Мареновая роза, стр. 131

— Рози? — окликает ее через микрофон Рода, вырывая из омерзительного и вместе с тем невероятно притягательного видения, — Ты в порядке?

«Сдерживай свой гнев, маленькая Рози».

«Сдерживай свой гнев и помни о древе».

Она опускает взгляд и видит, что карандаш, который она держит в руках, разломан на две части. Рози несколько секунд непонимающе смотрит на обломки, глубоко дыша, стараясь успокоить бешено колотящееся сердце. Почувствовав, что к ней вернулась способность говорить, она отвечает:

— Да, все нормально. Наверное, ты права, малышка не дала мне выспаться, и я здорово устала. Отложим все на завтра.

— Вот и умная девочка, — облегченно вздыхает Рода.

И женщина за стеклянной стеной — женщина, снимающая наушники руками, дрожь в которых почти незаметна, — думает: «Нет. Не умная девочка. Злая, злая девочка».

«Я плачу, — шепчет голос в ее сознании. — Рано или поздно, маленькая Рози, но я обязательно расплачиваюсь. Я плачу, хочешь ты того или нет».

Она опасается, что предстоящую ночь проведет без сна, но сон, короткий и тревожный, приходит вскоре после полуночи. Во сне она видит дерево, древо, а проснувшись, думает; «Неудивительно, что я до сих пор не могла понять. Неудивительно. Я все время думала не о том».

Она лежит на спине рядом с Биллом, глядя в темный потолок и размышляя о только что увиденном сне. В нем она слышала сварливо-раздраженные крики чаек над озером и голос Билла, «С ними ничего не случится, если они будут вести себя нормально, — сказал Билл. — Если они будут вести себя нормально и не забудут о древе».

Она знает, что должна сделать.

На следующий день она звонит Роде и сообщает, что не появится в студии. Она ссылается на простуду. Затем садится в машину и едет в Шорленд, в этот раз одна. Рядом с ней на сидение лежит старая сумочка, та, которую Рози привезла из Египта. В это время Шорленд пуст, и зона для пикников в ее полном распоряжении. Она снимает туфли, ставит их под стол и бредет по мелководью на север, как в тот день, когда Билл впервые привез ее сюда. Рози боится, что не сможет отыскать заросшую травой тропинку, уходящую вверх от берега, но опасения ее напрасны. Шагая по тропинке, подминая траву босыми ногами, она пытается сообразить, сколько раз в снах, которые не сохранились в памяти, бывала здесь с той поры, как ее начало охватывать приступы ярости. Разумеется, это ей неведомо, да и неважно, если на то пошло.

Тропинка приводит ее на неровную поляну, в центре которой лежит свалившееся дерево — то, которое она, наконец, вспомнила. Оба путешествия в мир картины она помнит ясно и отчетливо, и теперь без малейшего удивления видит, что это дерево и то, которое перегородило ей путь к помгранатовому дереву, совершение одинаковы.

Она видит лисью нору под переплетением его корней, но она пуста и производит впечатление заброшенной. Тем не менее Рози подходит к норе и опускается на колени — чувствуя, как они дрожат. Она открывает сумочку и высыпает остатки своей старой жизни на покрытую сухими листьями землю. Среди смятых счетов из прачечной и древних квитанций под листком со списком покупок и словами СВИНЫЕ ОТБИВНЫЕ! в верхней части — подчеркнутыми и написанными крупными буквами, с восклицательным знаком (свиные отбивные всегда были любимым блюдом Нормана) — она находит маленький свернутый лоскут голубой ткани в красновато-пурпурных пятнах.

Дрожа и плача — отчасти из-за того, что реликвии прошлой несчастной жизни пробудили в ней печаль, отчасти потому, что новая жизнь оказалась под угрозой, — она выкапывает небольшую ямку в земле у основания упавшего дерева. Углубившись примерно на восемь дюймов, кладет сверточек на землю и разворачивает его. Зернышко все еще там, внутри золотого ободка кольца ее первого мужа.

Она опускает зернышко в ямку (оно сохранило свою колдовскую силу: как только Рози дотрагивается до него, пальцы мгновенно немеют), а потом кладет кольцо так, чтобы зернышко находилось внутри.

— Пожалуйста, — говорит она, не осознавая, молится ли, а если молится, то к кому обращены ее мольбы. Как бы там ни было, Рози слышит своего рода ответ, короткий резкий лай. В нем не чувствуется ни жалости, ни сострадания, ни понимания. Лишь нетерпение. «Не надо играть со мной», — предупреждает лай.

