Худей! (др. перевод), стр. 58

Он провел вчерашний день в Норт-Ист-Харборе, не столько отдыхая, сколько пытаясь сохранить ощущение здравомыслия. Он чувствовал, как оно понемногу возвращается… а потом видел пирог, лежащий на телевизоре на дешевой алюминиевой тарелке. Когда стало темнеть, Вилли положил пирог в багажник машины и почувствовал себя немного лучше.

С наступлением темноты, когда чувство здравомыслия и его одиночество в равной мере набрали силу, он нашел свою потертую записную книжку и позвонил Роде Симпсон в Вестчестер. Чуть позже он говорил с Линдой, которая была рада до исступления.

Она действительно узнала о принудительном лечении. Дальнейшую цепь событий было легко предсказать. Майкл Хьюстон рассказал обо всем своей жене. Его жена, будучи в подпитии, рассказала обо всем старшей дочери. У Линды и дочери Хьюстонов прошлой зимой возникли детские неурядицы, и Саманта Хьюстон чуть не сломала себе обе ноги, добираясь до Линды, чтобы порадовать ту сообщением, что ее дорогая мамочка собирается отправить ее дорогого папочку на фабрику плетеных корзинок.

— Что ты ей на это сказала? — поинтересовался Вилли.

— Я сказала, чтобы она вставила зонтик себе в задницу, — проговорила Линда и Вилли захохотал, пока из глаз не брызнули слезы… но не грусть звучала в этом смехе. Вилли отсутствовал неполных три недели, а его дочь говорила так, словно повзрослела на три года.

Потом Линда пошла домой и открыто спросила Хейди, правда ли это.

— Что было дальше?

— Мы серьезно поссорились, а потом я сказала, что хочу вернуться к тете Роде, а она согласилась; может, это не такая и плохая идея была тогда?..

Вилли чуть помолчал, а потом сказал:

— Не знаю, нуждаешься ли ты в моих словах утешения, как я в твоих.

— О, папочка, я сама не знаю! — воскликнула она, почти сварливо.

— Мне становится лучше. Я набираю вес.

Линда завизжала так громко, что Вилли отодвинул трубку от уха.

— В самом деле?

— Да.

— Папочка, это великолепно… Ты говоришь правду? Ты действительно толстеешь?

— Клянусь честью скаута, — ответил он с улыбкой.

— Когда ты вернешься домой? — спросила она.

И Вилли, который собирался выезжать завтра утром и войти в дверь собственного дома не позже десяти вечера, ответил:

— Примерно через неделю или около того. Сначала я хочу поднабрать вес. Я все еще выгляжу довольно костляво.

— О, — сказала Линда поникшим голосом. — Ладно…

— Но когда поеду, я позвоню тебе вовремя, чтобы ты добралась домой, по крайней мере, часов за шесть до меня и приготовила мне такую же лазанью, как в тот раз, когда мы вернулись из Мохонка, и подкормила меня еще немного.

— Заметано. — ответила Линда и чуть позже добавила. — Извини, папочка.

— Прощено, — сказал он. — А тем временем оставайся у тети Роды, котенок. Я не хочу, чтобы ты больше бранилась с мамой.

— Я тоже не хочу возвращаться, пока ты не приедешь, — проговорила она, и Вилли услышал сомнения в ее голосе. Почувствовала ли Хейди эту взрослую твердость в Линде? Он подозревал, что это так.

Он сказал Линде, что любит ее, и повесил трубку. Сон в эту ночь пришел легче, но сновидения были скверными. В одном из снов он услышал, как кричит Джинелли в багажнике машины, требуя выпустить его, но, когда Вилли открыл багажник, там оказался не Джинелли, а окровавленный голый младенец с нестареющими глазами Тадеуша Лемке и золотым обручем в ухе. Младенец потянул руки к Вилли, руки, запятнанные кровью, усмехнулся, а его зубы были серебряными иглами.

«Пурпурфаргадэ ансиктет», — сказал младенец завывающим, нечеловеческим голосом, и Вилли, дрожа, проснулся, увидел холодный серый рассвет атлантического побережья.

Он выписался через тридцать минут и снова направился на юг. Он остановился в четверть десятого для того, чтобы позавтракать, а потом едва притронулся к еде, только раскрыл газету в автомате перед закусочной.

«Однако, это не помешало мне пообедать, — подумал он, возвращаясь к арендованной машине. — Потому что дело также и в том, чтобы набрать побольше веса».

