Подсказки пифии, стр. 67
От безжалостного холода дыхание стало прерывистым.
Только бы попасть в тепло, подумала она – и увидела впереди деревянный домик. Сначала она решила, что домик ей померещился, но при ближайшем рассмотрении это действительно оказался красный летний домик. Белые углы, каменное крыльцо, садовая мебель, прислоненная к стене.
Садовая мебель, чтобы пить кофе под вечерним солнышком, подумала она. Хорошо бывает выйти из дому, когда оводы уже уснули, а комары еще не проснулись. Малиновый сок, черничный пирог и булочки с корицей, их можно макать в сок. Жизнь может выглядеть и так.
Ключ, подумала она, шагнула на крыльцо, и несуществующее тепло холодного камня подарило ей обещание скорого тепла от печи с потрескивающими поленьями.
Должен быть ключ. Всем известно, что хозяева где-то прячут ключи от летних домиков. Ульрика подняла глаза. Над дверью – подкова.
Не на притолоке, это слишком обычно.
Возле крыльца – спиннинг, с таким хорошо ранним утром отправиться за парой окуньков в компании соседского младшего сына, твоего ровесника. Но попадается в основном плотва.
Она обернулась. Типичный северный двор, во дворе натянуты веревки – удобно, если ты выкупался и надо просушить полотенце. И так приятно пахнут свежевыстиранные, сохнущие на солнце простыни.
Оглядевшись, Ульрика заметила у ступенек небольшой цветочный горшок. Здесь он смотрелся посторонним предметом – наверняка у него другое предназначение.
Она подняла горшок. Под ним, что вполне естественно, лежал ржавый ключик. Жизнь, подумала она, чувствуя, как улыбка расползается по лицу. Схватив ключ, Ульрика отперла дверь и шагнула в кухоньку – там, казалось, было холоднее, чем на улице, на потертом линолеуме нарос тонкий слой инея. Перед железной печью она увидела большую поленницу из отличных сухих березовых дров и поняла, что спасена.
Сначала огонь, потом согреться, потом поискать еду, думала она, шаря в поисках спичек – они должны быть где-то здесь. Как и ключ, спички нашлись под цветочным горшком, стоящим возле печи. Ульрика выдвинула верхний ящик разделочного стола – и обнаружила, что он пуст. Даже оберточной бумаги там не было – только мезонит и крысиные кучки.
Второй ящик тоже оказался пустым. И следующий, и два следующих тоже. Она открыла буфет. Ничего.
Оглядевшись, Ульрика – только теперь – поняла, что дом совершенно, абсолютно пуст. Ни мебели, ни занавесок. Ничего, кроме дров, издевательски сложенных перед печью.
Она безрезультатно искала еще несколько минут, прежде чем ей пришлось понять: этот дом и не думает дать ей убежище. Если она хочет выжить, ей придется снова выйти в снег. И она открыла дверь и вышла.
Прежде чем уйти в лес, Ульрика заперла дверь и сунула ключ под цветочный горшок. Никто не должен заметить, что она была здесь.
Над белыми верхушками елей расплывалась красножелтая полоса. Ульрика поняла, что начинает светать, однако не питала надежды, что восходящее солнце даст ей достаточно тепла. Шведское зимнее солнце – солнце бесполезное, ни на что не годное. И хотя это же солнце дотла сжигает поля африканских крестьян, здесь, на севере, оно ледяное.
Жизнь, снова подумала она, и мысль повторилась в тот момент, как она услышала звук приближающегося вертолета. Ульрика остановилась и прислушалась. Звук становился все ближе, и когда до ее предполагаемого местонахождения оставалось всего несколько километров, вертолет – Ульрика услышала – сел, и звук мотора затих. Они совсем близко, подумала она. Может быть даже, вертолет сел возле того дома, где ее держали. Надо поспешить назад.
Она шла по своим следам, которые уже начинал заносить снег.
Ноги шагали вперед сами, онемевшие ступни словно не чувствовали острых камней и веток. Мне больно – значит, я жива, твердила себе Ульрика. Явление вертолета означает, что кто-то прилетел ей на помощь.
Ее снова наполнила надежда на то, что продолжение будет.
