Кошачье кладбище (Кладбище домашних животных) (др. перевод), стр. 53

Дверь распахнулась. На крыльце, в полночной тьме, отделившей день вчерашний, прощальный, от дня сегодняшнего, похоронного, стоял Джад Крандал. Холодный ветер трепал жидкие седины.

Луис попытался улыбнуться. Похоже, время покатилось вспять. И сейчас День Благодарения. Вот-вот они с Джадом засунут тяжелое, закостеневшее тело кота в мешок для мусора и отправятся в путь. ТОЛЬКО НЕ ЗАДАВАЙТЕ ВОПРОСОВ. ПОЙДЕМТЕ И ПОСКОРЕЕ ВСЕ СДЕЛАЕМ.

— К вам можно, Луис? — спросил Джад. Достал пачку сигарет, выудил одну, сунул в рот.

— Знаете, уже поздно, я пьян — пива опился.

— Да уж чую, чую. — Джад чиркнул спичкой, ветер задул пламя. Старик аккуратно, сложив руки ковшичком, зажег другую. Но рука дрогнула, и спичка снова погасла. Джад вытащил третью, но, не зажигая, посмотрел на Луиса. — На ветру несподручно. Может, в дом впустите, или как?

Луис отступил от двери, и Джад вошел.

38

Они сидели за кухонным столом и пили пиво — ПЕРВЫЙ РАЗ У НАС НА КУХНЕ — с удивлением заметил Луис. Во сне вскрикнула Элли за стеной, и оба застыли, как в детской игре «Замри». Но все тихо.

— Все, конечно, бы ничего, — проговорил Луис, — только скажите мне, что привело вас сюда в первом часу ночи? Вы, Джад, нам друг, но есть же какие-то границы…

Джад пригубил пива, вытер ладонью губы и взглянул Луису прямо в глаза. Взгляд честного, уверенного в себе человека. Луис не выдержал, отвел глаза.

— Вы прекрасно знаете, зачем я пришел, — сказал старик. — Вы, Луис, думаете о том, о чем не следует. Более того, хотите свой замысел исполнить.

— Я думал лишь о том, как бы поскорее до постели добраться. Завтра трудный день, похороны.

— Может быть, я невольно повинен в ваших страданиях сегодня ночью, — тихо продолжал Джад. — Может быть, я невольно даже повинен в смерти вашего сынишки.

Луис вздрогнул и оторопело воззрился на старика.

— Что? Вы, Джад, в своем уме?

— Вы ведь замышляете его туда отнести.

Луис промолчал.

— А вам известно, какие силы там сокрыты, как и на ком это отразится? — продолжал Джад. — То-то и оно. Я и сам не знаю, хотя прожил здесь всю жизнь. Уж индейцев местных вдоль и поперек изучил: то место у них всегда вроде как священным считалось… Только там не добро, а зло верховодит. Мне Стенни Б. рассказывал, да и отец тоже, попозже, правда. Уже после того, как Пестрый во второй раз умер. Теперь индейцы с властями штата и всей страны тяжбу затеяли — оттягать эти земли хотят. А кто знает, чьи они по праву? Никто! Кто и знал, давно помер. Сколько уж людей только на моем веку права на ту землю заявляли, так никому она и не отошла. К примеру, Ансон Ладлоу, праправнук основателя нашего городка. Он, пожалуй, больше остальных прав имел, ведь его предок всю округу в дар получил еще от короля Георга, здешние места тогда именовались Колонией Массачусетского залива. Но бедняга еще при жизни по судам набегался — его родичи хотели землицу оттяпать, да и самозванец объявился, некий Питер Диммарт. Я, мол, тоже из рода Ладлоу, могу подтвердить. А сам-то пращур, Джозеф Ладлоу, был гол как сокол, ни гроша в кармане, вот он единственное свое достояние — землицу — и раздаривал по клочкам, особенно спьяну.

— И что же, дарственных не осталось? — Луис удивился себе: его почему-то заинтересовала эта история.

— Куда там, наши деды да прадеды были люди дремучие, никаких бумаг не оставляли. — Джад прикурил новую сигарету от старой и продолжал. — Например, на вашу землю такой вот документ имелся. — Он закрыл глаза, припоминая, и процитировал. — «От старого тополя, что стоит у холма, и до реки Оррингтон — таковы южные и северные пределы владений.» — Джад усмехнулся, правда, не очень весело. — Но дело-то в том, что старый тополь изволил свалиться от старости году этак в 1882, а к началу века и пня не осталось — все мхом поросло, а река Оррингтон обмелела и заболотилась еще после первой мировой. Вот и суди-ряди! Самому-то Ансону было уже наплевать: его в двадцать первом молнией поразило. Как раз около индейского могильника.