Пирог лежал на сиденье рядом с ним, пульсирующий, еще теплый. Вилли бросил на него взгляд, потом включил зажигание и выехал со стоянки. Он подумал, что дорога к дому займет не больше часа, и почувствовал странное, неприятное ощущение. Только проехав миль двадцать, он понял, в чем дело. У него стояло.

Глава 27

Цыганский пирог

Он остановил арендованную машину позади своего собственного бьюика, взял сумку, которая была его единственным багажом, и пошел через лужайку. Белый дом с яркими зелеными ставнями, раньше служивший ему символом покоя, добра и безопасности, теперь выглядел странно — настолько странно, что казался почти чужим.

«Здесь проживал белый человек из города, — подумал Вилли. — Но я не уверен, что вернулся домой. Что он — этот парень, шагающий через лужайку. Он больше чувствует себя цыганом. Очень худым цыганом».

Передняя дверь с двумя грациозными фонарями по бокам отворилась, когда на крыльцо вышла Хейди. Она носила красную юбку и белую блузку без рукавов, которую Вилли и забыл, когда она одевала в последний раз. Еще она коротко остригла волосы.

На мгновение Вилли показалось, что он видит какую-то незнакомку, а не Хейди.

Жена посмотрела на него: лицо слишком белое, глаза слишком темные и ее дрожащие губы прошептали:

— Вилли?

— Он самый, — сказал Вилли и остановился. Они стояли и разглядывали друг друга. Хейди с выражением мучительной надежды, Вилли без всяких чувств. Все же, наверное, что-то было написано у него на лице, потому что через мгновение Хейди воскликнула:

— Вилли! Ради бога, Вилли, не смотри так на меня! Это невыносимо.

Он почувствовал, как на лице его расплывается непроизвольная улыбка. Она напоминала что-то мертвое, пробивающееся с великим трудом к поверхности безжизненного озера. Но теперь она выглядела нормально. На лице Хейди тоже расплылась робкая, дрожащая улыбка. По ее щеке потекли слезы.

«Но ведь ты всегда с такой легкостью пускалась в слезы, Хейди», — подумал он.

Она шагнула вниз по ступенькам. Вилли выронил сумку и пошел навстречу, не отпуская мертвую улыбку с лица.

— Что именно поесть? — спросил он. — Я проголодался.

Она приготовила ему огромный обед: бифштекс, салат, картофельную запеканку в форме гигантской торпеды, зеленый горошек, чернику в сметане на десерт. Вилли съел все. Хотя она ни разу не высказывала это, но каждое движение, каждый жест и каждый взгляд передавали одно и то же послание: «Дай мне другой шанс, Вилли — пожалуйста, дай мне второй шанс». Некоторым образом он нашел это чрезвычайно забавным, забавным настолько, что несомненно оценил бы старый цыган. Она переметнулась и теперь готова была признать всю вину, хотя раньше отказывалась признать даже малую ее толику. Мало-помалу, с приближением ночи, Вилли заметил еще кое-что в ее жестах: облегчение. Она почувствовала, что прощена. Это устраивало Вилли, потому что, чувствующая себя прощенной, Хэйди тоже была частью того, в чем, в общем-то, было дело.

Она сидела напротив, глядя, как он ест, иногда притрагиваясь к его изможденному лицу, и курила «Вантиж-100», одну сигарету за другой, пока Вилли говорил. Вилли тем временем рассказал, как гонялся за цыганами по побережью, как получил фотографии от Кирка Пеншли, как, наконец, приехал в Дар-Харбор. В этом месте правда и Вилли Халлек расстались.

Драматические события Вилли пересказал Хейди совсем по-другому. Начать с того, что старик посмеялся над ним. Они все над ним посмеялись. «Если бы я тебя проклял, ты был бы сейчас под землей, — заявил ему старый цыган. — Ты думаешь, что мы знаем магию… все вы, белые люди города, думаете, что мы знаем магию. Если бы мы ее знали, разве мы бы ездили в старых фургонах с глушителями, подвязанными проволокой? Если бы у нас были знания о потустороннем, разве спали бы мы в открытом поле? Мы оббираем бездельников, у которых деньги прожигают дыры в карманах, а потом едем дальше. Сейчас убирайся отсюда, пока я не спустил собак. А мои парни действительно знают одно проклятие — оно называется Проклятием Железного Кулака».