Свидание в Санкт-Петербурге, стр. 64

— Ладно. Я с тобой напрямик буду говорить, — строго сказал Лядащев. — У этого дела две стороны, и от тебя самого зависит, орлом или решкой его к себе повернуть. Что молодой человек ни в чем не виновен, это ты лучше моего знаешь. Невиновен и богат. Обозначь его дело как «неважное» и получишь хороший куш. Ты брови-то не супь, я тебе взятки не предлагаю, а только совет даю. А может быть, на Оленева еще и дело не заведено? Может быть, он все еще числится под именем Сакромозо?

Дементий Палыч неопределенно поерзал по скамейке, но промолчал.

— Значит о подмене Бестужеву еще ничего не известно, — уточнил Лядащев и подумал: «Что-то здесь не так— Бестужев-сын мог узнать о мызе Каменный Нос только у Бестужева-отца. Или я чего-нибудь не понимаю? Можно бы напрямую спросить, но этот язык себе скорей откусит, чем сознается».

— А с чего вы, Василий Федорович, взяли, что арестант так уже чист? Улик-то более чем достаточно.

— Это каких же? — Лядащев круто повернулся и с насмешливым удивлением уставился на собеседника.

Здесь с Дементием Палычем произошла метаморфоза, словно ощерившийся каждой своей иголкой дикобраз превратился в ласкового, пушистого зверька.

— Расскажу, Василий Федорович, все поведаю, но не задаром!

В голосе Дементия Палыча прозвучало такое искреннее и доверительное выражение, что Лядащев подумал подозрительно: «Что еще придумал этот хорек? Или он так откровенно просит взятку?»

Но в голове стража законности были совсем другие мысли. Дементий Палыч не сразу понял, что Лядащев опасен, а когда понял, то призадумался. В Тайной канцелярии знали, что когда-то у него были свои, особые отношения с Бестужевым, и хоть сошел Василий Федорович с тропы сыска, кто может поручиться, что не наплетет он канцлеру всякого вздора. Тем более, что о подмене Сакромозо, как и догадывался этот умник, Бестужеву еще не было доложено. Сразу надо было рапорт написать, но ведь страшно! Кто знает, как отреагирует на это канцлер?

А Лядащев цепок, своего не упустит. Видно, щедро заплатили ему Оленевы за услуги. Хотя зачем ему деньги, он богат. Темны чужие души. Господи… Если он деньги в сундук складывает, то их никогда не бывает слишком много. Знать бы, как к нему попала эта проклятая записка с приглашением Сакромозо во дворец…

Простая идея пришла в голову вечером, когда Дементий Палыч вдыхал у окошка запах бальзамных тополей. Если Лядащев не отвяжется, то почему бы не заставить его работать на себя? Василий Федорович ведь сам рвется к делу, не требуя за это ни денег, ни лавров.

— Не задаром, — повторил Дементий Палыч с видимым удовольствием. — Помогите распутать сей клубок. Моей скромной натуры на это недостаточно. А улики таковы…

Первой назвал Дементий Палыч уже знакомое послание прусского посла. Вторая улика — тоже письмо, в котором прямо говорилось, что Никита Оленев был знаком с купцом Гольденбергом еще в Германии, что имел с ним дела, а именно: занимал у него под проценты большие суммы, денег, и что к убийству оного Гольденберга Оленев имеет прямое касательство.

— Какое еще касательство? — с подозрением спросил Лядащев.

— Прямое, — твердо повторил Дементий Палыч.

— Можешь донос показать?

— Все бумаги в деле, а для работы с ними я допустить вас в канцелярию не могу.

— Знамо дело — не можешь. Домой к себе папку принесешь. Сегодня же, — строго сказал Лядащев. — Кто писал донос?

— Аноним… сами знаете, ветер принес. И еще сей аноним сообщает о причастности к убийству некоего Белова Александра. Лядащев даже подпрыгнул от неожиданности.

— Ну это совсем чушь! Они просто вместе труп обнаружили.

— Никто не обнаружил, а они — пожалуйста… — скороговоркой произнес канцелярист. — Я уж буду совсем откровенен. За домом графа Лестока учинена слежка.

— Вот как? И давно?

— Давно. В числе прочих, посещавших дом лейб-медика в Аптекарском переулке, замечен поручик Белов, который, как известно, в друзьях дома не состоит и к медицине отношения не имеет.

— Может, у него геморрой разыгрался, — хмуро буркнул Лядащев.

