Противостояние. Том II, стр. 23

— Ага, отлично, держи его так, Мусор. Сейчас я его присобачу. В один момент.

— «Употребление наркотиков запрещено в этом сообществе людей, потому что оно подрывает возможность потребляющего всецело посвящать себя служению сообществу, — читал дальше Уинки. Он говорил быстро, как аукционист, и глаза его дергались, бегали и вращались. — Особенно в нынешнем случае, когда у обвиняемого Гектора Дрогана нашли принадлежности для приема наркотиков и большой запас кокаина».

Крики Гека достигли такой силы, что могли бы расколоть кристалл, если бы поблизости находился кристалл, ждущий, чтобы его раскололи. Голова его моталась из стороны в сторону. На губах повисли клочья пены. Ленты крови заструились по его рукам, когда шестеро мужчин, включая Мусорщика, подняли крест и установили его основание в выложенное цементом отверстие. Силуэт Гектора Дрогана застыл на фоне неба с откинутой в судороге боли головой.

— «…совершено во благо этого сообщества людей, — без устали верещал Уинки. — Это сообщение заканчивается суровым предупреждением и поздравлением жителей Лас-Вегаса. Да будет данный перечень фактов пригвожден над головой преступника и да будет он скреплен печатью Первого Гражданина по имени РЭНДАЛЛ ФЛАГГ».

— О Боже мой, как БОЛЬНО! — проревел над ними Гектор Дроган. — О Боже мой, Боже мой, Боже мой, Боже мооооой!..

Толпа простояла возле фонтана еще почти час — каждый боялся, что его отметят как первого, кто покинул место экзекуции. На многих лицах застыло отвращение, а на многих других — вялое возбуждение… но во всех них угадывалось нечто общее — страх.

Однако Мусорщик не был напуган. Чего ему было бояться? Он не знал этого человека.

Он совсем не знал его.

Тем же вечером в четверть одиннадцатого Ллойд зашел в комнату Мусорщика. Он глянул на Мусорщика и сказал:

— Ты еще одет. Хорошо. Я думал, ты уже лег спать.

— Нет, — ответил Мусорщик. — Я не лег. А что?

Голос Ллойда упал почти до шепота:

— Сейчас, Мусор. Он хочет видеть тебя. Флагг.

— Он?..

— Ага.

Мусорщика охватил восторг.

— Где он? Жизнь за него, о да…

— Верхний этаж, — сказал Ллойд. — Он вернулся как раз тогда, когда мы закончили сожжение тела Дрогана. С побережья. Он уже был здесь, когда мы с Уитни вернулись. Никто никогда не видит, как он приходит или уходит, Мусор, но всегда известно, когда он покидает нас. И когда возвращается. Давай, пошли.

Через четыре минуты лифт поднялся на последний этаж, и Мусорщик с просветленным лицом и вытаращенными глазами шагнул наружу. Ллойд остался в лифте.

Мусорщик повернулся к нему.

— А ты не…

Ллойд попытался улыбнуться, но то была жалкая попытка.

— Нет, он хочет видеть тебя одного. Удачи, Мусор.

Мусорщик отвернулся. Он стоял в широком роскошном коридоре. Здесь было две двери… и одна из них, в дальнем конце коридора, медленно открывалась. Там было темно. Но Мусорщик видел силуэт, стоявший в дверном проеме. И глаза. Красные глаза.

С медленно бьющимся сердцем и пересохшим ртом Мусорщик двинулся к этому силуэту. Чем ближе он подходил, тем прохладнее, казалось, становилось вокруг него. Его загорелые руки покрылись гусиной кожей. Где-то глубоко внутри труп Дональда Мервина Элберта перевернулся в гробу и издал беззвучный вопль.

Потом вновь стало тихо.

— Мусорщик, — произнес низкий красивый голос. — Как хорошо, что ты здесь. Как это прекрасно.

Слова слетели, как пыль, с его губ:

— Моя… мою жизнь отдам за тебя.

— Да, — успокаивающе сказала тень в дверном проеме. Губы ее раздвинулись, обнажив в усмешке белые зубы. — Но я не думаю, что дойдет до этого. Входи. Дай мне взглянуть на тебя.

С блестящими глазами и лицом, застывшим, как у лунатика, Мусорщик переступил порог. Дверь закрылась, и они очутились в темноте. Страшно горячие пальцы сомкнулись на ледяной руке Мусорщика… и вдруг он ощутил покой.

— Для тебя есть работа в пустыне, Мусор, — сказал Флагг. — Великая работа. Если ты согласишься.

— Все, что угодно, — прошептал Мусорщик. — Все, что угодно.

