Противостояние. Том I, стр. 75

Где-то после четырех часов дня она заставила себя дотащиться до спальни отца. От жары, физического и нервного перенапряжения у нее ломило лоб и виски. Можно отложить это до завтра, но тогда будет еще тяжелее. Под мышкой она несла лучшую камчатную скатерть матери, приберегаемую только для гостей.

Все вышло не так хорошо, как она надеялась, но и не так плохо, как она боялась. На лицо его садились мухи, потирали свои ворсистые лапки и снова поднимались в воздух. Кожа его потемнела до смуглости, но он так загорел, работая в саду, что это было почти незаметно… особенно если настроиться не замечать этого. Запаха не было, а он-то как раз больше всего и пугал Фрэнни.

Отец умер на двуспальной кровати, которую столько лет делил с Карлой. Фрэнни расстелила скатерть на половине матери, подложив ее край под бок отца, и, с трудом проглотив комок (в висках у нее стучало, как никогда), приготовилась перекатить отца на его саван.

На Питере Голдсмите была полосатая пижама, которая покоробила Фрэнни своим нелепым несоответствием данному случаю, но ничего не поделаешь. Она не могла даже подумать о том, чтобы переодеть его.

Собравшись с силами, она ухватила его за левую руку — та была как дерево жесткой и неподатливой, — и, подтолкнув, перекатила на скатерть. Как только она проделала это, откуда-то из глубины его груди раздался жуткий рыгающий, тягучий звук, долгая скрежещущая отрыжка, словно в его горло заползла цикада и, очнувшись в темноте, застрекотала.

Фрэнни пронзительно закричала, отшатнулась назад и опрокинула прикроватный столик. На пол со звоном полетели его расчески, щетки, будильник, несколько монеток, булавки для галстука, запонки. Теперь она почувствовала запах, гнилостный запах разложения. Исчез последний защитный покров, и ей открылась вся правда. Фрэнни упала на колени, обхватила голову руками и зарыдала. Она хоронила не манекен в натуральную величину. Она хоронила своего отца, и то последнее, самое последнее, что осталось в нем от человека, был этот густой, удушливый запах, пропитавший воздух. Но скоро и он исчезнет.

Мир затуманился, а звуки ее плача, громкого и нестихающего, долетали до нее самой словно издалека, как будто их издавал кто-то другой, например, одна из тех измученных маленьких темнокожих женщин, которых показывали в телерепортажах. Прошло какое-то время, она не могла сказать сколько. Постепенно она пришла в себя и осознала все, что ей предстояло сделать. Те вещи, которые она не в силах была заставить себя сделать раньше.

Она снова подошла к отцу и перевернула его на спину, вновь исторгнув из него рыгающий звук, на этот раз слабый и тающий. Она поцеловала его в лоб.

— Я люблю тебя, папочка, — сказала она. — Я люблю тебя. Фрэнни любит тебя.

Ее слезы капали вниз и блестели у него на лице. Она сняла с него пижаму и переодела в лучший костюм, не обращая внимания на дрожь и ноющую боль в спине, руках и шее, когда приподнимала то одну, то другую часть его отяжелевшего тела, облачая его в костюм. Она положила ему под голову два тома «Книги знаний», чтобы красиво завязать галстук. В нижнем ящичке, под носками, она нашла его армейские награды — «Пурпурное сердце», медали за успешные операции, знаки отличия… и «Бронзовую звезду», которую он заслужил в Корее. Она приколола их к лацкану пиджака. В ванной она взяла пудру «Джонсонз Бэби» и припудрила ему лицо, шею и руки. Запах пудры, сладкий и ностальгический, снова заставил ее плакать. Тело ее покрылось потом, а под глазами от переутомления залегли темные круги.

Она обернула его скатертью, достала швейный набор матери и сделала один шов, потом сложила его вдвое и прошила еще раз. Всхлипывая и тяжело, с присвистом дыша, она умудрилась опустить тело на пол, не уронив его. Потом она передохнула, потому что находилась в полуобморочном состоянии. Когда Фрэнни почувствовала, что может продолжить, она, приподняв верхнюю часть его тела, волоком оттащила его к лестнице и осторожно, как только могла, спустила вниз. Затем вновь сделала передышку. Ее частое дыхание перемежалось жалобными стонами. Головная боль стала острой, словно череп разламывали изнутри быстрые, тяжелые взрывы.

