Мареновая роза, стр. 117
Последовал взрыв звонкого презрительного смеха, вызвавшего в уме Билла образы битого стекла, глубоких колодцев и пустых комнат в полночь. Он содрогнулся и почувствовал, что все его тело покрылось гусиной кожей.
Со стороны холма, от передней части храма, какое-то время не доносилось ни звука (лишь редкие порывы ночного бриза приглаживали колючий кустарник, словно рука, приводящая в порядок всклокоченные волосы), затем тишина воцарилась и там, откуда взывала Рози. Плоский лунный диск над головой спрятался за облако, подкрасив его края в серебристый цвет. Небо сверкало россыпями звезд, но Билл не заметил ни одного известного ему созвездия. Затем:
— Норррма-а-аннн… ты уже не хочешь поговори-и-и-и-ить со мной?
— Как же, как же, обязательно поговорю, — пробурчал Норман Дэниэлс.
И Билл почувствовал, как темнокожая женщина в испуге прильнула к нему; его сердце едва не выпрыгнуло из груди и забилось где-то под самым кадыком. Нормановский голос прозвучал на расстоянии не более двадцати ярдов. Как будто до этого он намеренно производил сильный шум, позволяя им следить за его продвижением, а потом решил, что наступило время затаиться, и с этого момента вел себя совершенно бесшумно.
— Поговорю, как же, обязательно поговорю с тобой начистоту, падаль.
Указательный палец темнокожей женщины предостерегающе прижался к его губам, но Билл не нуждался в предупреждениях. Их взгляды встретились, и Билл вдруг заметил; она совсем не уверена, что Норман проследует через храм.
Тишина продолжала раскручиваться в спираль вечности. Даже Рози, казалось, ждала.
Затем, теперь уже дальше, опять раздался голос Нормана:
— Эгей, старый хрыч! Ты-то что здесь делаешь?
Билл опустил голову и вопросительно взглянул на свою спутницу. Та отрицательно покачала головой, признаваясь, что и ей происходящее непонятно. Затем случилось нечто ужасное: ему захотелось прокашляться. Настойчивый зуд за мягким небом нарастал, сводя его с ума. Он прижался ртом к плечу, стараясь во что бы то ни стало удержать кашель в горле, чувствуя на себе пристальный встревоженный взгляд женщины.
«Я не продержусь долго, — подумал он. — Дьявол, Норман, чего же ты копаешься? До сих пор ты проявлял завидную прыть».
И словно в подтверждение его мысли:
— Норман! Сколько же можно ждать, мать твою? Почему ты такой МЕДЛИТЕЛЬНЫЙ? Норман!
— Сука, — прозвучал утробный голос на другой стороне храма. — Ах ты сука!
Скрип шагов по крошащимся каменным ступенькам. Спустя мгновение шаги стали сопровождаться гулким эхом, и Билл догадался, что Норман вошел внутрь здания, которое темнокожая женщина назвала храмом. Он понял еще, что приступ кашля, к счастью, прошел, так и не начавшись.
Он крепче прижал к себе женщину в голубом платье, наклонил голову и прошептал ей на ухо:
— Что нам теперь делать?
— Ждать, — защекотал его ухо ответный шепот.
2
Неприятное открытие, заключавшееся в категорическом нежелании маски сниматься с лица, здорово испугало Нормана, но прежде, чем страх успел перерасти в панику, заметил неподалеку в траве предмет, от вида которого мысли о маске начисто улетучились из головы. Бегом преодолел небольшое расстояние и опустился на колени возле этого предмета. Поднял свитер, повертел в руках и со злостью отшвырнул в сторону. Подобрал куртку. Все верно, куртка, которая была на ней. Мотоциклетная куртка. У мальчика есть самокат, и они, по-видимому, совершили прогулку. Она сидела у него за спиной, потираясь промежностью о его задницу. «Куртка великовата, — отметил он автоматически. — Наверное, дружок одолжил ей одежку на время». Его вывернуло от ярости, и, плюнув в сердцах, он зашвырнул куртку в траву и поднялся во весь рост, дико озираясь по сторонам.
— Сука, — пробормотал он. — Сучье отродье. Воровка.
— Норман! — донесся из темноты ее крик. И на секунду у него перехватило дыхание.
