Противостояние. Том II, стр. 27
«Приносить в мир, где так много уже умерло, еще одну смерть — наверняка тяжелейший грех».
Итак, она пошла с Ларри, который был, в конце концов, лучше, чем вообще никто или ничто.
Но оказалось, что Ларри Андервуд гораздо больше, чем никто или ничто: он походил на одну из тех оптических иллюзий (может, даже для себя самого), когда водоем кажется мелким, глубиной всего в дюйм или два, но стоит опустить туда руку, как она неожиданно погружается до самого плеча. Во-первых, он начал сближаться с Джо. Во-вторых, Джо стал привязываться к нему. В-третьих, ситуацию обостряла ее собственная ревность к растущей дружбе Джо и Ларри. В истории с мотоциклом в Уэлсе Ларри рискнул пальцами обеих рук — и выиграл.
Если бы они тогда не сосредоточили все свое внимание целиком на крышке, закрывавшей цистерну с бензином, то увидели бы, как ее рот принял очертания изумленного «о». Она стояла, наблюдая за ними, не в силах шевельнуться, ее взгляд застыл на блестящем металлическом ломе в ожидании, что тот выскочит и упадет. Лишь когда все было уже позади, она поняла, что ждала, когда раздастся страшный крик боли.
Потом крышка поднялась, перевернулась, и ей стала очевидна собственная ошибка, просчет, столь глубокий, что он затрагивал самую основу. Он тогда распознал Джо лучше, чем она, и это без всякой специальной подготовки и за гораздо меньший срок. Лишь интуиция помогла ей понять, насколько важен был эпизод с гитарой, как быстро и прочно он улучшил отношения Ларри с Джо. А что было в основе этих отношений?
Ну, конечно же, зависимость — что же еще могло вызвать такую неожиданную вспышку ревности во всем ее существе? Если бы только Джо зависел от Ларри, это было бы еще вполне нормально и приемлемо. Что расстроило ее гораздо больше, так это то, что Ларри тоже зависел от Джо, нуждался в Джо так, как она не нуждалась… и Джо это знал.
Ошиблась ли она точно так же и в своей оценке характера Ларри? Теперь она полагала, что ответ был однозначен — да. Та нервозная, себялюбивая наружность была всего лишь оболочкой, и ее как ветром сдуло в той тяжелой ситуации, в которой они очутились. Один только факт, что он удерживает их всех вместе на протяжении этого долгого путешествия, уже говорит о его упорстве.
Вывод казался ясным. Решив отдаться Ларри, она чувствовала, что какая-то часть ее пока все еще принадлежит другому мужчине… и заниматься любовью с Ларри было бы равносильно тому, чтобы убить эту часть себя навсегда. Она не была уверена в том, что сумеет это сделать.
И теперь она была уже не единственной кому снился темный человек.
Сначала это обеспокоило ее, а потом испугало. Поначалу, когда свои сны сравнивали Ларри и Джо, это был лишь страх. Когда же они встретили Люси Суонн и та объявила, что видит те же сны, страх сменился диким ужасом. Уже невозможно стало говорить себе, что их сны лишь похожи на ее. А что, если все остальные видят их? Что, если время темного человека наконец настало — и не только для нее, но и для всех оставшихся на планете?
Эта мысль больше, чем любая другая, пробуждала противоречивые чувства в ней — дикий ужас и сильное влечение. Она ухватилась за мысль о Стовингтоне, как утопающий хватается за соломинку. По самой сути своего назначения Стовингтон как символ нормальности и разумности противостоял надвигающейся волне темной магии, которую она ощущала вокруг себя. Но Стовингтон оказался пуст; он выглядел как издевательство над раем безопасности, который она придумана себе. Символ нормальности и разумности обернулся пристанищем смерти.
Пока они двигались на запад, подбирая уцелевших, ее надежда на то, что все может каким-нибудь образом закончиться для нее без противостояния, умерла. Она умирала вместе с ростом ее уважения к Ларри. Сейчас он спит с Люси Суонн, но какая разница? Речь шла о ней. Всем остальным снились два разных сна: о темном человеке и старой женщине. Похоже, старуха представляла собой какую-то изначальную силу, точно так же, как темный человек. Старуха была ядром, вокруг которого мало-помалу собирались люди.
Она никогда не снилась Надин.
Ей снился только темный человек. И когда сны остальных неожиданно улетучились столь же необъяснимо, как и появились, ее сны, казалось, напротив, приобрели силу и ясность.
