Кошачье кладбище (Кладбище домашних животных) (др. перевод), стр. 50

37

— Чуяло сердце, не миновать беды, — сказал Ирвин Гольдман. С этих слов все и началось. — Как только она за тебя замуж вышла! Я ей тогда сказал: «Ох, и хлебнешь ты, доченька, горя». И вот, пожалуйста. Вот… результат.

Луис медленно обернулся. Тесть возник рядом внезапно — как чертик из коробочки — злобный старик в черной ермолке. Луис непроизвольно принялся искать взглядом Рейчел: ей полагалось во время дневной церемонии находиться у подставки с книгой. Но там ее не было.

…Народу собралось меньше, чем утром. Уже через полчаса Луис сел в первом ряду поближе к проходу, плохо соображая что к чему. Он очень устал и хотел спать. В нос бил приторно-удушливый запах цветов. Ко сну его клонило совсем не из-за пива. Измученный мозг требовал отдыха. Оно и к лучшему. Часов двенадцать-шестнадцать поспит, наберется сил и сможет утешить Рейчел.

Он уронил голову на грудь, рассматривая пальцы, сцепленные меж колен. Шепот за спиной убаюкивал. Хорошо, что не пришли Ирвин с Дорой, подумал Луис, вернувшись с обеда, но трудно поверить, что больше не придут. И опасения подтвердились…

— Где Рейчел? — спросил Луис.

— С матерью. Где ей и положено быть, — отрезал старик Гольдман с победоносно-довольным видом, точно делец, заключивший выгодную сделку. От старика разило виски, наверное, изрядно выпил. Он стоял перед Луисом, точно прокурор перед обвиняемым: преступление очевидно. И держался на ногах не очень твердо.

— Что вы ей сказали? — с тревогой спросил Луис. Он чуял, знал: отец ей что-то сказал. По лицу видно.

— Ничего, кроме правды. Сказал, что она пожинает плоды непослушания, вот каково выходить замуж против родительской воли.

— Неужели вы прямо так и сказали?! — Луис ушам своим не верил. — Не может быть! Неправда!

— Нет, правда. И еще сказал, что сразу понял: добром дело не кончится, беды не миновать. Ведь я с первого взгляда тебя раскусил. — Старик наклонился, обдав Луиса винным перегаром. — Меня не проведешь, сразу смекнул, что ты за фрукт, докторишка паршивый! Совратил мою дочь, женил на себе — какое безрассудство! Сделал из нее прислугу, и вот теперь на твоих бесстыжих глазах гибнет ее ребенок… попал под машину, как бездомный щенок!

Луис не понимал и половины злобных слов старика. Он все еще не мог поверить, что тот сказал Рейчел…

— Вы и вправду ей так сказали? — все повторял он. — Неужели вправду?

— Да, чтоб тебе гореть в аду! — выкрикнул Гольдман, и все в зале сразу повернулись к нему. Из налитых кровью глаз старика закапали слезы. Под мягким светом дневных ламп блестела его лысина. — Ты превратил мою любимую дочь в прислугу… разрушил ее жизнь… увез к черту на рога… из-за тебя мой внук погиб страшной смертью на дороге!

Голос его все набирал обвинительный пафос.

— ГДЕ ТЫ БЫЛ? МАЛЬЧИК ИГРАЛ НА ДОРОГЕ, А ТЫ СИДЕЛ НАД ДУРАЦКИМ МЕДИЦИНСКИМ ЖУРНАЛОМ. ЧТО, ТРУДНО БЫЛО ЗАДНИЦУ ОТ СТУЛА ОТОРВАТЬ? ЧЕМ ТЫ, СУКИН СЫН, ЗАНИМАЛСЯ? ДЕРЬМО! УБЛЮДОК! УБИЙЦА! УБИ…

Тут все и закрутилось. Луис видел себя как бы со стороны: он замахивается, блестит запонка на обшлаге рубашки (эти запонки подарила Рейчел на третью годовщину их свадьбы, не знала, не гадала, что наденет их муж на похороны в ту пору еще не рожденного сына). Казалось, кулак — это гирька, привязанная к руке. Вот она опускается прямо на подбородок Ирвина Гольдмана. Тот стоит раззявясь. Мерзкий слизняк. Такого и бить-то противно. Под кулаком за мягкой губой и подбородком он почувствовал твердое — вставная челюсть.

От удара Гольдмана отбросило назад. Рука скользнула по гробу, сдвинув его с места. Одна из ваз с цветами грохнула об пол. Кто-то вскрикнул.

Рейчел. Она отчаянно вырывалась из рук матери. Человек десять-пятнадцать, собравшихся на церемонию, пребывали в замешательстве: и неловко, и страшно видеть такое. Стив повез Джада обратно в Ладлоу, и Луис сейчас был ему благодарен: не хотелось, чтобы на глазах Джада разыгрывалось такое непотребство.

— Не бей! — крикнула Рейчел. — Не бей отца, Луис!