Луис воззрился на старика, а тот лишь спокойно отхлебнул пива.

— Впрочем, это неважно. Сколько на свете запутанных дел о земле. И сколько вообще не распутать. Зато адвокатам — раздолье: знай, денежки греби. Еще Диккенс это хорошо подметил. Индейцы, думаю, рано или поздно, земли отвоюют, и все будет по справедливости. Но и это, Луис, неважно. Я ведь не за тем пришел, а чтоб рассказать вам о Тимми Батермане и его отце.

— Кто такой Тимми Батерман?

— Один из местных парней отправился в Европу с Гитлером драться. В сорок втором, помнится. А вернулся в гробу под национальным флагом в сорок третьем. Отец его всю жизнь в Ладлоу прожил. Так он чуть с ума не сошел, когда телеграмму получил. А скоро-скоро вдруг притих, присмирел. Он тоже знал об индейском могильнике. И придумал, что делать. Решился, понимаете?

Снова у Луиса по спине поползли мурашки. Он долго и пристально смотрел на Джада, стараясь разгадать: придумал тот все нарочно или рассказывал правду? Нет, не придумал. Но так и просилось это объяснение: и ко времени и к месту.

— А почему вы мне об этом раньше не рассказали? — спросил наконец Луис. — Тогда же… Когда мы вернули кота. Я же спрашивал, не пробовал ли кто такого с людьми, и вы ответили: нет, не пробовал.

— Тогда вам незачем было об этом знать, — сказал Джад. — А сейчас — самое время.

Луис опять надолго замолчал.

— Это единственный случай?

— Во всяком случае, о других не знаю, — серьезно ответил Джад. — Может, кто и пытался еще, скорее всего. Уверен, что пытались. Как там у Екклезиаста: нет ничего нового под солнцем. Иной раз сверкнет что-то, вроде новое, а на поверку — все то же, что и раньше. Все, что в мою бытность люди пробовали сделать, и раньше без счета делали.

Он взглянул на свои руки в коричневых крапинах. В гостиной часы пробили половину первого.

— Я думал, вам по профессии своей положено по признакам определить болезнь… Вот и решил, что пора с вами поговорить. Моррисон из похоронного бюро сказал, что вы попросили разъемный гроб со сдвижной крышкой, а не цельный, который заливается цементом.

Луис все смотрел и смотрел на Джада, не произнося ни слова. Старик покраснел, но взгляда не отвел.

Наконец Луис заговорил.

— Вы, Джад, похоже, за мной шпионили, все выведывали. Грустно это слышать.

— Ничего я не выведывал. Он мне сам сказал.

— Ясно, не напрямик, так окольным путем…

Джад еще гуще покраснел — лицо сделалось почти пурпурным, — но не ответил и не опустил глаз.

Луис тяжело вздохнул: навалилась невыразимая усталость.

— Да не все ли равно. Пропади все пропадом. Может, вы и правы. Может, я и подумывал кое о чем. Но только не прикидывал и не планировал. И, поверьте, когда гроб заказывал, мне не до того было. Я о Гейдже думал, и только о нем.

— Не сомневаюсь. Но ведь вы в гробах прекрасно разбираетесь. У дядюшки, поди, насмотрелись.

Да, в гробах он прекрасно разбирался, верно. Цельный рассчитан на вечность, в форму со стальным каркасом заливается бетон прямо в могиле, и туда опускается гроб, а сверху цементируется особым составом. Дядя Карл говорил, что потом этот монолит не разъять.

Трудно определить, когда дядя Карл шутил или привирал, а когда рассказывал правду (особенно в своем кругу, к которому Луис приобщался каждое лето, работая в дядином похоронном бюро). Однажды он рассказал племяннику, как ему выпало вскрывать могилу по заказу крупной фирмы. Эксгумация — извлечение трупа из могилы — дело тонкое, говорил дядя. Ведь у многих людей процедура эта связана с фильмами ужасов, с чудовищем доктора Франкенштейна в исполнении знаменитейшего Бориса Карлова и Дуайта Фрая, сыгравшего Айгора. Но представление у людей складывалось совсем неверное. Открыть цельный могильник — работа пустячная для двух мужиков с лопатами и ломами. Только возиться им придется месяца полтора, не меньше. Так вот, в случае, о котором поведал дядя Карл, поначалу все шло удачно. Срыли могильный холм, подъемный кран зацепил крышку, потянул, только она, естественно, не поддалась, и кран потащил наверх всю бетонную коробку, почерневшую от грунтовых вод. Дядя Карл крикнул крановщику, чтобы тот опускал груз обратно. Он хотел съездить в контору, привезти растворитель, чтобы крышку поднять отдельно.