Противостояние, стр. 193

Да, Гарольд, но почему ты ненавидишь?

Нет, у него не было удовлетворительного ответа на этот вопрос, разве что дополнительная подпитка для ненависти. Это был честный вопрос? Гарольд думал, что нет. С тем же успехом можно спрашивать женщину, почему она дала жизнь дефективному ребенку.

На протяжении короткого периода времени, часа или мига, он рассматривал возможность отринуть ненависть. Произошло это после того, как он закончил читать дневник Фрэнни и понял, что она безвозвратно влюблена в Стью Редмана. Эта неожиданная информация подействовала на него, словно вылитая холодная вода на слизняка: заставила сжаться в комок, а не растекаться по листу или стеблю. В тот час или миг он осознал, что может просто принять этот факт, и осознание это приводило его в восторг и ужасало. В этот период времени он понимал, что может превратить себя в нового человека, в другого Гарольда Лаудера, клонированного из прежнего острым скальпелем эпидемии «супергриппа». Он чувствовал, более явственно, чем остальные, что такое Свободная зона Боулдера. Люди стали не такими, как прежде. Эта общественная структура маленького города не походила ни на одну из тех, что существовали в доэпидемической Америке. Люди этого не видели, потому что в отличие от него не могли взглянуть на происходящее со стороны. Мужчины и женщины жили вместе, не испытывая никакого желания официально узаконить свои отношения. Целые группы людей жили вместе маленькими сообществами, коммунами. Драк практически не было. Они находили способы ладить друг с другом. И что самое странное, никто из них не задумался над глубинным теологическим смыслом этих снов… и самой эпидемии. Боулдер, по существу, был клоном общества, листом настолько чистым, что никто не осознавал этой первородной чистоты.

Гарольд ее чувствовал… и ненавидел.

Далеко за горами находилось еще одно клонированное существо. Обрез черной злокачественной опухоли, одинокая бешеная клетка, взятая от умирающего трупа прежней политики, представительница карциномы, которая поедала прежнее общество живьем. Одна-единственная клетка, но она уже начала делиться и производить другие бешеные клетки. Для прежнего общества это была обычная борьба, здоровые ткани отбивали набег злокачественного пришельца. Но здесь для каждой индивидуальной клетки вставал вопрос, древний, очень древний вопрос, впервые возникший еще в Эдеме: ты съешь яблоко или оставишь его в покое? Там, на западе, они уже ели яблочный пирог. Там собрались убийцы Эдема, темные фузилеры.

И он сам, полностью осознавая, что свободен в выборе, отверг эту новую возможность. Ухватившись за нее, он бы просто убил себя. Призраки всех унижений, выпавших на его долю, хором выступили против. Его убийственные мечты и честолюбивые замыслы сверхъестественным образом ожили и спросили, неужели он может так легко их забыть. В новом обществе Свободной зоны он мог быть всего лишь Гарольдом Лаудером. Там он мог стать принцем.

Злокачественная опухоль тянула его. Темный карнавал с чертовым колесом, огни которого вращались высоко над черной землей, с аттракционами, заполненными такими же выродками, как он сам, с главным павильоном, где львы жрали зрителей. Его манила эта нестройная музыка хаоса.

Он открыл дневник и твердо записал под звездным светом:

Он закрыл книгу, вернулся в дом, положил «Гроссбух» в дыру на полу камина, аккуратно прикрыл плитой. Прошел в ванную, поставил лампу Коулмана на раковину, чтобы она освещала зеркало, и следующие пятнадцать минут практиковался в улыбках. У него уже неплохо получалось.

Глава 51

Листовки Ральфа, сообщающие о собрании восемнадцатого августа, появились по всему Боулдеру. Пошли разговоры, и обсуждались главным образом достоинства и недостатки семи членов организационного комитета.