А обладатель жирной чековой книжки, Ирвин Гольдман, подхватил:

— Как же! Ему только со стариками и воевать! — Он улыбался, хотя изо рта сочилась кровь. — Ты ведь, мерзавец, стариков бить мастак, ну, скажи, скажи, приятно ведь старику в морду дать? Другого я от тебя и не ожидал, сучье отродье!

Луис повернулся к нему, и Гольдман ударил его по шее. Ударил неуклюже, ребром ладони, но Луис не успел защититься. От острой боли перехватило дыхание (и потом часа два ему будет трудно глотать), голова дернулась назад, а сам он рухнул на колени в проходе.

СНАЧАЛА ЦВЕТЫ НА ПОЛУ ОКАЗАЛИСЬ, ТЕПЕРЬ Я, КАК ТАМ В ПЕСНЕ ПОЕТСЯ? «РАЗ-ДВА, ГОРЕ — НЕ БЕДА!» Ему хотелось рассмеяться, но почему-то не получалось. Вместо смеха вырвался стон.

Снова закричала Рейчел.

Ирвин Гольдман, не вытирая окровавленных губ, победоносно подошел к поверженному Луису и наподдал ногой по почкам. Жгучим пламенем взвилась боль. Пришлось опереться руками об пол, чтобы не упасть плашмя на ковер.

— Да ты и со стариками не сладишь! Сосунок! — вопил Гольдман в безрассудном упоении. Он еще раз дал пинка Луису, но по почкам не попал, угодил черным ботинком прямо в левую ягодицу. Луис застонал и рухнул на пол, ударился подбородком так, что лязгнули зубы. Вдобавок он прикусил язык.

— То-то! Мне б тебя сразу пинком под зад из дома вышвырнуть, как только ты заявился! Тварь поганая! — И ткнул ногой еще, теперь в правую ягодицу. При этом на лице старика блуждала улыбка, а по щекам бежали слезы. Луис заметил, что Гольдман небрит в знак траура. К ним уже спешили распорядитель и Рейчел, вырвавшаяся наконец из цепких рук матери. Кричала она не умолкая.

Луис перевалился на бок и сел. Ирвин Гольдман уже занес ногу, чтобы снова ударить, но Луис перехватил ее, точно мяч, и что было сил оттолкнул.

Заорав, Гольдман завалился назад, раскинув руки, и упал прямо на гроб Гейджа, сработанный в городе Сторивилль, в штате Огайо и стоивший, прямо сказать, немало.

ВЕУИКИЙ И УЖАСНЫЙ ГРОХНУЛСЯ НА ГРОБ МОЕГО СЫНА, как в тумане, мелькнула у Луиса мысль. Гроб с громким стуком упал с подставок, сначала одним концом, потом другим. Щелкнул запор. Луис услышал этот звук, несмотря на вскрики и плач, несмотря на вопли Гольдмана, летевшего словно шар на кегли.

Гроб, слава Богу, не открылся и скорбные останки малыша не вывалились на пол на всеобщее обозрение, но у Луиса тем не менее похолодело все внутри: ведь спасла случайность. Упади гроб на бок, а не плашмя… И все же, прежде чем крышка, приподнявшись, встала на место, Луис приметил что-то серое — костюм, которым они с Рейчел прикрыли останки сына — и что-то красное — может, его рука.

Сидя на полу, Луис закрыл лицо руками и заплакал. Вмиг забыл он и о тесте, о военной ракетной угрозе, о хирургических швах, о «парниковом эффекте», губительном для Земли. Одного желал он в ту минуту: умереть. Вдруг воображение нарисовало причудливую картину: Гейдж в маске Микки-Мауса, он смеется, пожимает огромную лапищу Балде, любимому герою мультфильмов на главной улице диснеевской «Страны сказок». Так ярко, так отчетливо привиделось ему все!

А в ритуальном зале царил полный разор: одна подставка, на которой покоился гроб, упала, другая, будто во хмелю, прислонилась к площадке, на которой обычно священник произносит надгробное слово. По полу раскиданы цветы, среди них сидит и тоже плачет Гольдман. Из опрокинутых ваз натекла вода. Растоптанные и сломанные цветы источали дурманящий аромат.

А Рейчел все кричала и кричала.

Луис не внимал ее крикам. Гейдж с круглыми розовыми ушами Микки-Мауса потускнел и поблек, зато назойливо повторялось объявление диктора о том, что вечером гости диснеевской страны увидят фейерверк. Луис все сидел, не отнимая рук от лица, не хотел, чтобы его видели таким: в слезах, с печатью вины, боли, стыда, трусливого желания умереть, только чтобы выбраться из беспросветного горя.

Распорядитель вместе с Дорой Гольдман вывели стенавшую Рейчел из зала. Рядом, оказывается, находилась особая комната для подобных случаев. Как ее назвать? Зал Рыданий? Там Рейчел притихла. Луис, взяв себя в руки, решительно попросил всех оставить их с женой одних и сделал Рейчел укол.