Голливудская трилогия в одном томе, стр. 87

Я дрожал и ехал дальше, раздумывая о том, суждено ли мне когда-нибудь повзрослеть. Я прислушался к своему внутреннему голосу и услышал:

Звук разбивающегося стекла.

Мои родители умерли давно, а их смерть, казалось, была легка.

Но Рой? Я не мог даже представить тот водоворот страха и отчаяния, который затягивает человека в свою пучину.

Теперь мне было страшно возвращаться на студию. Безумная архитектура всех этих наскоро сколоченных вместе уголков мира безжалостно обрушивалась на меня. Каждая южноамериканская плантация, каждый иллинойский чердак, как мне мерещилось, кишели маньяками-детоубийцами и осколками разбитых зеркал, в каждом чулане качались повешенные на крюках друзья.

Полуночный дар – кукольная коробка с покойником из папье-маше, чье лицо исказила смерть, – лежал на полу такси.

Шуршание – стук – шорох.

Вдруг меня словно молния ударила.

– Нет! – закричал я водителю. – Поверните здесь. К океану. К морю.

Когда Крамли открыл дверь, он внимательно посмотрел мне в лицо и не спеша пошел к телефону.

– Выпросил себе больничный на пять дней, – сказал он.

Он вернулся с полным стаканом водки и обнаружил меня сидящим в саду: я жадно глотал соленый морской воздух и пытался разглядеть звезды, но над землей стлался слишком густой туман. Крамли посмотрел на коробку, лежащую у меня на коленях, взял мою руку, вставил в нее стакан с водкой и поднес к моему рту.

– Выпей это, – спокойно сказал он, – а потом мы уложим тебя. Утром поговорим. Что это?

– Спрячь, – попросил я. – Если кто-нибудь узнает, что эта штука здесь, нас обоих могут убрать.

– Но что там?

– Полагаю, смерть.

Крамли взял картонную коробку. Она шуршала, громыхала и шелестела.

Крамли приподнял крышку и заглянул внутрь. Оттуда на него смотрела странная вещь из папье-маше.

– Так это и есть бывший глава киностудии «Максимус»? – спросил Крамли.

– Да.

Крамли еще с минуту разглядывал лицо, а затем кивнул:

– Точно, сама смерть.

Он закрыл крышку. Тяжелый предмет внутри коробки шевельнулся и прошелестел что-то вроде: «Спи».

«Нет! – подумал я. – Не вынуждай меня!»

27

Утром состоялся разговор.

28

В полдень Крамли высадил меня перед домом Роя на углу Вестерн-авеню и Пятьдесят четвертой. Он внимательно осмотрел мое лицо.

– Как тебя зовут?

– Я отказываюсь называть себя.

– Хочешь, я тебя подожду?

– Поезжай. Чем раньше ты начнешь околачиваться вокруг студии и собирать информацию, тем лучше. В любом случае нас не должны видеть вместе. Ты взял мой список контрольных точек и карту?

– Все здесь. – Крамли постучал себя по лбу.

– Встретимся через час. В доме моей бабушки. Наверху.

– Добрая старушка.

– Крамли?

– Что?

– Я люблю тебя.

– Такая любовь в рай не приведет.

– Нет, – согласился я, – зато проведет сквозь тьму.

– Да брось, – сказал Крамли и уехал.

Я вошел в дом.

Прошлой ночью интуиция меня не подвела.

Если миниатюрные города Роя были разорены, а от его чудовища остались лишь кровавые ошметки глины…

В прихожей стоял запах докторского одеколона…

Дверь в квартиру Роя была приоткрыта.

Квартира была выпотрошена.

– Господи, – прошептал я, стоя посреди этих комнат и озираясь вокруг. – Как в Советской России. История повторяется.

Ибо Рой стал несуществующим человеком. Этой ночью в книжных магазинах из книг будут вырваны страницы, а тома переплетены заново, так что само имя Роя Холдстрома исчезнет навсегда, как скандальный слух, как плод воображения. Ничего не останется.

Не осталось ничего: ни книг, ни картин, ни письменного стола, ни бумаг в корзине. Даже рулон туалетной бумаги исчез из уборной. В аптечке – пусто, как в буфете матушки Хаббард [212]. Ни тапочек под кроватью. Ни самой кровати. Ни пишущей машинки. Пустые шкафы. Ни динозавров. Ни рисунков динозавров.

Несколько часов назад квартира была вычищена пылесосом, выскоблена и отполирована высококачественным воском.

