Осенние визиты. Спектр. Кредо, стр. 2

Эспера повысили в звании, отправили с семьей в санаторий и премировали – очень крупной суммой.

Работать в группе предупреждения ракетного нападения он после этого не смог. Уж слишком четко помнились серые конусы обтекателей, выныривающие из вспененной воды. Ему предлагали перейти в группу предупреждения промышленных катастроф

Да, Чернобыля ребята не увидели, но Чернобыль должен был быть лишь третьим в ряду атомных аварий

или в группу социальных конфликтов. Но он выбрал самый новый сектор «пси» – группу общепланетарных опасностей.

Какие опасности они должны были предугадывать – никогда четко не формулировалось. Как говорил один из эсперов – от землетрясения на Тайване до угасания солнца… Но пока, за два года работы, никаких предупреждений отдел выдать не смог.

Устроившись поудобнее – дежурство будет длиться шесть часов, – эспер уже не в первый раз подумал о том, что отдел «общепланетарных опасностей» был даже не данью политической моде, как он решил вначале – какие, к черту, общечеловеческие ценности в их организации? – а просто синекурой для отработавших эсперов. Те, кто подобно ему переживал яркий «прокол реальности», нормально функционировать уже не могли. Психика подводила, то подкидывая ложные предвидения, сотканные из воспоминаний, то старательно не замечая настоящих опасностей. Но пенсии у эсперов не существовало. Вывести людей из штата, но сохранить при этом охрану и наблюдение за ними в полном объеме – этого не тянул даже бюджет «пси». Вот и был изобретен новый сектор, безобидный и непритязательный.

Одна свеча догорала. Мужчина затушил фитилек – легкая струйка дыма уплыла в вытяжную решетку, пошарил в столе в поисках новой свечи. Никто не знал, почему электрическое освещение, металл, пластмасса гасили экстрасенсорные способности. Это было принято как аксиома, и…

тяжесть в висках

помещения эсперов оборудованы…

пламя, пламя перед глазами, огонек на свече вырос в целый факел, что со мной?

Что со мной?

прокол

Он вдруг увидел – увидел так ясно, что знаменитый, снискавший ему славу прокол с «Поларисами» стал лишь бледной акварелью на фоне многоцветного пейзажа. Он увидел лица – только лица. Шестеро…

И за ними – смерть.

Мужчина не успел выйти из-за стола, повалился лицом в теплый воск потушенного огарка. Остановилось сердце – просто сжалось и не захотело разжиматься. Словно решило – хватит.

Боли не было. Эспер сползал на пол, а перед глазами мелькали картины – будущее, за которым он был поставлен надзирать, которое должен был предотвратить.

Даже умирая, в те секунды, пока лишенный кислорода мозг продолжал жить, он пытался понять, что же наполнило его этим запредельным ужасом, имя которому – смерть.

Он понял.

И умер с сознанием человека, которому повезло, который – пусть и дорогой ценой – успел спастись.

Анатолий Владимирович Шестаков, подполковник, никогда не надевавший формы, тридцатисемилетний эспер, которого по традиции «пси» никогда не звали по имени, лежал в деревянной комнате глубоко под московскими улицами и улыбался.

Догорела вторая свеча, и сумрак раздвинул стены, делая комнату просторной и торжественной.

Потом, замигав, сжался в искру фитилек третьей свечи. И наступил мрак, в котором не было ни размеров, ни времени, ни страха.

1

Человек, полчаса простоявший на холодной лестничной площадке между двумя этажами, спиной к решетчатой шахте лифта, обычно имеет для этого основания. Он может быть основательным и неторопливым курильщиком, запасающимся никотином на ночь, может забыть ключи и ожидать опаздывающую супругу, может вылавливать должника.

Илья Карамазов не курил и никогда не был женат. В какой-то мере к нему подходил лишь третий вариант. Глядя на ровную темно-голубую краску стен, он ждал терпеливо и безучастно. Временами он прикрывал глаза, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя.

Может быть, так оно и было.

Минуты текли неторопливо, и мало кто выдержал бы, не меняя ни позы, ни выражения лица. Но у Ильи был богатый опыт таких ожиданий. Он лишь изредка переминался на месте, а однажды поежился, резко передернув плечами. Осень была холодной и затяжной.