Рэндалл Флагг обнял его опущенные плечи.

— Я дам тебе жечь, — сказал он. — Ты разожжешь большой костер. Давай-ка выпьем чего-нибудь и поболтаем об этом.

И в конце концов тот костер разгорелся на славу.

Глава 49

Когда Люси Суонн проснулась, на дамских часиках «Пульсар», которые она носила, было без четверти полночь. На востоке сверкала молчаливая зарница, там, где были горы, Скалистые горы, поправила она себя с каким-то благоговением. До нынешнего путешествия она никогда не бывала западнее Филадельфии, где жил ее сводный брат. Раньше жил.

Вторая половина двойного спального мешка была пуста, это ее и разбудило. Она было решила перевернуться на другой бок и снова заснуть — он вернется в постель, когда захочет, — а потом встала и тихонько пошла туда, где, по ее предположению, он должен был находиться, — в западную часть лагеря. Она шла бесшумно и не потревожила ни души. Кроме Судьи, разумеется; без десяти двенадцать приходилось на время его дежурства, а застать Судью Фарриса дремлющим на посту никому никогда не удастся. Судье было семьдесят, он присоединился к ним в Джолиете. Теперь их стало девятнадцать — пятнадцать взрослых, трое детей и Джо.

— Люси? — понизив голос, спросил Судья.

— Да. Вы видели…

Раздался тихий смешок, потом:

— Конечно, видел. На том же месте возле шоссе, что и прошлой ночью, и позапрошлой.

Она подошла к нему ближе и увидела раскрытую Библию у него на коленях.

— Судья, вы так испортите себе зрение.

— Чепуха. Звезды — лучший свет для такой книги. Быть может, единственный. Как тебе это: «Не определено ли человеку время на земле? И дни его не то же ли, что дни наемника? Как раб жаждет тени и как наемник ждет окончания работы своей, так я получил в удел месяцы суетные, и ночи горестные отчислены мне. Когда ложусь, то говорю: „Когда-то встану?“, а вечер длится, и я ворочаюсь досыта до самого рассвета»?

— Здорово, — без большого энтузиазма сказала Люси. — Правда замечательно, Судья.

— Это не замечательно, это — Иов. Нет ничего замечательного в Книге Иова, Люси. — Он захлопнул Библию. — «…и я ворочаюсь досыта до самого рассвета». Таков твой мужчина, о Люси, таков Ларри Андервуд.

— Я знаю, — сказала она и вздохнула. — Если бы я только могла понять, что с ним творится.

Судья, у которого имелись свои подозрения на этот счет, промолчал:

— Это не могут быть сны, — продолжала она. — Они никому больше не снятся, разве только Джо. Но Джо… он не такой, как все.

— Да. Не такой. Бедный мальчик.

— И все здоровы. По крайней мере с тех пор, как умерла миссис Воллман.

Через два дня после того, как к Ларри и его разношерстной компании присоединился Судья, им повстречалась пара, представившаяся как Дик и Салли Воллман. Люси полагала, что это крайне неправдоподобно, чтобы грипп пощадил и мужа, и жену, и подозревала, что их брак сугубо гражданский и заключен совсем недавно. Им обоим было за сорок, и они явно очень любили друг друга. Потом, неделю спустя, у дома старухи в Хемингфорд-Хоуме Салли Воллман заболела. Они разбили лагерь и два дня беспомощно ожидали, когда она либо пойдет на поправку, либо умрет.

Она умерла. Дик Воллман остался с ними, но стал совершенно другим — молчаливым, задумчивым, бледным.

— Он принял это близко к сердцу, правда? — спросила она Судью Фарриса.

— Ларри — человек, сравнительно поздно нашедший себя в жизни, — сказал Судья, прочистив горло. — По крайней мере мне так кажется. Люди, которые поздно обрели себя в жизни, никогда не бывают уверены в себе. Они отвечают всем требованиям, которые, как учат нас гражданские кодексы, должны быть присущи добропорядочным гражданам: являются бойцами, но не фанатиками, достойно принимают любые факты и обстоятельства, но никогда не пытаются их изменить. Они неловко чувствуют себя на месте предводителей, но редко отказываются от такой ответственности, если им ее предлагают… или взваливают на плечи. Из них получаются лучшие лидеры при демократии, потому что они, как правило, не любят власть. Как раз наоборот. И когда что-то идет не так… когда умирает миссис Воллман… Мог это быть диабет? — прервал сам себя Судья. — Думаю, похоже. Синюшная кожа, быстрое наступление комы… Возможно, возможно. Но если так, где же был ее инсулин? Могла она сама желать себе смерти? Не было ли это самоубийством?