Противостояние. Том I, стр. 94

Они пошли быстрее. Теперь выход из туннеля был прямо перед ними, перекрытый двумя огромными армейскими грузовиками, стоявшими нос к носу. Грузовики загораживали свет; если бы их не было, Ларри и Рита заметили бы его гораздо раньше. Там, где пешеходная дорожка переходила в скат, ведущий наружу, валялось еще несколько тел. Они стали протискиваться между грузовиками, перелезая через сдвинутые бамперы. Рита не заглядывала внутрь машин, но Ларри заглянул. Там были полусобранный пулемет на треножнике, ящики с патронами и канистры с чем-то похожим на слезоточивый газ. И еще три трупа.

Когда они вышли наружу, им в лица дунул влажный ветерок, и, казалось, ради одного его чудесного свежего дыхания стоило проделать весь путь. Он сказал об этом Рите, она кивнула и на мгновение склонила голову ему на плечо.

— Хотя я не согласилась бы пройти этот путь еще раз даже за миллион долларов, — пробормотала она.

— Через несколько лет ты будешь использовать деньги вместо туалетной бумаги, — сказал он. — Так что не переоценивай зелененькие.

— Но ты уверен, что…

— Что это случилось не только в Нью-Йорке? — Он ткнул пальцем вперед. — Посмотри.

Будки сбора пошлины были пусты. Вокруг средней валялось битое стекло. А за ними, насколько хватало глаз, тянулись пустынные полосы шоссе, ведущие на запад. Но ряды на восток, устремленные в туннель и в город, который они только что покинули, были забиты мертвыми тачками. Беспорядочная груда тел высилась в ремонтном ряду, и несколько чаек неподалеку стерегли их.

— О Господи, — слабо пробормотала она.

— Столько же людей пыталось попасть в Нью-Йорк, сколько стремилось вырваться отсюда. Понятия не имею, зачем им понадобилось блокировать туннель на выезде из Джерси. Наверное, они и сами этого не знали. Просто кого-то осенила светлая мысль, нужно было чем-то заняться…

Но она уже сидела на дороге и плакала.

— Не надо, — сказал он, опускаясь рядом с ней на колени. Впечатления от прохода по туннелю были еще слишком свежими, чтобы сейчас злиться на нее. — Все хорошо, Рита.

— Что хорошо? — всхлипнула она. — Что? Ну скажи, что?

— Как бы там ни было, а мы выбрались. Это уже кое-что. И еще — свежий воздух. По-моему, в Нью-Джерси еще никогда так хорошо не пахло.

Это вызвало у нее слабый проблеск улыбки. Ларри взглянул на царапины на ее щеке и виске, оставленные осколками плитки.

— Нам с тобой надо отыскать аптеку и смазать перекисью твои порезы, — сказал он. — Ты можешь идти?

— Да. — Она посмотрела на него с немой благодарностью, и он ощутил какую-то неловкость. — Я раздобуду себе новую обувь. Вроде кроссовок. Ларри, я буду делать все, что ты скажешь. Я сама так хочу.

— Я кричал на тебя, потому что был расстроен, — негромко произнес он и, откинув у нее волосы со лба, поцеловал одну из царапин над ее правым глазом. — Не такая уж я дрянь, — тихо добавил он.

— Ты только не бросай меня.

Он помог ей встать на ноги, обнял за талию, и они медленно миновали будки сбора пошлины, оставив Нью-Йорк позади, за рекой.

Глава 36

В центре Оганкуита располагался маленький парк с пушкой времен Гражданской войны и мемориалом. После того как Гас Динзмор умер, Фрэнни Голдсмит отправилась прямо туда, уселась возле пруда с утками и стала рассеянно бросать в него камешки, наблюдая, как круги от них расходятся по водной глади, добираются до зарослей лилий по краям пруда и там исчезают.

Позавчера она отвела Гаса в дом Хансона на пляже, опасаясь, что, если она прождет дольше, Гас не сможет идти и ему придется провести свой «последний час», как неуклюже, но вполне точно выразились бы ее предки, в крохотной жаркой каморке возле стоянки машин у общественного пляжа.