Следы в снегу становились все менее четкими, и наконец ветер опередил Ульрику, заметя их вовсе. Холод сделался таким жестоким, что сработал как анестезия, нервные окончания теперь обманывали Ульрику, как могли. Все ее тело кричало от холода – а мозг заставлял думать, что она вспотела. Она ковыляла вперед, чувствуя, как одежда обжигает кожу.
Ульрика стащила с себя слишком большой для нее комбинезон, и это было последним, что она сделала в жизни. Потом она легла голая в белый холодный снег и поняла: это конец. Жизнь продолжается, подумала она. Что бы ни случилось, жизнь продолжается.
Наконец-то ей стало тепло.
Вита Берген
Виктория Бергман сидела в глубокой нише кухонного окна с чашкой кофе и мобильным телефоном в руках. Внизу, на улице, яркое утреннее солнце рисовало резкие тени.
Игра теней напоминала кубистский паззл, в котором грани элементов остры, как осколки. Она думала о своем собственном внутреннем паззле, который уже готов был сложиться.
Сможет ли она и дальше работать психологом? Этого она не знала, но понимала: придется принять, что в данную минуту она – София Цеттерлунд, психотерапевт с частной практикой, и что она арендует кабинет в Мыльном дворце на площади Мариаторгет.
Виктория Бергман – неофициально, подумала она. И София Цеттерлунд – по документам. Так обстояло долгое время, но теперь Лунатик умер, и отныне только я принимаю решения, чувствую и действую. Огромная разница.
Провалов в памяти больше не будет. Не будет ночных прогулок, не будет баров, не будет бесцельного пьяного блуждания по темным паркам. Ей не надо больше напоминать Софии о своем существовании таким вот образом. Однажды она даже свалилась в воду в Норра-Хаммарбюхамнен. Она вспомнила, как на следующий день София сидела мокрая на кухне, нюхала одежду и пробовала воду на вкус, отчаянно пытаясь понять, что же произошло. Ответ был однозначно простым и неаппетитным: она пошла в “Кларион”, последовала за кем-то в номер, трахалась, испытывая дурноту, а потом спустилась к воде с двумя бутылками вина и пьяная упала в воду.
Виктория спрыгнула с подоконника, поставила чашку в мойку и вышла в прихожую. Надо заняться мешками.
Теперь она знала, что с ними сделает, куда их отвезет. Место подсказала логика.
Виктория позвонила Анн-Бритт и сообщила, что хочет на неопределенное время прекратить прием. Ей нужен отпуск. Она поедет куда глаза глядят и не знает, как надолго. Может, уедет на месяц или два, может, вернется через пару дней. Аренда оплачена за год вперед, так что проблем не возникнет.
Она пообещала позвонить еще попозже и закончила разговор.
Еще один звонок, на этот раз – в автопрокат в Сёдермальме.
Она заказала грузовую машину на двадцать два кубических метра. Ей сказали, что машину можно будет забрать уже через час. Отлично. Дорога займет некоторое время, и к тому же часа два уйдет на перетаскивание мешков в машину.
Положив трубку, она ощутила легкость.
А теперь пора отправиться в место, которое все еще кое-что для нее значит.
Место, где она будет в покое, где дома пустовали все эти годы, а звездное небо высоко и чисто, как тогда, когда она была по-настоящему маленькой.
Киев
Говорят, что два промышленных города Восточной Украины – Донецк и Днепропетровск – единственные в мире города, где снег черный. Теперь она знала, что это неправда. Черный снег падает и в столице. Целый рой хлопьев сажи летел сейчас в окно машины.
Мадлен сидела сзади, и лицо водителя отражалось в ветровом стекле, на темном фоне высоких кранов, труб и фабричных зданий. Бледное, худое, небритое лицо. Волосы черные, а глаза голубые, холодные, настороженные. Водителя звали Коля.
Улицы исчезали позади в ночном тумане. Они ехали по мосту через Днепр. Вода отливала черным, и Мадлен задумалась, как долго она оставалась бы живой, если бы спрыгнула вниз.
На другом берегу потянулись вдоль дороги промышленные строения. На перекрестке Коля сбросил скорость и свернул направо.