Худей! (др. перевод), стр. 27

Та неделя — последняя — носила характер беспорядочного кошмара, для Вилли, по крайней мере, когда он пытался позже вспомнить все подробности. Погода стояла жаркой, воздух удушливым. Даже Фонарный проезд, который всегда казался прохладным, свежим, аккуратным, несколько поблек. Вилли Халлек ел и потел, потел и ел… а его вес продолжал уменьшаться и уменьшаться. В конце недели, когда он в арендованном Ависе выехал по направлению к Мейну, он сбросил еще 11 фунтов. Вес стал 156 фунтов.

В течение этой недели беспрерывно звонили доктора из Гласмана. Беспрерывно звонил Майкл Хьюстон. Хейди глядела на Вилли, курила и ничего не говорила. Когда он захотел позвонить Линде, она сказала мертвым голосом:

— Я бы предпочла, чтобы ты этого не делал.

В пятницу за день до того, как он уехал, снова позвонил Хьюстон. Вилли выслушал новую информацию Хьюстона без особого удивления, с глубоким, тупым ощущением ярости и боли от предательства. Он это предчувствовал. К Хьюстону снова приходила Хейди. Они долго разговаривали и все кончилось слезами. Потом состоялся долгий разговор Хьюстона с тремя Посмешищами из клиники Гласмана. («Абсолютно не о чем беспокоиться, Вилли, всего лишь доверительный, профессиональный разговор»). Они решили, что психиатрическая проверка принесет только пользу.

— Я бы настоятельно рекомендовал, чтобы ты решился на это по доброй воле, — закончил Хьюстон.

— А если я откажусь?

— Хейди имеет юридическое право обратиться за помощью, — осторожно сказал Хьюстон. — Ты понимаешь?

— Понимаю, — ответил Вилли. — Ты говоришь, что ты и Хейди вместе с Тремя Посмешищами из Гласмана сговорились и готовы отправить меня в Участок Солнечной Долины, где основная специальность — плетение корзинок.

— Зачем столь мелодраматично, Вилли? Твоя жена беспокоится о Линде, так же как и о тебе.

— Мы оба беспокоимся о Линде, — отрезал Вилли. — А я еще беспокоюсь о Хейди. Я хочу сказать, что бывают моменты, когда я сердит на нее невероятно, но все равно по-прежнему ее люблю. Поэтому я беспокоюсь. Понимаешь, она в какой-то степени неправильно тебя информировала, Майкл.

— Не понимаю, о чем ты говоришь.

— Я знаю, что не понимаешь. И я не собираюсь тебе ничего рассказывать. Она бы могла, только я в этом сомневаюсь. Все, что она хочет, это поскорее обо всем забыть. Пусть поговорит с тобой о деталях, которые она пропустила в первом разговоре. Может, тогда ты станешь понимать, что к чему. Скажем просто, ей надо преодолеть свой комплекс вины. Она вместо пачки сигарет в день теперь выкуривает до двух с половиной.

Пауза затянулась… а потом Майкл Хьюстон вернулся на прежний курс.

— Как бы то ни было, Вилли, вы должны понять, что эти тесты отвечают интересам всех заинтересованных лиц.

— До свидания, Майкл, — сказал Вилли и мягко повесил трубку.

Глава 15

Два телефонных разговора

Вилли провел остаток дня, парясь в доме, расхаживая взад-вперед и ловя отражения своей новой личности в зеркалах и на полированных поверхностях мебели.

«Мы гораздо сильнее зависим от восприятия своего физического состояния, чем обычно думаем».

В этой мысли он не нашел ничего утешительного.

«То, как мы воспринимаем действительность, гораздо больше зависит от нашего физического состояния, чем мы думаем».

Вот это уже гораздо ближе к существу дела. Когда вы наблюдаете, как исчезает фунт за фунтом ваше тело, словно сложное уравнение, стираемое с доски линия за линией, это заставляет вас задуматься о реальности. Вашей персональной реальности.

Он был толстым — не увесистым, но несколько перегруженным, совершенно жирным, как боров. Потом стал плотным, приблизительно нормальным (если такое состояние вообще существует), затем худощавым. Но теперь его худощавость начинала превращаться… в худобу. Что последует дальше? Очевидно, истощение. А потом — нечто, не способное уложиться в границы его воображения.