Матушка Абагейл, утомленная донельзя, улеглась в кровать еще до того, как стемнело. Весь день к ее дому шли люди, всем хотелось знать, что она думает по этому поводу. Она отвечала, что, по ее мнению, в большинстве своем организационный комитет состоит из достойных людей. Ее гости хотели знать, войдет ли она в состав постоянного комитета, если такой будет сформирован на общем собрании. Она отвечала, что для нее это будет слишком утомительно, но она, конечно же, окажет комитету представителей помощь, если, конечно, к ней за таковой обратятся. Матушку снова и снова заверяли, что любой постоянный комитет, отказывающийся от ее помощи, сразу же прокатят. В тот вечер она ложилась в кровать усталая, но довольная.

Как и Ник Эндрос. За один день благодаря единственной листовке, отпечатанной на ручном мимеографе, обитатели Свободной зоны превратились из сборища беженцев в потенциальных избирателей. Им это нравилось. У них создавалось впечатление, что они наконец-то остановились после долгого периода свободного падения.

Днем Ральф отвез его на электростанцию. Он, Ральф и Стью договорились провести послезавтра предварительное совещание в доме Стью и Фрэнни. То есть у них оставалось два дня, чтобы послушать, что говорят люди.

Ник улыбнулся и закрыл руками свои бесполезные уши.

– Значит, прочитать по губам, – кивнул Стью. – Знаешь, Ник, я начинаю думать, что мы действительно сможем что-то сделать с этими сгоревшими турбогенераторами. Этот Брэд Китчнер – настоящий трудяга. Будь у нас десяток таких, как он, электростанция заработала бы к первому сентября.

Ник показал ему большой и указательный пальцы, сложенные в кольцо, и все вместе они прошли в здание.

Во второй половине того же дня Ларри Андервуд и Лео Рокуэй шагали на запад по Арапахоу-стрит. Ларри – с рюкзаком на плече, тем самым, с которым он проехал чуть ли не всю страну, но теперь в нем лежали только бутылка вина и полдесятка батончиков «Пейдей».

Люси присоединилась к группе из нескольких человек, взявших два эвакуатора и начавших расчищать улицы и дороги Боулдера от автомобилей. Работали они по собственной инициативе – идея возникла спонтанно и объединила людей, которые почувствовали желание собраться и сделать это. Им захотелось убрать город, а не сшить лоскутное одеяло, подумал Ларри, и тут его взгляд упал на одну из листовок с заголовком «ОБЩЕЕ СОБРАНИЕ», прибитую к телеграфному столбу. Может, в этом и заключался ответ. Черт, людям хотелось работать, и им требовался тот, кто будет координировать их действия и говорить, что именно нужно сделать. Но больше всего, думал Ларри, им хотелось избавиться от свидетельств того, что произошло здесь ранним летом (неужто лето уже заканчивалось?), точно так же, как при помощи тряпки избавляются от ругательств, написанных на грифельной доске. «Может, мы не в состоянии сделать это по всей Америке, – думал Ларри, – но должны привести в порядок Боулдер, прежде чем полетят первые белые мухи, если, конечно, мать-природа посодействует».

Звон стекла заставил его обернуться. Лео, взяв большой камень с чьей-то альпийской горки, разбил им заднее стекло «форда». На наклейке на заднем бампере Ларри прочитал: «НА ЗАДНИЦЕ НЕ СИДИ, НА ПЕРЕВАЛ ГОНИ – КАНЬОН ХОЛОДНОГО РУЧЬЯ».

– Больше не делай этого, Джо.

– Я Лео.

– Лео, – поправился Ларри. – Больше не делай этого.

– Почему? – самодовольно спросил Лео, и Ларри долгое время не мог найти убедительного ответа.

– Потому что звук очень неприятный, – наконец сказал он.

– А-а-а. Ладно.

Они пошли дальше. Ларри сунул руки в карманы, и Лео сделал то же самое. Ларри пнул пивную банку. Лео отошел в сторону, чтобы пнуть камень. Ларри начал насвистывать. Лео тоже что-то забубнил себе под нос. Ларри взъерошил волосы мальчика, и Лео посмотрел на него своими странными китайскими глазами и улыбнулся. Господи, я же в него влюбляюсь, подумал Ларри. Уже влюбился!