Мареновая роза, стр. 57

Ее сердце знало. Это Норман. И все же проходил час за часом, а голос сомнения продолжал нашептывать ей на ухо. Откуда ее сердце знает, что Норман убил Питера Слоуика? Или за уверенностью прячется та часть ее сознания, которую можно назвать совсем не Практичность и Благоразумие, а Страх и Беспомощность? Может, она ухватилась за звонок Анны как за повод придушить зарождающуюся дружбу с Биллом, пока та не окрепла и не переросла в нечто иное?

Этого она не знала, зато прекрасно осознавала: каждый раз при мысли о том, что больше никогда его не увидит, сердце ее сжималось в маленький несчастный комочек… и страх охватывал ее, словно она лишилась какой-то жизненно важной своей части. Невероятно, чтобы за такое короткое время один человек вдруг стал настолько необходим другому, что не смог бы существовать без него; но проходил час за часом, и подобная мысль уже не казалась ей такой невероятной.

Когда же она уснула перед самым рассветом, ей приснилось, что она снова едет с ним на мотоцикле; на ней маренового цвета хитон, она сжимает Билла обнаженными коленями. Когда будильник разбудил ее — слишком рано после того, как она провалилась в сон, — Рози тяжело дышала, все ее разгоряченное тело дрожало, как в лихорадке.

— Рози, с вами все в порядке? — нахмурилась Рода.

— Да, просто… — Она бросила косой взгляд на Куртиса, затем опять посмотрела на Роду. Пожав плечами, она приподняла уголки губ в жалкой улыбке. — Просто для меня сейчас не самое лучшее время месяца, понимаете…

— Угу, — закивала головой Рода с откровенным недоверием. — Ну что ж, тогда приглашаю вас в кафетерий. Утопим наши горести и печали в салаты и молочном коктейле с клубникой.

— Вот-вот, — поддакнул Курт. — Я угощаю.

В этот раз Рози улыбнулась чуть искреннее, но отрицательно покачала головой.

— Я пас. Мне больше хочется прогуляться, подставить лицо ветру. Чтобы он сдул с него немного пыли.

— Если вы не поедите, к трем часам потеряете сознание от истощения, — заметила Рода.

— Я съем салат. Обещаю. — Рози уже направлялась к старому скрипучему лифту. — Что-нибудь более существенное — и десяток идеальных в остальном отношении дублей испортит отрыжка.

— Сегодня это мало что изменит, — мрачно констатировала Рода. — Встречаемся в четверть первого, договорились?

— Да, — кивнула Рози, но когда она спускалась с четвертого этажа в трясущемся лифте, завершающая реплика Роды снова и снова повторялась в голове, как строка песни на старой заигранной пластинке. «Сегодня это мало что изменит». А что если и после перерыва она не сможет читать лучше? Что если от семидесяти трех дублей они перейдут к восьмидесяти, девяноста, сто-черт-знает-какому-количеству? Что если во время завтрашней встречи с мистером Леффертсом вместо того, чтобы предложить контракт, он сообщит ей о предстоящем увольнении? Что тогда?

Она почувствовала неожиданный прилив ненависти к Норману. Ненависть ударила по переносице между глаз, как тяжелый тупой предмет — круглая дверная ручка, например, или обух топора. Даже если не Норман убил Питера Слоуика, даже если Норман по-прежнему находится в своем часовом поясе, он все равно преследует ее, как Петерсон бедную перепуганную Альму Сент-Джордж. Он преследует ее в ее же сознании. Лифт, облегченно вздохнув, остановился, двери разъехались в стороны. Рози шагнула в вестибюль, и мужчина, стоявший рядом с указателем расположения кабинетов в здании, повернулся к ней — на его лице читались одновременно надежда и робость. Это выражение делало его еще моложе… почти подростком.

— Привет, Рози, — сказал Билл.

Ей немедленно захотелось убежать, скрыться, прежде чем он заметит, насколько сильно потрясло ее его неожиданное появление, но в этот миг взгляд Билла остановился на ней и поймал ее взгляд, после чего о бегстве не могло быть и речи. Как она могла забыть зеленый оттенок его глаз, похожий на солнечные лучи, запутавшиеся в мелководье? Вместо того, чтобы броситься к выходу из вестибюля, она, испуганная и счастливая, медленно подошла к нему. Но явственнее всего она ощущала огромное облегчение.