Где-то вверху хлопнули тяжелые двери, и он слегка подобрался. Гулкие шаги на площадке, тишина, клацанье включившегося лифта. Илья вновь расслабился.

Работа не терпит суеты.

Когда шаги послышались снизу, лицо Ильи приобрело любопытное, почти по-детски нетерпеливое выражение. Он ждал шума поднимающегося лифта, но моторы молчали. Прекрасно. Его клиент никогда не упускал возможности подняться на второй этаж пешком. Ежедневный моцион бизнесмена, слишком ленивого и немолодого, чтобы играть в теннис…

Илья достал из глубокого кармана плаща «ПМ» и сдвинул предохранитель. Плавно сместился вдоль лифтовой шахты, так чтобы сквозь решетку видеть дверь девяносто второй квартиры. Приятно работать в больших домах – это очень здорово, что у тех, кто имеет средства на собственные особняки, до сих пор развито стремление «не выделяться».

На лестнице показался человек – серый плащ почти такого же покроя, как у Ильи, с удобными большими карманами, короткая стрижка. Карамазов замер в спасительной полутьме подъезда. Этот почувствует любое движение. Этот – достойный соперник. Азарт колкими искрами пробежал по телу.

Человек вышел на площадку, встал между дверьми девяносто первой и девяносто второй квартир. Илья отвел взгляд от его лица. Они могли почувствовать друг друга – два человека в плащах с глубокими карманами, чей путь пересекся из-за третьего.

Потом показался и клиент. Пожилой, грузный, одетый чуть небрежно. Немодное пальто, шляпа чуть ли не советских времен.

– До завтра, Игорь, – звякая ключами, сказал клиент. Телохранитель не ответил. Он продолжал смотреть на лестницу – не видя, но чувствуя. Мягко открылась тяжелая бронированная дверь.

– До свидания, Эдуард Петрович.

Телохранитель дождался, пока дверь закрылась, и пошел вниз. Неуверенно, словно чувствуя, что сделал не все необходимое.

Илья действовал не раздумывая. У него были лишь секунды – те секунды, пока клиент снимает пальто и разувается, пока он уверен, что его охранник еще рядом. Илья пошел вниз по лестнице, неосознанно копируя и темп, и манеру движения телохранителя. В миг, когда тот выходил из подъезда, Илья оказался у двери и нажал кнопку звонка. Где-то рядом, неслышная за толстыми стенами и пуленепробиваемой сталью, замурлыкала веселенькая музыка.

Внизу хлопнула дверь подъезда. И в унисон ей открылась дверь квартиры.

– Что, Игорь?.. – Человек осекся, глядя в лицо Ильи. Карамазов толкнул его коротко и сильно, отпихивая в глубину коридора. Стрелять в упор – небольшое удовольствие.

«ПМ» хлопнул два раза, вначале почти неслышно, потом с легким, невнятным звуком. Эдуард Петрович все с тем же удивлением на лице повалился на янтарно-желтый паркет. Илья задумчиво посмотрел на тело. Контрольного выстрела в голову он не делал никогда – во-первых, это придавало убийству почерк непрофессионала, во-вторых, позволяло родным по-человечески проститься с покойным. Раньше он стрелял только один раз, но с полгода назад, услышав, что у некоторых людей сердце расположено справа, стал делать дополнительный выстрел. На всякий случай.

Оставалась последняя формальность, входившая в стоимость заказа. Ее полагалось сделать перед акцией, но Илья не видел большой разницы между мгновением до и мгновением после.

– Это проценты по известному тебе кредиту, Эдуард Петрович, – морщась от напыщенной бессмысленности фразы, произнес он. Работа на экспансивных южан всегда связана с подобными глупостями, но этой осенью было не слишком много заказов.

…Из подъезда серого «сталинского» дома Илья вышел после того, как аккуратно проверил, нет ли пятен на плаще. Прошел длинным двором мимо кучки подростков, оккупировавших беседку. Грязно-желтые листья устилали асфальт недолгим осенним ковром. Накрапывал мелкий дождик, и прохожие были торопливы. Хороший день для работы.