Голливудская трилогия в одном томе, стр. 140

– Воистину, безгранично милосердие Господне, – сказал Крамли.

Глава 13

Мы спустились по крутой лестнице, и уже возле машины Крамли пристально вгляделся в мое лицо, освещенное мертвенным лунным светом.

– Что это с тобой? – спросил он.

– А что?

– У тебя вид как у бешеной собаки.

– Ну, я же только что приобщился к вере…

– Ладно, залезай уже, с божьей помощью.

Я сел в машину, чувствуя, как меня пробирает озноб.

– Куда едем?

– К собору Святой Вивианы?

– Жеваный карась!

Он включил зажигание.

– Нет! – взмолился я. – Еще одной очной ставки я не выдержу. Давай лучше домой, Джеймс! В душ, потом по пиву – и на боковую. А Констанцию догоним с утра.

Мимо правого борта неспешно проплыла вывеска «Каллаган и Ортега». Наконец-то у Крамли был довольный вид.

Перед тем как пойти в душ, принять пиво и заснуть мертвецким сном, я развесил над кроватью семь из восьми трофейных газет – на случай, если я проснусь и мне в голову придут конструктивные мысли.

Должны же быть причины, по которым все эти имена, фотографии, крупные и мелкие заголовки бережно хранились долгие годы. Необъяснимые или объяснимые причины.

– Ну вот, пароход тебе в рот! – проворчал Крамли. – Ты что – собрался ночевать со всей этой мертвечиной?

– Ночью они все спрыгнут со стены, пролезут сквозь мои веки в череп и пройдут обработку в творческом полушарии мозга.

– В творческом, говоришь? Японские самураи… Американские бульдоги… Все они спрыгнут с катушек, как ты, и будет у вас один общий дурдом?

– Знаешь что? Если в мозг ничего не вкладывать, то ничего и не выйдет.

– Подожди, пока я прикончу бутылочку… – Крамли глотнул пиво. – А потом уже ночуй со своими дикобразами. И вставай с первыми пандами… – Он кивнул в сторону чьих-то висящих на стене фамилий, фотографий и биографий. – Констанция там где-нибудь есть?

– Пока что она на кладбище несбывшихся надежд.

– Ладно, греби в душ. А я тут посторожу некрологи. Если начнут спрыгивать, буду кричать. Кстати, как ты насчет того, чтобы опрокинуть на ночь по стаканчику «Маргариты»? [290]

– Признаться, я ждал этого вопроса.

Глава 14

В полдень мы уже ехали к собору Святой Вивианы – Центральный район Лос-Анджелеса, Скид-Роу [291]^… Мы двигались на восток, минуя большие трассы.

– Смотрел «Если бы у меня был миллион»? – спросил Крамли. – Помнишь, там Уильям Филдс [292] накупил себе старых «Фордов» и таранит на них дорожное хамье? Я тоже не люблю большие магистрали. Ездить невозможно – так и хочется вломиться кому-нибудь в зад… Ты меня слушаешь?

– Надо же, Раттиган… – сказал я. – Я думал, что хорошо ее знаю…

– Как бы не так, – краем губ усмехнулся Крамли. – Хрена ты кого знаешь. Великий американский роман он собрался писать… Научись сперва отличать дерьмо от шоколадки. Все герои на одно лицо – прекрасные принцы и скромные пастушки. – Он махнул рукой. – Тебя спасает лишь то, что другие писатели и того хуже – только поэтому вся твоя приторная хрень сходит тебе с рук. А дерьмо – что? Дерьмо пусть месят реалисты…

Я молчал.

– Знаешь, в чем твоя проблема? – Крамли спохватился и сбавил тон. – Ты любишь людей, которые этого недостойны.

– Ты имеешь в виду себя, Хрум-хрумли?

Он покосился на меня с некоторой опаской.

– Да я-то еще ладно, – сказал он. – Слегка потертый, но пробу еще пока есть где ставить… Стоп! – Крамли ударил по тормозам. – Круглый свод – там поп живет!

Я выглянул в окно и увидел собор Святой Вивианы на Скид-роу. Здесь было так тихо, что казалось, здешние обитатели вымерли, а у тех, кто остался, жизнь протекает, словно в замедленном кино.