Рози поднимает голову и видит на дальнем краю поляны лисицу. Та стоит не шевелясь и смотрит на нее. Кисточка ее хвоста поднята кверху и светится огненным факелом на фоне пасмурного серого неба.

— Пожалуйста, — повторяет она хриплым слабым голосом. — Пожалуйста, не дай мне превратиться в то, чего я так боюсь. Пожалуйста… прошу тебя, помоги мне сдержать гнев и помнить о древе. Пожалуйста.

Но в ответ не слышит ничего, что можно было бы истолковать как ответ. Даже нетерпеливого лая. Лисица продолжает Стоять неподвижно, высунув язык и тяжело дыша. Рози кажется, что лиса усмехается.

Она опускает голову, в последний раз смотрит на зернышко в кольце и засыпает его влажной пахучей землей.

«Одно за мою госпожу, — думает она, — одно за мою хозяйку, и одно за маленькую девочку, живущую дальше по улице. Одно за Рози».

Она пятится к краю поляны, к тропинке, которая приведет ее назад к берегу озера. Когда она достигает начала тропинки, лисица быстро подбегает к упавшему дереву, обнюхивает место, где Рози посадила зернышко, и вкладывается рядом с ним. Она все еще тяжело дышит и все еще усмехается (теперь Рози уверена, что животное улыбается), она смотрит на Рози своими черными глазами. «Лисят уже нет, — говорит ее взгляд, — и лиса, чье семя дало им жизнь, тоже нет. Но я, Рози… я прячусь. И если возникает необходимость, я плачу».

Рози ищет в глазах зверя безумие или здравомыслие… и находит и то, и другое.

Затем лисица обворачивается пушистым хвостом, кладет красивую морду на передние лапы и закрывает глаза. Кажется, что она спит.

— Пожалуйста, — шепчет Рози в последний раз и уходит. Когда машина едет по двадцать седьмому шоссе, неся ее, как она надеется, назад, к нормальной жизни, Рози выбрасывает последний кусок прежней жизни — сумочку, которую привезла из Египта, — через открытое окно автомобиля.

Приступы ярости прекратились.

Девочке Памеле еще далеко до взрослой, однако она достигла возраста, когда появляются первые друзья, у нее начинают намечаться груди, мать разъясняет ей, что месячные — это естественное для каждой женщины явление. Она выросла настолько, что начинает спорить с матерью из-за того, как одеваться, в какое время возвращаться домой, с кем и как долго встречаться. Ураганный сезон созревания Памелы еще не набрал силы, но Рози чувствует его приближение, однако воспринимает все спокойно, ибо приступы ярости прекратились.

Волосы Билла редеют, в них поблескивает седина. Волосы Рози сохраняют свой цвет. Она носит простую, непритязательную прическу, позволяя волосам свободно ниспадать на плечи. Иногда она завязывает их в хвост, но никогда не заплетает в косу.

Миновали годы с того дня, когда Билл вез ее по двадцать седьмому шоссе на пикник в Шорленд; похоже, он забыл о любимом месте на озере после того, как продал «харлей-дэвидсон» — по словам Билла, его «реакция уже не та, что раньше; когда удовольствие сопряжено с риском, приходит время расставаться со старыми привычками». Рози не возражает, но ей кажется, что вместе с мотоциклом Билл продал и целый ворох приятных воспоминаний, о них она искренне сожалеет. Словно часть ее молодости осталась упакованной в багажнике «харлея», а Билл забыл проверить багажник, и все досталось покупателю, милому молодому человеку из Эванстона.

Они больше не ездят в Шорленд, однако каждый год, обязательно весной, Рози отправляется туда сама. На ее глазах новое дерево превращалось из тоненького побега в молодое растение, а затем в крепкое деревце со стройным стволом и раскидистой кроной. Она наблюдает за тем, как оно растет на поляне, где больше не резвятся лисята. Рози молча сидит перед деревом, иногда по несколько часов кряду, сложив руки на коленях. Она приезжает сюда не для поклонения или молитв, однако эти посещения, ставшие уже ритуалом, преисполняют чувством выполненного долга, после них Рози ощущает некое обновление. Как будто они удерживают ее от того, чтобы причинять боль близким и друзьям — Биллу, Пэмми, Роде, Курту (о Робе Леффертсе можно уже не беспокоиться; в тот год, когда Пэмми исполнилось пять, он тихо умер от сердечного приступа). И если это так, значит, все правильно, она не тратит время попусту, приезжая сюда.