— Эх, кабы так… — вздохнул Дементий Палыч, и это у него вышло как-то просто, по-человечески, мол, сочувствует он этим беловым-оленевым, да как им помочь, если они сами в огонь лезут.

— И давно ли Белов был у Лестока?

— Вчера.

Василий Федорович был не просто обеспокоен или удивлен, он с трудом скрывал бешенство. Зол он был и на Белова. Что у него за мерзкая привычка хитрить и не договаривать? Уши бы оборвать этому любимцу двора и баловню судьбы! Ведь говорил же он ему — не шляйся к Лестоку, что ты там потерял? Глубочайшее раздражение вызвал и этот барчук холеный Оленев — кой черт он поперся во дворец? Ну ладно, любовь… Но зачем под чужим именем под арест идти? Может быть, его вынудили? Но кто?

К чести Лядащева скажем, что он ни на минуту не усомнился в честности двух друзей, даже мысленно не поставил вопроса: «Положим, они прусские шпионы…» Все это смешно, глупо и не более. Но Василий Федорович знал цену уликам, знал, в какие цепкие руки они попадают в Тайной канцелярии, и был отчаянно зол на случай, на бестолковую насмешницу Фортуну.

— Допрашивал Оленева?

— С великим грубиянством юноша. Одно словечко и подарил, случайность, мол… — Дементий Палыч скрипнул зубами.

— Ты мне скажи, в чем твоя основа-то? Что Оленеву вменяешь— шпионство иль убийство?

— Да ведь как повернуть, — неопределенно сказал канцелярист. — Любого из двух обвинений достаточно, чтоб под кнут и в Сибирь. — Он по-старушечьи собрал в узелок красивые губы и добавил укоризненно: — А вы говорите невиновен.

— Смотри-ка, погода портится…

Дементий Палыч вслед за говорящим обвел глазами серенькое, набухающее дождем небо.

— А теперь глянь сюда…

Лядащев разжал ладонь, на ней лежал сапфир удивительной красоты, если б не огранка, он был бы похож на огромную каплю воды, зачерпнутой где-нибудь в Средиземном море или в Индийском океане.

Глаза Дементия Палыча округлились, в них даже промелькнул голубой детский оттенок, словно вобрали они в себя экзотическую лазурь. Быстрым, хищным движением он зажал руку Лядащева в кулак.

— Сестру замуж выдашь, в отставку подашь, съездишь в Грецию, туда-сюда… Ни одна живая душа не узнает… — ворковал Лядащев.

Дементий Палыч молчал, не в силах убрать руку с кулака Лядащева, красивые пальцы его дрожали.

14

Беловы не принимали.

— Сам Александр Федорович в отсутствии, а барыня больны.

В нахмуренном лбу лакея и смятой переносице притаился сумрак недовольства и угрюмости, которые появляются обычно при неблагополучии в доме, когда хозяева ругаются, а зло на слугах срывают. Лядащеву бы обратить внимание на слова о болезни Анастасии Павловны, но он воспринял их только как отговорку: нежелательным визитерам всегда так говорят.

Он обозлился, но все-таки оставил Саше записку, мол, надо срочно встретиться по неотложному делу, однако не отказал себе в удовольствии ткнуть блестящего гвардейца носом в … «Беда в том, что шляешься ты без надобности к неким медицинским особам, о коих предупрежден был, и последствия твоей беспечности непредсказуемы».

Идти домой Лядащеву не хотелось, он пошел в трактир, а за жарким и пивом все размышлял, как же могут выглядеть последствия Сашиной беспечности. Суть этих размышлений сводилась к следующей фабуле: не посмеют его арестовать! Первостепенное значение он отдавал связям при дворе — это раз, отсутствие четких улик — это два, а то, что о Белове позаботится сам Лядащев, — это три. Лучше бы всего получить Саше сейчас длительную командировку куда-нибудь в Лондон, на худой конец хоть в Тулу. Главное, с глаз долой, пересидит бурю, а там все встанет на свои места. Знай Лядащев, что в этот самый момент злой, как черт, Саша рубится на шпагах с военным чином на бестужевской мызе, мысли бы его приняли совсем другой оборот.

К Дементию Палычу он явился в самом благодушном настроении, слегка под хмельком, но, к его удивлению, хозяина не было дома. Лядащева встретила сестрица, худосочная, измученная желудочными заболеваниями особа, которая изо всех сил старалась переделать свойственную ей кислую улыбку в лучезарную. Кабы не плохие зубы, ей бы это вполне удалось.