Противостояние. Том I, стр. 138

Ларри задумался.

— А дом, Джо? Маленький дом с крыльцом на сваях?

Ему показалось, он уловил блеск в глазах Джо.

— Перестаньте, Ларри! — сказала Надин.

— Качели, Джо? Качели, сделанные из шины?

Джо неожиданно дернулся в руках Надин. Большой палец его руки выскочил изо рта. Надин попыталась удержать его, но Джо вырвался.

— Качели! — торжествующе воскликнул Джо. — Качели! Качели! — Он отскочил в сторону и указал пальцем сначала на Надин, а потом на Ларри. — Она! Ты! Много!

— Много? — переспросил Ларри, но Джо снова затих.

Люси Суонн выглядела озадаченной.

— Качели, — произнесла она. — Я тоже помню это. — Она взглянула на Ларри. — Почему мы все видим одинаковые сны? Нас что, кто-то облучает?

— Я не знаю. — Он посмотрел на Надин. — Вам тоже это снилось?

— Мне не снятся сны, — сказала она резко и тут же опустила глаза. Он подумал: «Ты лжешь. Но почему?»

— Надин, если вы… — начал он.

— Я сказала вам, мне не снятся сны! — резко, почти истерично выкрикнула Надин. — Неужели вы не можете оставить меня в покое? Вам обязательно надо приставать ко мне?

Она встала и пошла прочь от костра, она почти бежала.

Люси какое-то мгновение неуверенно смотрела ей вслед, а потом тоже встала и сказала:

— Я схожу за ней.

— Да, сходите. Джо, останься со мной, идет?

— Дет, — сказал Джо и принялся расстегивать футляр гитары.

Люси вернулась с Надин через десять минут. Ларри видел, что они обе плакали, но, похоже, между ними установились добрые отношения.

— Простите меня, — сказала Надин, обращаясь к Ларри. — Просто я всегда расстроена. И это проявляется в странных формах.

— Все в порядке.

Вопрос больше не поднимался. Они сидели и слушали, как Джо исполняет весь свой репертуар. Теперь у него и вправду выходило очень хорошо, а посреди мычания и подвывания можно было различить отдельные слова текста.

Наконец они легли спать: Ларри — на одном конце, Надин — на другом, а Джо и Люси — в центре.

Ларри сначала приснился черный человек на возвышении, а потом старая негритянка, сидевшая на своем крыльце. Только на этот раз он знал, что черный человек приближается, пробирается через кукурузу, прокладывает сквозь заросли собственную извилистую тропу, со своей кошмарной горячей ухмылкой, словно припаянной к лицу, идет к ним, подходит все ближе и ближе.

Ларри проснулся посреди ночи, задыхаясь от сдавившего грудь страха. Остальные спали мертвым сном. Каким-то образом он в этом сне знал: черный человек приближался не с пустыми руками. Пробираясь через кукурузу, он держал в руках как страшный подарок разложившееся тело Риты Блейкмур, уже окоченевшее и распухшее, с обглоданной дятлами и ящерицами плотью. Это немое обвинение будет брошено к его ногам, чтобы все остальные узнали о его вине и без всяких слов поняли, что никакой он не славный парень, что ему не хватает чего-то, что он неудачник, что он умеет только брать.

В конце концов он снова заснул и спал без всяких сновидений, пока не проснулся на следующее утро в семь часов, голодный, окоченевший от холода, с переполненным мочевым пузырем.

— О Господи, — глухо произнесла Надин. Ларри взглянул на нее и увидел выражение такого глубокого разочарования, что на слезы уже не оставалось сил. Лицо ее было бледным, а чудесные глаза затуманились и потускнели.

Было четверть восьмого вечера, 19 июля, и их тени заметно удлинились. Они ехали весь день, лишь изредка позволяя себе отдохнуть минут пять, и сделали одну получасовую остановку на обед в Рандолфе. Никто из них не жаловался, хотя после шести часов, проведенных на мотоцикле, все тело у Ларри онемело и болело так, словно в него воткнули согни булавок.

Теперь они стояли в ряд перед окованным железом забором. Внизу позади них лежал городок Стовинггон, не очень изменившийся с того времени, как Стю Редман смотрел на него в последние дни, проведенные в том злополучном заведении. За забором и лужайкой, когда-то хорошо ухоженной, а теперь замусоренной и заваленной ветками и листьями, принесенными сюда полуденными грозами, стояло само заведение высотой в три этажа, но, как догадывался Ларри, уходящее еще многими этажами под землю.