Безумная ярость выжгла павильон, уничтожив его Вавилон, Ассирию, Абу-Симбел.

А здесь безумная чистота втянула в себя саму память до последней пылинки, само дыхание жизни.

– Господи, вот ужас, а? – раздался за моей спиной чей-то голос.

В дверях стоял молодой человек. На нем была блуза художника, сильно заношенная, а пальцы и левая щека перепачканы краской. Волосы казались растрепанными, а в глазах проглядывало что-то дикое, звериное, как у человека, который работает в темноте и только иногда выходит из дома на рассвете.

– Вам не стоит здесь оставаться. Они могут вернуться.

– Постойте, – сказал я. – Я вас знаю, верно? Вы друг Роя… Том…

– Шипвей. Лучше убраться отсюда. Они чокнутые. Пойдем.

Вслед за Томом Шипвеем я вышел из пустой квартиры.

Он отпер дверь своего собственного жилища двумя комплектами ключей.

– На старт! Внимание! Марш!

Я прыгнул внутрь.

Том захлопнул дверь и прислонился к ней спиной.

– Домовладелица! Она не должна это видеть!

– Видеть?!

Я огляделся.

Мы оказались в подводных апартаментах капитана Немо: в каютах его подлодки и машинном отделении.

– Вот это да! – воскликнул я.

– Неплохо, а? – просиял Том Шипвей.

– Неплохо? Черт возьми, просто фантастика!

– Я знал, что вам понравится. Рой дал мне ваши рассказы. Марс. Атлантида. И то, что вы написали о Жюле Верне. Здо?рово, да?

Он показывал, размахивая руками, а я ходил, смотрел и ощупывал. Великолепные викторианские кресла, обитые красным бархатом, с медными заклепками, привинченные к полу корабля. Начищенный до блеска медный перископ, спускающийся с потолка. В центре сцены – огромные трубы органа. А позади него окно, переделанное в овальный иллюминатор субмарины, за которым плавали тропические рыбы всех цветов и размеров.

– Взгляните! – сказал Том Шипвей. – Идите сюда!

Я нагнулся, чтобы посмотреть в перископ.

– Он действующий! – воскликнул я. – Мы под водой! Или как будто под водой! Это вы сами все сделали? Вы гений.

– Ага.

– А ваша… домовладелица знает, что вы сотворили с ее квартирой?

– Если бы знала, она бы меня убила. Я никогда не позволю ей сюда войти.

Шипвей нажал какую-то кнопку на стене.

За стеклом, в зелени моря, задвигались тени.

Показался шевелящийся силуэт гигантского паука.

– Кальмар! Вечный враг Немо! Я потрясен!

– Еще бы! Садитесь. Что происходит? Где Рой? Зачем эти бездельники ворвались к нему, как шакалы, а потом смылись, как гиены?

– Рой? Ах да. – Груз воспоминания придавил меня с новой силой. Я тяжело опустился на стул. – Боже мой, да, Рой. Что здесь произошло вчера ночью?

Шипвей тихо двигался по комнате, воспроизводя все, что он мог вспомнить.

– Вы помните, как неуловимо шнырял по Лос-Анджелесу Рик Орсатти? Рэкетир?

– У него была банда…

– Ага. Однажды, много лет назад, под вечер, в центре города, вывернув из-за угла, я увидел шестерых парней, одетых в черное. Один из них был вожаком, и двигались они, как странные крысы, вырядившиеся в кожаные пиджаки и шелковые рубашки: все черные, словно в трауре, волосы напомажены и зачесаны назад, а лица белые как мел. Нет, даже не крысы, а черные ласки. Молчаливые, неуловимые, как змеи, опасные, враждебные, как черный дым из трубы. Так вот, то же самое было и вчера ночью. Я почувствовал такой сильный запах одеколона, что он проник даже под дверь…

Док Филипс!

– … я выглянул: эти огромные черные крысы из канализации не спеша вытаскивали из прихожей папки, динозавров, картины, бюсты, скульптуры и фотографии. Краешками своих крысиных глаз они пристально наблюдали за мной. Я закрыл дверь и стал смотреть через глазок, как они шныряют туда-сюда в черных тапочках на каучуковой подошве. Еще с полчаса я слышал, как они там рыскают. Затем шорох прекратился. Я открыл дверь в пустую прихожую, и меня ударило волной проклятого одеколона. Эти парни убили Роя?