Худей! (др. перевод), стр. 14
Поэтому в то мгновение, когда он мог открыть ей все свои страхи, когда мог просто сказать: «А теперь я теряю вес из-за того, что проклят»… момент прошел, был упущен. Мгновение тяжелой и неразбавленной ненависти — эмоциональный валун, сброшенный с его плеч какой-то грубой и примитивной катапультой.
— Послушай, — сказал он, и Хейди как послушная жена ответила:
— Что, Вилли?
— Я снова пойду к Майклу Хьюстону, — сказал он совсем не то, что намеревался сказать. — Позвони ему, пусть приготовится взять все пробы на метаболизм. Как любил говаривать Альберт Эйнштейн: «Какого хера?»
— О, Вилли! — протянула Хейди и вытянула к нему руки. Он нырнул в ее объятия, потому что там ждало успокоение. Теперь он стыдился той ненависти, что овладела им всего несколько мгновений назад… но когда потекли дни, весна в Фэрвью неторопливо превратилась в лето, ненависть стала возвращаться все чаще, несмотря на все его попытки заглушить ее.
Глава 10
Вес 179 фунтов
Доктор Хьюстон выглядел менее оптимистично, услышав, что продолжается неуклонная потеря веса, и Халлек со дня последней проверки потерял еще 29 фунтов.
— Все же я уверен, что для этого найдется абсолютно нормальное объяснение, — сказал Хьюстон, позвонив три часа спустя после разговора с ним.
Абсолютно нормальное объяснение, как одна из излюбленных версий Хьюстона, ставивших, как всегда, на темные лошадки.
— Угу, — сказал Халлек, глядя туда, где когда-то находился его живот. Он никогда бы не поверил, что станет тосковать по своему брюху; брюху, которое выросло настолько, что скрывало кончики его ботинок. Он научился наклоняться вперед, чтобы проверять, нужно ли чистить туфли. Все верно, он тосковал по своему проклятому брюху, которое теперь казалось ему утраченным другом.
— Если существует объяснение, то какое оно? — спросил он Хьюстона.
— Об этом тебе расскажут, — сказал Хьюстон. — Я на это надеюсь.
Хьюстон договорился об обследовании в клинике Генри Гласмана, небольшом частном институте Нью-Джерси. Им для проверки понадобится три дня. Приблизительная стоимость его пребывания там и меню тестов, которые они собирались провести над Халлеком, заставили его порадоваться, что он давно закончил все формальности по оформлению медицинской страховки.
— Пришлите мне открытку и пожелайте хорошего здоровья, — уныло проговорил Халлек и повесил трубку.
Начало обследования назначили на двенадцатое мая. Тем временем Халлек наблюдал за тем, как постепенно таяло его тело, и старался перебороть панику, которая медленно подтачивала его решимость и мужество.
— Папочка, ты слишком похудел, — взволнованно заметила Линда как-то за ужином. Халлек мрачно проглотил три свиные отбивные с соусом и две порции пюре с подливкой. — Если это диета, то пора ее прекратить.
— Разве похоже на диету? — спросил Халлек, указывая на свою тарелку вилкой, с которой капала подливка. Он говорил вполне спокойно, но на лице Линды боролись разные эмоции. Наконец, разрыдавшись, она вскочила из-за стола, прижав к лицу салфетку. Халлек тупо посмотрел на жену, а та непоминающе ответила ему взглядом.
«Вот так рушится мир, — бессмысленно подумал Вилли. — Без грохота, постепенно».
— Я поговорю с ней, — сказал Вилли, поднимаясь.
— Если ты покажешься ей в таком виде, то напугаешь ее до смерти, — проговорила Хейди, и Вилли снова ощутил прилив жгучей, металлической ненависти.
Вес 186 фунтов.
Вес 183 фунта.
Вес 181 фунт.
Словно кто-то — старый цыган с поганым носом, например, — пробовал на нем какую-то дикую, сверхъестественную резинку, стирая с Халлека фунт за фунтом. Когда он в последний раз весил 180 фунтов? В колледже? Нет… пожалуй, в выпускном классе.
В одну из бессонных ночей между 5 и 12 мая он вспомнил объяснение колдовства, которое где-то читал. Колдовство срабатывает потому, что жертва уверена, что оно не может сработать. Никаких сверхъестественных явлений — просто сила внушения.
