Голливудская трилогия в одном томе, стр. 82

– При мне только что уволили Роя, – ответил я. – Теперь я хочу снова пригласить его на работу!

– Dummkopf [203]. – Фриц быстрой походкой догнал меня. – Мэнни хочет видеть тебя прямо сейчас!

– Сейчас, но через пять минут.

Выйдя за ворота киностудии, я посмотрел на противоположную сторону улицы.

«Кларенс, ты здесь?» – подумал я.

20

И точно, там они и стояли.

Придурки. Психи. Идиоты.

Толпа влюбленных, молящихся на храм киностудии.

Совсем как те полуночники, что когда-то таскали меня с собой на боксерские матчи голливудского стадиона «Леджн» – поглядеть, как мимо промчится Кэри Грант, или Мэй Уэст [204], колыхаясь, проплывет сквозь толпу, словно гибкая змея из перьев, или Граучо Маркс неслышно прокрадется вместе с Джонни Вайсмюллером, таскавшим за собой Лупе Велес, как леопардовую шкуру.

Болваны (и я среди них) с огромными фотоальбомами, с перепачканными руками, держащими маленькие, неразборчиво подписанные карточки. Чудаки, которые со счастливыми лицами стояли под проливным дождем на премьере мюзикла «Дамы» или «Дорожка флирта», а между тем Депрессия все не кончалась, хотя Рузвельт сказал, что это не может длиться вечно и счастливые дни снова настанут.

Уроды, шакалы, бесноватые, фанатики, несчастные, пропащие.

Когда-то я был одним из них.

И вот они здесь, передо мной. Моя семья.

Среди них еще остались несколько лиц с тех времен, когда я сам скрывался в их тени.

Двадцать лет спустя – господи! – тут была Шарлотта со своей мамой! В 1930-м они похоронили Шарлоттиного отца и с тех пор прямо-таки прописались перед воротами шести киностудий и десяти ресторанов. И вот теперь, спустя целую жизнь, они стояли здесь: Ма, лет под восемьдесят, крепкая, прозаическая, как зонтик, и Шарлотта, под пятьдесят, как всегда, хрупкая, словно стебелек. Обе притворщицы. У обеих под бледными, как носорожья кость, улыбками скрывался стандартный набор мыслей.

В этом странном, увядшем букете могильных цветов я стал высматривать Кларенса. Ибо Кларенс был среди них самым одержимым: он таскал от студии к студии огромные двадцатифунтовые альбомы с фотографиями. В красной коже – для «Парамаунта», в черной – для «RKO», в зеленой – для «Уорнер бразерс».

Зимой и летом Кларенс был закутан в большое, не по размеру, пальто из верблюжьей шерсти с карманами, куда он рассовывал ручки, блокноты и миниатюрные фотокамеры. Он снимал пальто только в самые жаркие дни. И тогда становился похож на черепаху, вырванную из панциря и с испугом глядящую на жизнь вокруг.

Я перешел улицу и остановился перед толпой.

– Привет, Шарлотта, – сказал я. – Здорово, Ма.

В тихом шоке обе женщины уставились на меня.

– Это же я, – продолжал я. – Помните? Двадцать лет назад. Я стоял тут. Космос. Ракеты. Время?..

Шарлотта ахнула и невольно прикрыла рукой свои выпирающие зубы. Она наклонилась вперед, как будто вот-вот рухнет с поребрика.

– Ма, – вскричала она, – надо же… это… это же Псих!

– Псих! – Я тихонько засмеялся.

В глазах Мамы вспыхнул огонек.

– Надо же, господи! – Она тронула меня за локоть. – Бедняга! Что ты делаешь здесь? Все еще собираешь автографы?..

– Нет, – нехотя произнес я. – Я здесь работаю.

– Где?

Я мотнул головой через плечо.

– Там? – недоверчиво воскликнула Шарлотта.

– В отделе писем? – спросила Ма.

– Нет. – Щеки у меня запылали. – Можно сказать… в отделе текстов.

– Ты копировщик?

– О, ради бога, Ма. – Лицо Шарлотты вспыхнуло. – Он имеет в виду писательскую работу, верно? Сценарии?!

Последнее было верной догадкой. Все лица вокруг Шарлотты и Ма загорелись румянцем.

– Боже мой! – воскликнула мать Шарлотты. – Не может быть!

– Так и есть, – почти шепотом сказал я. – Я работаю над фильмом вместе с Фрицем Вонгом. «Цезарь и Христос».

