брат…
Николай смотрел на сестру несколько мгновений, потом уточнил:
– Мой брат-близнец?
Лицо Татьяны выражало полное непонимание.
– Нет, о чем ты? Он был на два года тебя младше. Ты не помнил… а мама так горевала. Я старалась ей не напоминать и тебе не говорила, когда ты подрос. Сама почти забыла… прости Господи…
Николай опустил глаза.
– Извини. Дурацки вышло.
– Коля, о чем ты? Откуда ты узнал? И почему близнец?
– Случайность, Таня. Встретил человека на улице… похож на меня как две капли воды. Вот… глупость такая подумалась.
Сестра слабо улыбнулась:
– Нет, Коленька… Ты один родился.
– Какие семейные тайны открываются… случайно. – Николай потянулся к чашке. Да. Брат у него все-таки был. Но не близнец. И последняя сумасшедшая попытка не поверить летит к чертям собачьим…
Двойник сейчас, наверное, уже был в больнице. Семи утра нет, персонал еще не пришел. Он сделает то, что считает верным.
Интересно, насколько реально тело двойника? Не растает ли труп в воздухе, когда то, что заменяет копиям жизнь, уйдет навсегда?
– Я не хочу есть, – сказал он, поднимаясь. – Одевайся, Таня. Пошли.
– Коля, у нас утром плохо с транспортом…
– Возьмем машину. Да одевайся же ты! – Первый раз Шедченко закричал на сестру, с десяти лет заменившую ему мать. Таня отступила, торопливо, послушно кивая. На мгновение Николая охватил стыд.
Но на стыд времени не было.
5
Ярослав проснулся. Поезд потряхивало на стыках, в окно бил свет. Слишком яркий, невыносимо режущий. Он повернулся, посмотрел на бесконечную степь. Серо-желтые мертвые злаки, холмистая гряда вдалеке, что-то слегка похожее на проселочную дорогу. Ярослав застонал – от разламывающей голову боли, от невыносимой, бескрайней, как пространство вокруг, тоски.
– Возьми… – Слава со своей полки протянул ему облатку анальгина. – И лучше две, одна таблетка не поможет…
– Давно… проснулся?
– С полчаса.
Он жадно проглотил таблетки, запил теплой, безвкусной минералкой из открытой с вечера бутылки. Покосился вниз, на старуху. Та сидела в той же позе, что и вчера, как будто и не ложилась. Древняя и равнодушная, как сама степь.
– Ненавижу… это… – Ярослав кивнул на окно. – Здесь жить нельзя…
– И здесь живут. – Слава пожал плечами. Он, похоже, уже избавился от головной боли, но мятое лицо выдавало принятую накануне дозу.
– Это не жизнь…
– А как же твои татарские предки? – Слава усмехнулся. – Лук за спину – и вперед на лихом коне…
– Они потому и скакали, что пытались выбраться из степи, – буркнул Ярослав. – Скоро там Саксаул?
– После обеда.
– Поговори с проводником, а?
Слава кивнул:
– Мы прекрасно понимаем друг друга. Поговорю.
Ярослав валялся на полке еще минут двадцать, пряча глаза от света в грязной подушке, дожидаясь, пока схлынет боль. Слава успел сходить умыться, вернулся добродушным и посвежевшим. Пихнул его в плечо.