Место было тихим и пустынным.

Посередине лужайки стоял щит, на котором было выведено:

Рядом с этим стоял другой щит, на который они все и смотрели.

— Гарольд, дружище, — пробормотал Ларри. — Жду не дождусь, когда же я пожму твою руку и угощу тебя пивком… или шоколадкой «Пейдей».

— Ларри! — воскликнула Люси.

Надин лишилась чувств.

Глава 45

Утром 20 июля, без двадцати одиннадцать, она выбралась на свое крыльцо, захватив с собой кофе и тост, как она делала каждый раз, когда ее термометр «Кока-кола» снаружи низкого окошка показывал выше десяти градусов. Стоял разгар лета, лучшего лета, какое могла припомнить Матушка Абагейл с 1955-го, когда умерла ее мать, дожившая до девяносто трех лег. Как плохо, что не осталось никого вокруг, с кем бы вместе порадоваться ему, подумала она, осторожно опускаясь в свою качалку без подлокотников. Но разве они когда-нибудь радовались лету? Кое-кто, конечно же, да: радовались молодые влюбленные, радовались старики, чьи старые косточки прекрасно знали, что такое мертвая хватка зимы. Теперь большинство молодых и стариков исчезли, как, впрочем, и большинство людей средних лет. Господь ниспослал суровое наказание человеческой расе.

Кто-нибудь мог бы поспорить с таким суровым приговором, но Матушка Абагейл была не из их числа. Он уже сделал это однажды с помощью воды, и когда-нибудь еще Он сделает это с помощью огня. Не ее это дело — судить Господа, хотя она и жалела, что Он решил дать ей испить сию чашу. Но, когда дело доходило до приговора, она вполне удовлетворялась ответом, который Бог дал Моисею из горящего куста, когда Моисей осмелился задать вопрос. «Кто ты есть?» — спросил Моисей, и Господь ответил из того куста так резко и прямо, как только можно себе представить: «Я есмь СУЩИЙ». Иными словами, Моисей, перестань ходить вокруг да около этого самого куста и давай-ка поднимай свою старую задницу и иди вперед.

Она издала смешок, кивнула головой, сунула тост в широкую горловину своей кофейной чашки и держала его там, пока он не размяк достаточно, чтобы она могла прожевать его. Шестнадцать лет минуло с тех пор, как она распрощалась со своим последним зубом. Беззубой она вышла из утробы матери и беззубой сойдет в могилу. Молли, ее праправнучка, с мужем подарили ей искусственные челюсти к Дню матери [8] на следующий же год — тот год, когда ей самой исполнилось девяносто три, но они натирали ей десны, и она надевала их, лишь когда знала, что Молли и Джим собираются навестить ее. Тогда она доставала челюсти из коробки в шкафу, хорошенько чистила и вставляла их. И, если у нее-хватало времени до приезда Молли и Джима, она строила себе гримасы перед замызганным зеркалом в кухне, рычала сквозь эти большие белые фальшивые зубы и смеялась чуть не до слез. Она была похожа на старого черного крокодила из болот Флориды.

Старой она была и немощной, но мозги у нее работали исправно. Звали ее Абагейл Фримантл, родилась она в 1882-м, и доказательством тому служило ее свидетельство о рождении. Много всего повидала она на своем веку, но ничто не могло сравниться с тем, что происходило в последний месяц. Нет, никогда не случалось ничего подобного, и теперь пришло время ей стать частью этого, а она не хотела. Она была стара. Она хотела отдыхать и наслаждаться сменой времен года, пока Господь не устанет смотреть, как она влачит день за днем, и не решит призвать ее домой, на небеса. Но что бывает, когда вы задаете Богу вопросы? Вы получаете в ответ: «Я есмь СУЩИЙ», — и этим все кончается. Когда Его собственный Сын молился, чтобы Отец не дал Ему испить чашу сию, Господь даже не ответил… а уж она-то никак не была в таком тесном родстве с Богом — где уж там, и близко не состояла. Просто самая обыкновенная грешница — вот кто она такая. И в ночь, когда пришел ветер и зашелестел в кукурузе, ее испугала мысль о том, что в начале 1882-го Господь взглянул вниз на малютку-девочку, выползшую между ног своей матери, и сказал Себе: «Мне надо сохранить ее на долгие времена. Ей найдется дело в 1990-м, по другую сторону целой кипы листков календаря».