Она думала, что Гас умрет в ту ночь. Температура у него поднялась, он впал в горячечный бред, дважды скатывался с кровати и даже метался по спальне старого мистера Хансона, сшибая предметы, падая на колени и вновь поднимаясь. Он звал людей, которых там не было, разговаривал с ними и разглядывал их то с восторгом, то с отчаянием до тех пор, пока Фрэнни не почувствовала, что невидимые собеседники Гаса были настоящими, а она — призраком. Она умоляла Гаса лечь обратно в постель, но для Гаса она не существовала. Ей приходилось все время быть начеку, чтобы не оказаться у него на дороге, а не то он сбил бы ее с ног и прошелся прямо по ней.

Наконец, тяжело дыша, он рухнул на кровать. Буйный бред сменился бессознательным состоянием, которое Фрэн сочла предсмертной комой. Но, когда она заглянула к нему на следующее утро, Гас сидел на кровати и читал вестерн в бумажной обложке, который нашел на одной из книжных полок. Он поблагодарил ее за заботу и сказал, что искренно надеется, что прошлой ночью не наговорил и не наделал ничего предосудительного.

Когда она сказала, что ничего такого не было, Гас с сомнением оглядел царивший в спальне беспорядок и пробормотал, что в любом случае с ее стороны очень любезно так говорить.

Она сварила немного супа, который он с аппетитом съел, и когда он пожаловался на то, как тяжело ему читать без очков, разбившихся неделю назад во время его дежурства на заставе в южном конце города, она взяла у него книжку (невзирая на его слабые протесты) и прочла ему четыре главы вестерна, написанного той женщиной, что жила на севере, в Хейвене. Он назывался «Огненное Рождество». У шерифа Джона Стонера возникли трудности с хулиганствующими элементами в городке Ревущие Скалы, кажется, в штате Вайоминг, но что еще хуже, он никак не мог придумать подходящего рождественского подарка для своей красивой молодой жены.

Фрэн ушла с надеждой, что Гас, быть может, поправится. Но прошлой ночью ему опять стало хуже, и на следующее утро, без четверти восемь, он умер. Это случилось всего полчаса назад. Умер он в сознании, хотя до самого конца не понимал, насколько серьезно его положение. Он долго твердил ей, что хотел бы съесть содового мороженого, каким его папочка угощал их с братьями каждый праздник Четвертого июля и в День труда, когда в Бангоре открывалась ярмарка. Но к тому времени электричество в Оганкуите уже пропало — его отключили 28 июня, ровно в 9.17 вечера по электрическим часам, — и мороженого в городе было не достать. Она стала прикидывать, нет ли у кого в городе морозилки с бензиновым генератором на случай аварий, и даже хотела было отловить Гарольда Лодера, чтобы спросить его, но тут Гас начал испускать последние прерывистые и совершенно безнадежные вздохи. Это продолжалось пять минут, пока она одной рукой поддерживала ему голову, а другой — салфетку возле его рта, на которую выплескивалась густая слизь. Потом все кончилось.

Фрэнни накрыла его чистой простыней и оставила на кровати старого Джека Хансона, стоявшей у окна, выходящего к океану. Потом она пришла сюда и с той поры сидела и швыряла камешки в пруд, почти ни о чем не думая. Но подсознательно она чувствовала, что у нынешнего ниочемнедумания была здоровая природа. Оно было совсем не похоже на странную апатию, охватившую ее после смерти отца. С тех пор она все больше и больше приходила в себя. Она взяла розовый куст в цветочном магазине Натана и аккуратно посадила его у подножия могилы Питера. Ей показалось, что он, говоря словами ее отца, хорошо примется. Отсутствие всяких мыслей теперь было чем-то вроде отдыха после того, как она высидела с Гасом до конца. И это совершенно не походило на прелюдию к безумию, к которому она подступила так близко. То было все равно что пройти сквозь какой-то серый, грязный туннель, весь набитый тенями, которые скорее чувствуешь, чем видишь; никогда больше не хотела она вновь очутиться в этом туннеле.

Но скоро ей нужно будет решать, что делать дальше, и, как она подозревала, в своих раздумьях придется взять в расчет и Гарольда Лодера. Не только из-за того, что она и Гарольд были теперь последними оставшимися в живых людьми во всей округе, но и потому, что она представить себе не могла, что станется с Гарольдом, если кто-то не присмотрит за ним. Она не считала себя самой практичной особой на свете, но раз уж она здесь, заняться этим предстоит ей. Он по-прежнему не слишком-то нравился ей, но он по крайней мере старался соблюдать такт и, как оказалось, имел некоторое, пусть даже ограниченное, понятие о вежливости, хотя и проявлял ее весьма своеобразно, на свой странноватый манер.