— Я же говорила, чтобы вы держались от меня подальше, — произнесла она с дрожью в голосе.

Он потянулся к ее руке. Она знала, что не должна позволять ему прикасаться к ней, но не могла предотвратить неизбежное… и повернула руку, пойманную в ловушку его ладони, так, чтобы удобнее было сжать его длинные пальцы.

— Я знаю, — просто ответил он. — Но, Рози, я не могу.

Слова Билла испугали ее, и она, отпустив его руку, неуверенно взглянула в его лицо. Ничего подобного не случалось с ней раньше, ничего, и она растерялась, не зная, как следует реагировать или вести себя.

Он развел руки в стороны, наверное желая жестом выразить свою беспомощность, но Рози словно ждала этого движения — больше ничего и не требовалось уставшему одинокому сердцу; оно рванулось к нему, не обращая внимания на слабые протесты рассудка. Рози почувствовала, что идет, будто во сне, в его распростертые объятия, и, когда руки Билла сомкнулись у нее за спиной, она прижалась лицом к его плечу и закрыла глаза. А когда эти руки погладили ее по волосам, которые, не заплетенные утром в косу, свободно рассыпались по плечам, она испытала нечто странное и чудесное: ей показалось, что она секунду назад проснулась. Словно она спала, не только в тот миг, когда вошла в круг, образованный его руками, и не утром до бесцеремонного звонка будильника, вырвавшего ее из сна, в котором они с Биллом катались на мотоцикле, а в течение многих бесконечных лет, как Белоснежка после заколдованного яблока. Но теперь она проснулась, остатки сна улетучились в мгновение ока, и она оглядывается вокруг, воспринимая мир только что открывшимися глазами.

— Я рада, что ты пришел, — сказала она.

Они медленно шагали к востоку вдоль Лейк-драйв, и сильный теплый ветер дул им прямо в лицо. Когда он слегка обнял ее за плечи, она благодарно улыбнулась ему. До озера оставалось еще около трех миль, но Рози казалось, что, если он не уберет руку с ее плеча, она может идти, идти и идти вот так вот, пока они не доберутся до самого озера. А потом пройти и через озеро, спокойно переступая с гребня одной волны на гребень другой.

— Чему ты улыбаешься? — спросил он.

— Так просто, — ответила она. — Хочется улыбаться, вот и улыбаюсь.

— Ты действительно рада, что я пришел?

— Да. Прошлой ночью я почти не спала. Все время думала, не допустила ли я ошибку. Наверное, я все-таки допустила ее, но… Билл?

— Я здесь.

— Я поступила так, потому что отношусь к тебе лучше, чем к любому другому мужчине в мире, со мной ничего похожего не происходило за всю жизнь, к тому же все случилось так быстро… Пожалуй, я совсем сошла с ума, раз говорю тебе об этом. Он крепче прижал ее к себе.

— Ты не сошла с ума.

— Я позвонила и приказала тебе держаться от меня подальше, ибо происходит нечто… возможно, происходит нечто неприятное, и я не хочу, чтобы ты пострадал из-за меня. Ни за что. И до сих пор думаю так же.

— Это все Норман, да? Как у Бейтс. Надо понимать, он все-таки продолжает тебя разыскивать. И объявился где-то поблизости.

— Мое сердце подсказывает, что он здесь, — поправила его Рози, осторожно подбирая слова, — и нервы с ним соглашаются, но я не уверена, что могу доверять своему сердцу — оно столько лет прожило в страхе, — а что касается нервов… нечего и говорить.

Она бросила взгляд на часы, затем перевела его на киоск, продававший сосиски. Рядом на полоске травы стояло несколько скамеек, и сидевшие на них секретарши сосредоточенно поглощали бутерброды.

— Не желаете ли угостить даму хот-догом длиной в фут с квашеной капустой, красавчик? — спросила она. Возможная отрыжка, как следствие подобного ленча, показалась ей вдруг самой незначительной вещью в мире. — В последний раз я ела его в далеком детстве.