Закон парности, стр. 46

Тесин вдруг покраснел. Он всегда терялся, когда его честность и чистосердечие называли простодушием, что в каком-то смысле является синонимом глупости. А он вовсе не глуп… он просто порядочен, при его сане другим быть невозможно. Да и не в сане дело…

— Простите, но мне и в голову не приходило выбраться отсюда законным путем, — продолжал мальчик.

«Нельзя обижаться на этих несчастных, — вел пастор свой монолог, старательно выскребывая плошку. — Страдания ожесточают сердце, в плену ложь для них стала нормой жизни».

— Я хочу сделать вам признание, — мальчик понизил голос до шепота. — Я женщина…

Пастор поднял на нее затравленный взгляд, плошка выскользнула из его вдруг онемевших пальцев и с шумом грохнулась об пол.

— Простите, святой отец, но я думала, что вы догадались. Особенно после моих расспросов о князе Оленеве… — Мелитриса лукавила, ничего подобного она не думала, но при виде потрясения собеседника стала лепетать первое, что ей пришло в голову.

— Но что вам дало повод думать подобное? — Тесин суетливо поднимал черепки, голос его звучал сдавленно. — И что… раненые знают, что вы женщина?

— Некоторые знают.

— Но как вы попали сюда?

— Умоляю вас, верьте мне, господин пастор. Меня захватили в плен в Познани. Я русская княжна. Я была фрейлиной ее величества.

На Тесина вдруг словно столбняк напал, он смотрел на Мелитрису, но мысли были далеко. Голубые глаза его распахнулись, а выражение лица можно было определить только как блаженное, иначе и не назовешь. Это было состояние «беседы с ангелами», которые за недосугом совершенно перестало посещать его в подвале Кистринской крепости.

— Меня зовут Мелитриса Репнинская, — девушка осторожно коснулась руки пастора, пугаясь его неземного, экзальтированного выражения лица.

Вот она — последняя воля князя Оленева! Стоит перед ним въяве и просит о помощи. Чудо — иначе не назовешь! Тесин сам видел, как в том месте, куда поскакал опрометчивый князь, разорвался снаряд, но если у него и были какиенибудь сомнения в гибели Оленева, на войне и не то бывает, то сейчас они полностью рассеялись. Ясно, что князь Оленев пал на поле брани и Господь в милости своей дал ему, Тесину, исполнить последнюю волю этого прекрасного и честного человека.

— Я не оставлю вас, дитя мое! Я сделаю все, что вы пожелаете, — воскликнул он пылко, но тут же перешел на шепот. — Для начала я откажусь возвращаться из плена. Я думаю, комендант меня поймет.

— Ни в коем случае! Ничего комендант не поймет. Послушайте меня. Из крепости я выберусь сама. Мне помогут… — Мелитриса почти прижала губы к уху пастора, и он не посмел отклониться, только опять покраснел пунцово.

Потом он прижал губы к ее изящно вырезанному ушку. «Поняла, поняла…» — кивала головой Мелитриса.

Вечером у входа в конюшню мальчик стирал в бадье окровавленные бинты. Все уже привыкли к этой фигурке — всегда в движении, «всегда занят, и никто не обратил внимание, как мальчик тенью скользнул в конюшню.

— Карета господина Бромберга, — высокомерно бросил кучер патрулю у главных ворот. — Белено быть в штабе армии в девять вечера.

Солдат скучающим взглядом окинул карету, заглянул внутрь и пошел открывать ворота.

Он не мог знать, что фанера под сиденьем убрана и что, всунувшись с трудом в тайное дно, а голову упрятав под полое сиденье, в карете прячется Мелитриса.

А душно-то, а пыльно! Только бы не чихнуть, Господи! Поехали…

Ночные страхи

Трубач явился только в полночь. Несмотря на поздний час сам комендант вышел проститься с Тесиным, не каждый день выдается отпускать из плена пастора самого главнокомандующего, пусть и враждебной армии.

— Прощайте, господин пастор. Надеюсь, вас не очень обижали?

— Благослови вас Бог.

Две лошадки медленно выехали за ворота. Трубач, маленький, верткий, эдакий забияка, похожий на испанца или цыгана, не очень уверенно сидел на лошади, но куда больше его интересовала предстоящая встреча с неприятелем.

