Исход. Том 2, стр. 123

Только грибы и поганки вырастают большими и жирными в темноте, даже он знал это, да.

— Я люблю Ника и Франни, и Джека Эллиса, и Люси, — прошептал Том. Это была его молитва. — Я люблю Ларри Андервуда и Глена Бейтмена тоже. Люблю Стэна и Рона. Люблю Ральфа. Люблю Стью. Люблю…

Странно, с какой легкостью всплывали их имена. Там, в Зоне, он бывал счастлив, если мог вспомнить имя Стью, когда тот приходил в гости. Мысли Тома перешли на его игрушки. Его гараж, машинки, модели самолетов. Он часами играл с ними. Но он не знал, захочется ли ему так же сильно играть с ними, когда он вернется отсюда… если вернется. Все будет иначе. Это было печально, но, возможно, и к лучшему.

— Господь мой пастырь, — с нежностью шептал Том. — Мне ничего не нужно. Он помогает мне найти тучные пастбища. Он умащивает мою голову маслами. Он дает мне кунг-фу перед лицом врага. Аминь.

Теперь уже было достаточно темно, и Том пустился в путь. К половине двенадцатого он добрался до Перста Божия, где остановился перекусить. Место здесь было возвышенное, и, оглядываясь на пройденный им путь, Том видел двигающиеся огоньки. На шоссе, подумал он. Они ищут меня. Том снова посмотрел на северо-восток. Далеко впереди, еле различимую в темноте (луна, спустя две ночи после полнолуния уже пошла на убыль), он увидел огромную гранитную круглую глыбу. Теперь он должен был держаться этого ориентира.

— У Тома болят ноги, — прошептал он себе, но не без некоторого добродушия. Могло быть и намного хуже, чем боль в ногах. — Л-У-Н-А, это значит болят ноги.

Том шел дальше, ночные обитатели пустыни бросались прочь от его ног, а когда на рассвете он устроился на ночлег, то им было пройдено более сорока миль. Граница между Невадой и Ютой теперь находилась совсем рядом. В восемь часов утра он уже спал крепким сном, подложив под голову куртку. Его глаза подрагивали под сомкнутыми веками.

Пришел Ник, и Том разговаривал с ним. Том нахмурился во сне. Он говорил Нику о том, как сильно он хочет видеть его. Но по непонятной причине Ник отвернулся.

Глава 8

О, как история повторяет сама себя: Мусорщик снова избежал сковороды дьявола — только теперь не было надежды, что прохладный фонтан Сиболы поможет ему устоять.

«Это то, что я заслужил».

Кожа его обгорала на солнце, облазила, обгорала и снова облазила, и в конце концов он не загорел, а облупился. Он был живым доказательством того, что человек в итоге приобретает вид того, что он есть на самом деле. Мусорщик выглядел так, будто кто-то облил его керосином и поднес горящую спичку. Голубизна его глаз выцвела под беспощадным солнцем пустыни, смотреть в них было все равно что заглядывать в таинственные, запредельные космические дыры. Его одежда была странным подражанием темному человеку — красная рубашка, открывающая шею, линялые джинсы и походные ботинки, сильно стоптанные и пыльные. Но он сбросил с себя амулет с красной прожилкой. Он не заслуживал чести носить его. Он оказался недостойным. И как все остальные несовершенные дьяволы, он был изгнан.

Мусорщик застыл под палящим солнцем и провел худущей дрожащей рукой по бровям. Он был предназначен для этого места и времени — вся его жизнь была подготовкой к этому. Он прошел пылающие коридоры ада, чтобы попасть сюда. Он мирился с шерифом-отцеубийцей, он мирился с тем ужасным местом в Терре-Хот, он мирился даже с Карли Йатсом. После всей его странной и одинокой жизни он нашел друзей. Ллойда. Кена. Уитни Хогана. И Господи, он все испортил. Он заслуживает быть сожженным на этой дьявольской сковороде. Существовало ли для него искупление? Темный человек, может, и знает. А вот Мусорщику это неведомо.

Теперь он только смутно мог припомнить случившееся — возможно, потому, что его измученный мозг не хотел вспоминать. Он больше недели находился в пустыне до своего ужасного возвращения в Индиан-Спрингс. Его укусил скорпион в средний палец левой руки, и эта рука распухла как резиновая перчатка, наполненная водой. Неземной огонь переполнял его голову. И все же он шел дальше.

Но он все-таки вернулся в Индиан-Спрингс, чувствуя себя частью чьего-то воображения. Был обычный добродушный разговор, когда парни изучали его находки — фитили для поджога, контактные наземные мины и прочие незначительные вещички. Впервые после укуса скорпиона Мусорщик почувствовал себя хорошо.