«Близко, — подумал он, — святое дерьмо, совсем близко, очевидно, она в этой хижине».
Он оцепенел, застыв в полной неподвижности, ожидая, не крикнет ли она еще раз. Через несколько секунд так и случилось. — Норман! Я здесь, внизу!
Его руки потянулись к маске, но не для того, чтобы попытаться сорвать ее; в этот раз он нежно погладил резиновую кожу бычьей морды.
— Viva el toro, — буркнул он под маской и пустился вниз по склону холма к развалинам. Ему казалось, что он видит ведущие в том же направлении следы — примятые или сломанные стебельки высокой травы в тех местах, где, возможно, ступала ее нога, — но при тусклом лунном свете трудно судить наверняка.
Затем, словно в подтверждение правильности избранного им курса, зазвучал ее издевательский, сводящий с ума крик:
— Я зде-е-есь, внизу-у-у-у-у-у-у, Норман!
Как будто она больше не боится его; как будто она не в состоянии дождаться, пока он спустится к ней. Мерзавка!
— Оставайся на месте, Роуз, — произнес он. — Главное, никуда не исчезай, слышишь?
Служебный полицейский пистолет все еще торчал из-за пояса брюк, но теперь он не занимал в планах Нормана важного места. Трудно сказать, разрешается ли стрелять в галлюцинациях, а если да, то к каким последствиям это может привести, и он отнюдь не горел желанием выяснять это. Он намерен поговорить со своей бродячей Розой в более интимной обстановке, для которой пистолет является слишком грубой деталью.
— Норман, в маске ты выглядишь настоящим кретином… Я больше не боюсь тебя, Норман…
«Все чувства преходящи, стерва, — подумал он, — в чем ты убедишься очень скоро».
— Норман, ты идиот…
Ну да ладно, может, она уже не в здании, вероятно, Роуз уже выскочила с другой стороны. Какая, впрочем, разница? Ей вздумалось устроить с ним бег наперегонки по пересеченной местности? Если она считает, что обгонит его, то ее ждет пренеприятнейший сюрприз. Последний сюрприз в ее жизни.
— Какой же ты дурак… неужели ты действительно думал, что сумеешь поймать меня? Глупый старый бык!
Он взял немного правее, старясь двигаться тихо, напоминая себе, что не стоит производить шум, как — ха-ха — бык в посудной лавке. Задержался на минутку перед первой потрескавшейся ступенькой лестницы, ведущей к входу в храм (так вот что это за избушка; все понятно, это храм вроде тех, что фигурируют в греческих мифах, сочиненных праздно шатающимися мужиками в свободное от совокупления, пьянства и войн время), и окинул строение внимательным взглядом. Вне всякого сомнения, тут давно не ступала нога человека, и храм постепенно превращался в руины, однако у него не возникло неприятного чувства — наоборот, мрачные стены храма показались ему знакомыми, как стены давно забытого родного дома.
— Норррма-а-аннн… ты уже не хочешь поговори-и-и-и-ить со мной?
— Как же, как же, обязательно поговорю, — пробурчал он. — Поговорю, как же, обязательно поговорю с тобой начистоту, падаль.
Краешком глаза он заметил в спутанной высокой траве справа от ступенек какой-то предмет: прячущееся в сорняках большое каменное лицо, глупо уставившееся в ночное небо. Пять шагов привели Нормана к сброшенному идолу, и секунд десять или больше он смотрел не отрываясь в каменное лицо, проверяя и перепроверяя, действительно ли видит то, что видит. Зрение не подвело. У огромной головы, валяющейся в траве, было личико дражайшего нормановского папочки; слепые глазки сверлили бесстрастный круг луны.
— Эгей, старый хрыч! — произнес он почти нежным тоном. — Ты-то что здесь делаешь?
Каменный папаша промолчал в ответ, зато раздался крик Роуз:
— Норман! Сколько же можно ждать, мать твою? Почему ты такой МЕДЛИТЕЛЬНЫЙ? Норман!
«Ну и язычку научилась она у своих подружек! — заметил бык, с той лишь разницей, что теперь его реплики звучали в голове у Нормана. — Ей повезло, повстречалась с великими людьми, никаких сомнений — они полностью изменили ее жизнь».
— Сука, — произнес он гортанным дрожащим голосом. — Ах ты, сука!