— Вы знаете по-русски? — настойчиво спрашивал он у пастора.

— Очень мало. Но чтобы объяснить, кто мы, слов у меня хватит.

— Вы должны сейчас придумать, что будете говорить. И выучить эти слова наизусть, А то собьетесь на немецкий, а они перережут нам глотку.

— Но ведь вы будете трубить!» — Да плевали они на мою трубу. Они же разбойники…

Пастора волновали совсем другие мысли. Во-первых, надо как-то поделикатнее сообщить трубачу, что к ним присоединится его служка, вовторых, хорошо бы знать точно, что он вообще присоединится.

Мелитриса очень толково нашептала ему свой план побега, но он тогда был как во сне, опустил массу подробностей и теперь никак не мог вспомнить, у каких кустов она будет ждать, на этой стороне Варты или на той. Было темно, от реки тянуло сыростью, ноги лошадей тонули в тумане.

— Тут надо спешиться, — сказал трубач. — Мост в плохом состоянии. Я сюда ехал, чуть шею не сломал.

Тесин спрыгнул на землю, взял под уздцы лошадь. Они осторожно прошли по зыбким доскам. Из кустов выступила узкая фигурка с поднятой рукой, словно случайный попутчик, который просит подвезти.

Сердце у пастора забилось.

— Друг мой, — он повернулся к трубачу. — Я забыл предупредить, что с нами поедет мой служка. Он ждал нас около моста.

— А как он здесь оказался? — спросил трубач, подозрительно вглядываясь в мальчика. — Мне ничего о нем не говорили…

— Он нам необходим в пути, — продолжал Тесин, словно не слыша вопроса. — Он замечательно говорит по-русски. Он будет нашим переводчиком. Его зовут Валентин.

— Меня зовут Валентин, — подтвердила Мелитриса, — а русский я знаю с детства.

Трубач продолжал что-то ворчать, но Тесин уже протянул руку мнимому Валентину, и девушка неловко, но бесстрашно села на лошадь впереди пастора.

Еще никогда женщина не сидела с ним так близко. Тесин невольно отпрянул, и лошадь загарцевала под ним, недовольно перебирая ногами. По счастью, Мелитриса если и ощущала неудобство, то не от близости Тесина, просто мужское седло ей было внове, да и наездницей она была неважной.

За рекой стоял пост прусской армии. Солдаты грелись у костра, грели воду в котелке, и им было совершенно наплевать, что пастор, которого меняют на генерала, везет с собой мальчишку — помощника.

— А далеко ли арьергард русских? — спросил трубач напоследок.

— Говорят, .верстах в тридцати, но я думаю, вы их раньше встретите, — сказал начальник караула. — Они здесь везде шляются небольшими отрядами. Вчера в местечке Б. стычка была.

— Вот и поедем в Б., — предложил пастор.

— Тогда держитесь правее, но, по мне, лучше вам ехать в Ландсберг. Там вы наверняка встретите русских.

Ехали молча. Трубач напряженно всматривался в темноту, в каждом кусте он угадывал очертания схоронившегося русского злоумышленника. Тесин был спокоен. Когда Господь являет чудо, можно не заботиться о последствиях и не следить за тем, как он осуществляет свой высокий замысел.

Они заблудились через час или полтора. Удивительно, сколько больших и малых речек встречается в этом государстве — Мост, конечно, был сожжен. Сунулись было в воду — глубоко. Пускать лошадей вплавь в эдакой темноте поостереглись, решили искать брод, и самое удивительное — нашли, и благополучно переправились на другой берег. Однако вернуться на. торную дорогу не удалось, на пути их возник глубокий овраг, объехали овраг… По старой пашне лошади шли плохо. А когда половинка луны, насмешливо корча рожи, выглянула из плотных, как перины, облаков, выяснилось, что они едут не по пашне, а по болоту. Повернули назад…

— Надо ориентироваться по звездам, — твердила Мелитриса, выискивая в небесных прогалинах невнятные светила. — Один мой опекун говорил, что ему достаточно иметь луну и одну-единственную звездочку, чтобы найти путь.

— К луне и звездочкам надо иметь голову и знание, — не без сарказма заметил трубач. — Смотрите-ка, деревня…

— Здесь никого нет, я знаю. Я видела такие деревни… — шепотом сказала Мелитриса.