«Может, Хьюстон прав, я сам мысленно заставляю себя худеть… потому что так хотел старый цыган. Только я теперь не могу остановиться». Но рассудок Вилли допускал, что идея внушения была просто чепухой. Все, что сказал цыган — «Худей!» Он не сказал: «Дарованным мне могуществом я заклинаю тебя терять от шести до десяти фунтов в неделю до самой смерти». Он не сказал: «Или-мили-чили-вили, скоро тебе потребуется новый ремень, иначе ты будешь объявлять возражение в трусах». Черт возьми, Вилли, ты вспомнил, что он сказал, только тогда, когда начал терять вес.
Если все дело в психологии, если все дело в силе внушения, остается лишь выяснить: что теперь делать? Что он может этому противопоставить? Каким образом можно мысленно разжиреть? Допустим, он пойдет к гипнотизеру… черт, к психиатру! И объяснит свою проблему. Психиатр может загипнотизировать его и внедрить в сознание уверенность, что проклятие цыгана недействительно. Может, сработать. А может, и нет.
За два дня до начала обследования в клинике Гласмана Вилли встал на весы, в отчаянье глядя на табло, — сегодня 179 фунтов. Пока он стоял на весах, ему в голову закралась мысль: как часто они приходят в голову, после того как их неделями глушит подсознание. Человек, с которым ему стоит побеседовать о своих страхах, — судья Гари Россингтон.
В пьяном виде Россингтон был похабником, но в трезвом виде — симпатичным и понимающим парнем, по крайней мере, до определенной степени. Кроме того, он не болтлив. Халлек допускал, что на одной из пьяных вечеринок (как и с другими составляющими вселенной — восходом солнца на востоке, заходом на западе, возвращением кометы Галлея — вы можете быть уверены, — существуют вечеринки, где люди напиваются коктейлями, выуживают маслины из мартини и, вполне вероятно, щупают чужих жен) он сможет проговориться о параноидально-шизоидной идее старины Вилли Халлека относительно цыган и проклятий, но он подозревал, что Россингтон дважды призадумается, прежде чем прольет свет на эту историю, даже пребывая навеселе. Ведь это будет иметь отношение к чему-то незаконному, произошедшему на слушании. Не было вызвано ни одного свидетеля, не представлено ни одного доказательства, даже судебное разбирательство не начиналось. Дело выглядело спящей собакой, а старые знатоки своего дела типа Гари Россингтона не пинают таких животных. Всегда возможно — маловероятно, но возможно, — что может всплыть вопрос о неправильном ведении дела. Или о том, что ведущий следствие офицер не потрудился провести с Халлеком тест на безалкогольный выдох, после того, как увидел, кто водитель (и кто жертва). Так же как Россингтон не спросил, почему пренебрегли такими фундаментальными принципами судебной процедуры. Были и другие вопросы, которые он мог задать, но не задал.
Нет, Халлек был уверен, что его история окажется в безопасности рядом с Гари Россингтоном, по крайней мере, пока ее свежесть не померкнет лет этак на пять или, скажем, на семь. А Халлека заботил только нынешний год. При таком темпе похудения он превратится в беглеца из концлагеря еще до конца лета.
Халлек быстро оделся, сошел вниз, вытащил куртку из шкафа.
— Куда ты идешь? — спросила Хейди, выходя из кухни.
— Прогуляться, — ответил Халлек. — Постараюсь вернуться пораньше.
Леда Россингтон открыла дверь и взглянула на Халлека так, словно не видела его прежде. Свет из холла обрисовывал ее худощавые, не аристократические скулы, черные волосы, туго стянутые назад, с первыми признаками белых прядей («Нет, — подумал Халлек, — не белых — серебристых… У Леды никогда не будет ничего столь плебейского, как белые волосы»), зеленое, как лужайка, платье от Диора, скромную небольшую вещицу, которая стоила, наверное, больше пятнадцати сотен долларов.
Ее взгляд заставил Халлека забеспокоиться.
«Неужели я настолько исхудал, что она даже не узнает меня?» — но даже с новоявленной паранойей по поводу внешнего вида в это было трудно поверить. Лицо Вилли вытянулось еще больше, вокруг рта обозначились новые тревожные линии, а под глазами висели бесцветные мешки — безмолвные свидетели бессонницы, но в остальном это было лицо Вилли Халлека. Фигурная лампа в конце прихожей (выкованная из железа, копия нью-йоркского уличного фонаря образца 1880 года, коллекция. Хорошо. 687 долларов плюс доставка) тускло светила, и Халлек был в куртке. Конечно, она не могла видеть, сколько веса он потерял… или могла?