Долгое, ошеломленное молчание. Ноги зашаркали. Рты приоткрылись.

– Мы не могли бы… – начал кто-то, – попросить у вас…

Но Шарлотта сама закончила фразу:

– Ваш автограф. Пожалуйста!

– Я…

Но все руки с карандашами и белыми карточками уже протянулись ко мне.

Я стыдливо взял Шарлоттину карточку и написал свою фамилию. Мать недоверчиво посмотрела на подпись, перевернутую вверх ногами.

– Напиши название фильма, над которым ты работаешь, – попросила Ма. – «Христос и Цезарь».

– А после своей фамилии напиши еще: «Псих», – подсказала Шарлотта.

Я написал: «Псих».

Чувствуя себя полнейшим кретином, я стоял в углублении водостока, а надо мной склонялись все эти головы, и все эти несчастные, пропащие чудаки, прищурившись, разглядывали подпись, чтобы угадать, кто я такой.

Чтобы как-то скрыть свое смущение, я спросил:

– А где Кларенс?

Шарлотта с матерью открыли от удивления рты.

– Ты и его помнишь?

– Как можно забыть Кларенса с его папками и пальто! – отозвался я, ставя росчерки.

– Он еще не звонил, – раздраженно сказала Ма.

– Не звонил? – Я в удивлении поднял глаза.

– Примерно в это время он звонит вон на тот таксофон напротив, спрашивает, что было, кто выходил и все в таком духе, – ответила Шарлотта. – Экономит время. Спать ложится поздно, так как по ночам обычно торчит у ресторанов.

– Я знаю.

Я поставил последний автограф, сгорая от непозволительного восторга. Я все еще не мог смотреть на своих новых поклонников, которые улыбались мне, словно я только что одним прыжком перемахнул через всю Галилею.

На другой стороне улицы в стеклянной будке зазвонил телефон.

– А вот и Кларенс! – сказала Ма.

– Простите… – Шарлотта направилась к телефону.

– Пожалуйста. – Я тронул ее за локоть. – Столько лет прошло. Сделаем ему сюрприз? – Я переводил взгляд с Шарлотты на Ма и снова на Шарлотту. – Согласны?

– Ну что ж, ладно, – проворчала Ма.

– Давай, – сказала Шарлотта.

Телефон все еще звонил. Я подбежал и снял трубку.

– Кларенс? – произнес я.

– Кто это?! – закричал он с внезапным недоверием.

Я попытался объяснить поподробнее, но в конце концов остановился на старом своем прозвище Псих.

Все это не возымело никакого действия на Кларенса.

– Где Шарлотта или Ма? Я болен.

«Болен, – подумал я, – или, как Рой, вдруг перепугался?»

– Кларенс, где ты живешь? – спросил я.

– Что?!

– Дай мне хотя бы твой телефон…

– Я никому не даю свой телефон! Меня ограбят! Мои фотографии. Мои сокровища!

– Кларенс! – умолял я. – Я был прошлой ночью в «Браун-дерби».

Молчание.

– Кларенс? – окликнул я. – Мне нужна твоя помощь, чтобы кое-кого опознать.

Клянусь, я слышал, как бьется его заячье сердечко на том конце провода. Слышал, как его глазки альбиноса дергаются в глазницах.

– Кларенс, – сказал я, – пожалуйста! Запиши мою фамилию и номера телефонов.

Я продиктовал.

– Позвони или напиши на студию. Я видел того человека, который чуть не ударил тебя вчера ночью. За что? Кто?..

Щелчок. Гудки.

Кларенс, где бы он ни был, исчез.

Я перешел через улицу, словно во сне.

– Кларенс не придет.

– Что ты имеешь в виду? – с упреком сказала Шарлотта. – Он всегда приходит!

– Что ты ему сказал?! – Мать Шарлотты повернулась ко мне своим левым, злым, глазом.

– Он болен.

«Болен, как Рой, – подумал я. – Болен, как я».

– Кто-нибудь знает, где он живет?

Все отрицательно покачали головой.

– Думаю, ты мог бы проследить за ним! – Шарлотта остановилась и засмеялась сама над собой. – То есть…

Кто-то сказал:

– Я видел его однажды в Бичвуде. Во дворе, среди одноэтажек…

– У него есть фамилия?

Нет. Как и у остальных – за все эти долгие годы. Никаких фамилий.

– Проклятье! – прошептал я.

– Кстати, а как… – Мать Шарлотты внимательно посмотрела на карточку, которую я подписал. – Как твоя кличка?