Фрэнни потащила тело через холл и кухню на крыльцо. Вниз по ступенькам. Снова передохнула. Землю окутывал золотистый свет раннего вечера. Силы покинули ее. Она села рядом с ним, уткнув голову в колени, и зарыдала, раскачиваясь из стороны в сторону. Вокруг щебетали птицы. Наконец она почувствовала, что в состоянии положить его в могилу.

И вот все было сделано. Было уже четверть девятого, когда последние кусочки дерна заняли свое место (она тщательно складывала их, стоя на коленях, будто собирала картинку-загадку). Она вся перепачкалась. Только под глазами кожа осталась белой, потому что там ее непрерывно омывали слезы. Она шаталась от усталости. Волосы висели спутанными прядями.

— Пожалуйста, покойся с миром, папочка, — пробормотала она. — Пожалуйста.

Фрэнни оттащила лопату обратно в отцовскую мастерскую и небрежно бросила там. Ей пришлось дважды сделать передышку, преодолевая каких-то шесть ступенек заднего крыльца. Не включая света, она прошла через кухню и у входа в гостиную сбросила свои легкие спортивные туфли. Она рухнула на кушетку и мгновенно уснула.

Во сне она вновь карабкалась по лестнице, поднимаясь к отцу, чтобы выполнить свой долг, и, как подобает, придать его тело земле. Но, войдя в спальню, она увидела, что его тело уже завернуто в скатерть, тогда ее горе и боль утраты сменились совсем другим чувством… чем-то вроде страха. Против воли она пересекла окутанную мраком комнату, ощутив острое желание выбежать из нее, но не в силах повернуть назад. Скатерть призрачно, жутко мерцала во тьме, и вдруг она поняла: под ней лежит вовсе не ее отец. Там притаилось нечто живое.

Нечто (некто), наполненное темной жизненной силой и кошмарным весельем. Она отдала бы больше, чем собственную жизнь, только бы не видеть того, что скрывалось под скатертью… но она не могла… остановиться.

Ее рука вытянулась, зависла над скатертью… и сорвала ее.

Он усмехался, но лица его она не видела. От этой ужасной усмешки ее захлестнула волна мертвящего холода. Она не могла разглядеть его лица, но видела подарок, который этот жуткий призрак преподносил ее неродившемуся ребенку — крюк от вешалки. [3] Она бросилась вон из комнаты, вон из сна, возвращаясь в реальность, ненадолго выныривая на поверхность…

Вот так, ненадолго, она вынырнула на поверхность в три часа ночи. Ее тело парило в тумане уже разбитого, расчлененного сна, от которого осталось только предчувствие смерти — так после испорченной пищи во рту долго ощущается привкус тухлятины. Она подумала в это мгновение полусна-полубодрствования: он, это он, Праздный Гуляка, человек без лица.

Потом она снова заснула, на этот раз без сновидений, а, проснувшись, утром ничего из своего ночного кошмара уже не помнила. Но, когда она подумала о ребенке, существующем в ее животе, ее мгновенно охватило горячее желание защитить его, оно было таким сильным и глубоким что она даже слегка испугалась и растерялась.

Глава 29

Вечером того дня, когда Ларри Андервуд спал с Ритой Блейкмур, а Фрэнни Голдсмит спала одна и видела свой зловещий сон, Стюарт Редман ждал Элдера. Он ждал его уже три дня и в этот раз не напрасно.

Во второй половине дня 24-го Элдер пришел с двумя санитарами, чтобы забрать телевизор. Пока санитары выносили его, Элдер стоял, направив на Стю пистолет, как обычно, в пластиковом чехле. Но к этому времени Стю уже не нуждался в телевизоре, по которому несли какую-то несуразную чушь. Единственное, чего ему хотелось, так это стоять у зарешеченного окна и смотреть на город у реки. Кто-то сказал, что вовсе не обязательно слушать прогноз погоды, чтобы узнать направление ветра.