Она знала много такого, чего не знали они. Темного человека звали Рэндалл Флагг. Те на западе, кто противостоял ему или не желал подчиняться, были или распяты, или каким-то образом сведены с ума и посланы бродить по наполненной вонючими испарениями Долине Смерти. Маленькие группы технически образованных людей оставались в Сан-Франциско и Лос-Анджелесе, но это лишь временно; очень скоро они двинутся в Лас-Вегас, куда стекалась большая часть людей. Ему не нужно было торопиться. Лето уже кончалось. Скоро переходы Скалистых гор будут засыпаны снегом, и, хотя есть снегоочистители, чтобы расчистить дороги, не хватит людей, чтобы работать на этих машинах. Будет долгая зима, и времени на создание сообщества предостаточно. А в следующем апреле… или в мае…
Надин лежала в темноте, глядя на небо.
Боулдер был ее последней надеждой. Старуха была ее последней надеждой. Нормальность и разумность, которые она надеялась отыскать в Стовингтоне, она связывала теперь с Боулдером. Они хорошие, думала она, хорошие ребята, и если бы только все могло оказаться так просто для нее, пойманной в эту безумную сеть противоречивых желаний.
Снова и снова, как главная мелодия в оркестре, в ней говорила ее твердая вера в то, что убийство в этом почти умерщвленном мире — тяжелейший грех, а сердце ее твердило, что дело Рэндалла Флагга — смерть. Но, Боже, как же она жаждала его холодного поцелуя — больше, чем хотела поцелуев паренька из средней школы или того, из колледжа… даже больше, к великому ее ужасу, чем поцелуев и объятий Ларри Андервуда.
«Завтра мы будем в Боулдере, — подумала она. — Может быть, тогда я узнаю, закончилось путешествие или…»
Падающая звезда прочертила на небе свой огненный след, и она, как ребенок, загадала желание.
Глава 50
Рассвет начал окрашивать восточную часть небосклона в бледно-розовый цвет. Стю Редман и Глен Бейтман были на полдороге к вершине горы Флагстафф в западном Боулдере, где уступы Скалистых гор высились над гладкими равнинами как доисторические видения. На рассвете Стю подумал, что сосны, раскиданные среди голых и почти отвесных скал, похожи на напрягшиеся жилы высунувшейся из земли руки какого-то великана. Где-то к востоку Надин Кросс наконец погрузилась в беспокойный, чуткий сон.
— Боюсь, днем у меня разболится голова, — сказал Глен. — По-моему, я ни разу со студенческих лет не пьянствовал целую ночь напролет.
— Восход того стоит, — сказал Стю.
— Да. Это прекрасно. Вы когда-нибудь раньше были на Скалистых горах?
— Нет, — покачал головой Стю, — но рад, что я здесь. — Он поднял кувшин с вином и сделал глоток. — У меня тоже будет трещать башка. — Он несколько секунд помолчал, глядя на открывшуюся панораму, а потом повернулся к Глену с ехидной улыбкой. — Что же теперь произойдет?
— Произойдет? — приподнял брови Глен.
— Конечно. Я за этим и притащил вас сюда. Сказал Фрэнни: «Напою его как следует, а потом понаберусь у него ума». Она сказала: «Отлично».
Глен ухмыльнулся.
— Но ведь на дне этой бутылки нет чайных листьев — на чем гадать?
— Листьев нет, по она объяснила мне, чем вы занимались раньше. Социологией. Изучением поведения групп. Так сделайте же несколько научных догадок.
— Посеребри мне ручку, о желающий знать.
— Не беспокойся о серебре, старина. Завтра я отведу тебя в Первый национальный банк Боулдера и дам миллион долларов. Ну так как?
— Стю, серьезно, что ты хочешь знать?
— Наверное, то же самое, что и этот глухой парень, Андрос. Что будет дальше. Не знаю, как это выразить лучше.
— Будет общество, — медленно начал Глен. — Какого типа? Сейчас это сказать невозможно. Сейчас здесь почти четыреста человек. Судя по количеству прибывающих, которых становится с каждым днем все больше и больше, к 1 сентября нас будет около полутора тысяч. К 1 октября — тысячи четыре с половиной и, быть может, тысяч восемь — к тому времени, как выпадет ноябрьский снег и перекроет дороги. Запиши это как предсказание номер один.