А затем, без всякого предупреждения, время ринулось назад, и он снова очутился в Паутанвилле. Кто-то произнес: «Люди, играющие с огнем, мочатся в кровать, Мусорщик», — и он поднял голову, ожидая увидеть Билли Джеймисона, но это был не Билл, на его месте оказался ухмыляющийся Рич Граудемор из Паутанвилла, ковыряющий спичкой в зубах, пальцы его были черны от грязи. А кто-то другой добавил: «Лучше убери спичку, Ричи, Мусорщик снова в городе». Сначала ему показалось, что это голос Стива Тобина, но это был не Стив. Это был Карли Йатс в своей старой, потертой мотоциклетной куртке. Со все возрастающим ужасом Мусорщик увидел, что все они здесь, не успокоившиеся, ожившие трупы. Ричи Граудемор и Карли, Норм Моррисетт и Хэтч Каннингем, тот, который облысел в восемнадцать лет. Все они злобно смотрели на него. И все молниеносно возвратилось к нему, хотя прошло уже столько лет. «Эй, Мусорщик, почему ты не поджег ШКОЛУ? Эй, Мусорщик, ты еще не подпалил свою задницу? Эй, Мусорщик, я слышал, ты нюхаешь жидкость для зажигалок, это правда?» А затем голос Карли Йатса: «Эй, Мусорщик, а что сказала старенькая леди Сэмпл, когда ты сжег ее пенсионный чек?» Он попытался закричать на них, но из груди его вырвался только шепот: «Не спрашивайте меня больше о пенсионном чеке леди Сэмпл». И убежал.

Все остальное произошло, как во сне. Он достал запалы и сунул их под выхлопные трубы бензовозов, стоявших в гараже. Руки его двигались сами по себе, ум же блуждал где-то далеко. Люди видели, как он сновал между гаражом и своим вездеходом с огромными колесами, приспособленными для езды по пустыне, некоторые даже приветственно махали ему, но никто не подошел и не спросил, что он делает. В конце концов, на нем же был талисман Флегга.

Мусорщик делал свое и думал о Терре-Хот. В Терре-Хот его заставляли сжимать зубами что-то резиновое во время сеанса шокотерапии, а мужчина за пультом управления был немного похож на шерифа-отцеубийцу, а иногда на Карли Йатса или на Хэтча Каннингема. И Мусорщик всегда истерично клялся себе, что на этот раз не описается. Но все повторялось снова и снова.

Управившись с бензовозами, он отправился в ближайший ангар и зарядил взрывчаткой вертолеты. Он хотел, чтобы все было сделано по правилам, поэтому отправился на общую кухню и раздобыл там больше дюжины дешевых пластмассовых таймеров. Заводишь их на пятнадцать минут или на полчаса, а когда стрелка снова возвращается к нулю, они делают «динг», и вы знаете, что пора доставать пирог из духовки. Только вместо «динг» на этот раз они сделают «бах», подумал Мусорщик, и ему это понравилось. Это было отлично. Если Карли Йатс или Рич Граудемор попытаются поднять в воздух один из этих вертолетов, то их ожидает большой сюрприз. Он подсоединил таймеры напрямую к системе зажигания.

Когда дело было сделано, наступил момент просветления. Момент выбора. Он удивленно посмотрел на стоящие в гулком ангаре вертолеты, а затем на свои руки. Они пахли горелым. Но это не был Паутанвилл. В Паутанвилле не было вертолетов. Солнце Индианы не жгло так яростно, как солнце этой местности. Он находился в Неваде. А Карли и его дружки были мертвы. Они умерли от супергриппа.

Мусорщик с сомнением оглядел дело своих рук. Что он совершает, разрушая снаряжение темного человека? Это было безумно, лишено всякого смысла. Ему следует соединить все это, и как можно скорее. Да, но это отличная взрывчатка. Отличные пожары. Здесь полно реактивного горючего. Вертолеты взлетят в воздух. Так красиво!

И Мусорщик разом перечеркнул свою новую жизнь. Он рысью бросился к своему вездеходу, на его почерневшем от солнца лице застыла плотоядная улыбка. Он сел в машину и поехал прочь… но не слишком далеко. Он ждал, и наконец бензовоз выехал из гаража и пополз по асфальту, напоминая огромного оливково-коричневатого жука. А когда он взорвался, щедро разбрызгивая огонь во все стороны, Мусорщик выронил бинокль и закричал в небо, потрясая сжатыми кулаками в приливе невыразимого веселья. Но радость длилась недолго. Ее сменили смертельный ужас и мрачное сожаление.