Его не слишком беспокоила та возможность, что его могут утащить на «веселую ферму»: такие процедуры требуют времени. Но последний разговор с Хьюстоном ясно показал ему, насколько далеко зашло дело и насколько мала возможность того, чтоб ему поверили — теперь или потом. Он хотел позвонить Кирку Пеншли — тяга была почти непреодолимой, хотя он знал, что Кирк сообщит ему сразу же, как только детективное бюро что-то раскопает.

Вместо этого он набрал один нью-йоркский номер. Имя Ричарда Джинелли никак не могло выскочить у него из головы с самого начала этого дела. Вот теперь было самое время звонить. Просто позвонить, на всякий случай.

— «Три брата», — сказал голос на другом конце линии. — Специальный ассортимент меню на сегодня включает говядину Марсала и нашу собственную версию Феттучине Альфредо.

— Мое имя Вильям Халлек, и я хотел бы говорить с мистером Джинелли, если он сможет уделить мне время.

Через мгновение тихий голос произнес:

— Халлек?

— Да.

В трубке раздался щелчок. Кто-то ругался на итальянском. Кто-то смеялся. Как и все в его нынешней жизни, все это казалось очень далеким. Наконец трубку взяли в руки.

— Вильям! — Вилли снова подумал, что Джинелли был единственной персоной на всем свете, кто называл его полным именем. — Как твои дела, пайзан?

— Я худею.

— Хорошо, — ответил Джинелли. — Ты был чересчур большим мальчиком, Вильям, слишком большим. Сколько ты скинул?

— Двадцать фунтов.

— Хэй! Мои поздравления! Твоему сердцу должно быть большое облегчение. Тяжело приходилось, а? Можешь мне не говорить, я знаю. Чертовы калории никак не хотят отцепляться. У ирландцев, вроде тебя, они все время откладываются на поясе. У нас, итальяшек, они рвут сиденья наших штанов каждый раз, когда мы завязываем шнурки.

— Мне было совсем не трудно похудеть.

— Ну ладно. Пора тебе заглянуть к «Братьям», Вильям. Я устрою тебе мое собственное блюдо. Цыпленок по-неаполитански. Одна порция за присест вернет тебе весь утраченный вес.

— Надо бы поймать тебя на слове, — сказал Вилли, слегка улыбнувшись. Он увидел свое отражение в зеркале кабинета, слишком много зубов засверкало, когда он улыбнулся. Слишком тонкими стали его губы и щеки. Вилли перестал улыбаться.

— Я скучал. Это было слишком давно. А жизнь такая короткая, пайзан. Я говорю, жизнь коротка, верно?

— Да, я тоже так думаю.

Джинелли заговорил тоном ниже.

— Я слышал, у тебя были неприятности в Коннектикуте, — он говорил «Коннектикут», словно это было в Гренландии. — Мне было печально это слышать.

— Как ты об этом узнал? — откровенно испуганно спросил Вилли. В «Репортере» Фэрвью была напечатана небольшая статейка — пристойная, без упоминания имен. Вот и все. Ничего в нью-йоркских газетах.

— Держу ухо у самой земли, — ответил Джинелли.

— У меня возникли дополнительные проблемы, — сказал Вилли, осторожно подбираясь слева. — Они несколько… выходят за рамки легального характера. Женщина — ты слышал о женщине?

— Да. Я все знаю. Она была цыганкой.

— Верно. Ее муж… причинил мне некоторые хлопоты…

— Как его зовут?

— Лемке, кажется. Я собирался сам заняться этим делом, но если не сумею справиться…

— Конечно, конечно. Ты мне позвонишь. Может, я смогу что-нибудь сделать, может — нет. Может, я решу, что мне не захочется. Я хочу сказать, друзья всегда друзья, а дела всегда дела. Ты меня понимаешь?

— Да, понимаю.

— Иногда друзья не мешают делам, а иногда наоборот. Я прав?

— Да.

— Этот парень пытается давить на тебя?

Вилли заколебался.

— Я бы не хотел говорить слишком много сейчас, Ричард. У этого дела слишком специфический характер. Но все же… да, он давит на меня и довольно крепко.

— Вильям, мы должны немедленно поговорить!

Озабоченность в голосе Джинелли появилась внезапно и была отчетливой. Вилли почувствовал, как слезы начали пощипывать ресницы, и резко провел ладонью по щеке.