– Вот где селиться-то надо было… – сказал я. – Ты пойдешь внутрь?

– Черта с два! Меня отлучили от церкви еще в возрасте двенадцати лет – за связи с порочными женщинами.

– Снова причащаться не собираешься?

– Разве что когда умру… Выпрыгивай, неудачник. Приехали. От Царицы Калифии прямиком к Царице Ангелов.

Я вышел из машины.

– Прочти за меня «Аве, Мария», – сказал Крамли.

Глава 15

В храме после полудня был мертвый час. Только одна прихожанка, желающая покаяться, ждала возле исповедальни. Вышел священник и кивком пригласил ее пройти в кабинку.

По его лицу я сразу понял, что мы пришли по адресу.

Как только женщина ушла, я незаметно нырнул на ее место.

В окошке за решеткой зашевелилась тень.

– Слушаю, сын мой.

– Простите, святой отец, – выпалил я. – Калифия…

В ту же секунду я услышал ругательство, и дверца исповедальни со стороны священника со стуком распахнулась. У святого отца был такой вид, как будто словом «Калифия» я нанес ему пулевое ранение.

В окошке сидело ожившее дежавю Раттиган. У меня было полное ощущение, что передо мной скелет Констанции, на который каким-то неведомым образом надели другую плоть. В результате этих преобразований коричневый загар превратился в мертвенно-бледную немощь священника эпохи Ренессанса, а губы, открытые наслаждениям и изысканным блюдам, были заменены на уста, никогда ничего не жаждавшие, кроме молитвы о спасении. Он был похож на Савонаролу [293], который умоляет безмолвствующего Господа простить ему неистовые речи – и при этом у него из глаз, откуда-то из глубины черепа, дерзко выглядывал призрак Констанции.

После некоторых внутренних терзаний отец Раттиган счел меня достаточно безопасным, несмотря на оброненное мной слово, и, кивнув в сторону ризницы, завел меня туда и закрыл дверь.

– Вы ее друг?

– Нет, сэр.

– Прекрасно! – Он слегка помедлил и продолжал: – Садитесь. У вас есть пять минут. Меня ждет кардинал.

– Тогда вам лучше идти.

– Пять минут… – сказала Констанция, скрытая под маской своего генетического двойника. – Слушаю вас.

– Недавно я был у…

– Калифии… – В голосе священника послышалось плохо скрываемое раздражение. – Царица! Отправляет ко мне людей, которым сама помочь не может. При этом у нее своя вера, а у меня – своя…

– Констанция опять пропала, святой отец.

– Опять?

– Так сказала Царица… гм… Калифия.

Я достал Книгу мертвых и дал отцу Раттигану полистать.

– Где вы ее взяли?

– У Констанции. Она сказала, что ей кто-то ее прислал. То ли чтобы напугать, то ли чтобы убить, то ли бог весть для чего еще. Во всяком случае, только она знает, насколько это реальная угроза.

– Думаете, она может прятаться просто всем назло? – Он на некоторое время задумался. – Не знаю, что и сказать… У меня лично двоякое ощущение. Ведь когда-то нашлись люди, которые сожгли Савонаролу, а теперь находятся те, которые ему поклоняются… Наверное, один из самых странных парадоксов – это когда грешник и святой – одно и то же лицо.

– Между ними много общего, святой отец, – позволил себе вставить реплику я. – Многие грешники становятся потом святыми, не так ли?

– Вам что-нибудь известно о Флоренции времен 1492 года, когда Савонарола заставил Боттичелли сжечь свои картины?

– Нынешний век интересует меня больше, сэр… э-э-э… святой отец. Савонарола жил раньше, а Констанция – сейчас.

– О да… Если бы Савонарола был с ней знаком, он бы убил себя сам. Нет, так невозможно. Я должен подумать. С самого восхода ничего не ел. У меня тут есть хлеб и вино. Давайте перекусим, пока я не свалился в голодный обморок.

Добрый батюшка достал из чулана буханку хлеба и кувшин с вином, и мы сели за стол. Он преломил хлеб, а потом налил вина: себе – немного, а мне – побольше, против чего я нисколько не возражал.

– Вы – баптист? – спросил я.

– Как вы догадались?