Ученик дьявола, стр. 31

Когда он откинул крышку, в окна дома ударил свет фар.

Тодд торопливо рылся в коробке, Открытки, Медальон. Сложенная в несколько раз фотография женщины, на которой не было ничего, кроме черных чулок с рюшами. Старая банкнота. Несколько разных наборов документов. Пустая кожаная обложка для паспорта. И только на самом дне — письма.

Свет стал ярче, и уже отчетливо слышался рокот мотора «порше». Потом резко стих.

Тодд схватил три листа почтовой бумаги, густо исписанные с обеих сторон по-немецки, и выбежал из комнаты. Он уже был на лестнице, когда понял, что оставил взломанную шкатулку на кровати. Бегом вернулся обратно, схватил ее и снова выдвинул злополучный ящик.

Ящик опять застрял, на этот раз с резким скрежетом дерева по дереву. Снаружи он услышал скрип ручного тормоза «порше», потом открылась и захлопнулась дверь.

Как будто издалека услышал свой собственный стон. Тодд положил шкатулку в перекосившийся ящик и с силой пнул его ногой, Ящик плотно закрылся, Тодд пулей вылетел в холл. Он мчался к лестнице. На полпути услышал шаги отца на дорожке к крыльцу.

Тодд спрыгнул через перила, мягко приземлился и помчался на кухню, зажав трепещущие листы почтовой бумаги.

Раздался стук в дверь:

— Тодд! Тодд, это я!

И тут издалека донесся вой сирены «Скорой помощи». Дуссандер опять впал в полубессознательное состояние.?

— Я иду, па!

Он положил листки почтовой бумаги на стол, слегка разбросав, словно их уронили в спешке, а затем вернулся в прихожую и открыл дверь.

— Где он? — спросил Дик Бауден, проходя мимо Тодда.

— В кухне.

— Ты все правильно сделал, Тодд, — похвалил отец, торопливо и смущенно обнимая сына.

— Вроде бы, ничего не забыл, — честно сказал Тодд, проходя вслед за отцом через прихожую в кухню.

В суматохе, когда Дуссандера увозили, о письме не вспомнил никто. Отец бегло взглянул на него и тут же положил обратно, когда пришли санитары с носилками. Тодд с отцом поехали вслед за скорой, и объяснения того, что произошло, были приняты без всяких вопросов доктором, ставшим лечащим врачом Дуссандера, В конце концов, мистеру Денкеру семьдесят девять лет, и образ жизни, который он вел, был далеко не безупречен. Доктор также мимоходом похвалил Тодда за сообразительность и быстроту. Тодд рассеянно поблагодарил его, и попросил отца поехать домой.

По дороге домой Дик опять сказал сыну, что гордится им. Но Тодд едва ли слышал его. Он думал о своем винчестере.

В тот же самый день Морис Хейзел сломал позвоночник.

Морис совсем не хотел сломать его, он всего-навсего хотел прибить угол водосточного желоба на западной стороне дома. Меньше всего он думал, что при этом можно сломать позвоночник, ему и без того хватало горя в жизни. Его первая жена умерла в 25 лет, умерли и две его дочери. Брат погиб в автокатастрофе недалеко от Диснейленда в 1971. Самому Морису было уже к шестидесяти, у него был особый случай полиартрита — быстро прогрессирующий, Еще у него были бородавки на обеих руках, бородавки, которые вырастали быстрее, чем доктор успевал их выжигать. А в добавок в последние годы у него появилась склонность к мигреням, из-за чего этот хрен — сосед Роган, стал называть его «Кот Морис». Морис потом часто говорил Лидии, своей второй жене, что ему было бы очень интересно, как бы Рогану понравилось, если бы он стал называть его «Роган — Геморрой».

— Оставь, Морис, — говорила в таких случаях Лидия. — Ты совсем шуток не понимаешь, ты их никогда не понимал, иногда я удивляюсь, как это меня угораздило выйти замуж за человека, абсолютно лишенного чувства юмора. Мы поехали в Лас-Вегас, — говорила Лидия, обращаясь к пустой кухне, словно к невидимой толпе зрителей, стоящей перед ней, — мы смотрели Бадди Хэкета, и представляете, Морис ни разу не засмеялся.

Кроме полиартрита, бородавок и мигреней у Мориса была Лидия, которая, храни ее Боже, превратилась за последние пять лет в некое подобие пилы, особенно после удаления матки. Так что у него было множество печалей и множество проблем и без поломанного позвоночника.

— Морис, — кричала Лидия, стоя в дверях и вытирая мыльную пену посудным полотенцем. — Морис, сейчас же слезай с этой стремянки!

— Что? — повернул он голову, чтобы увидеть ее. Он стоял на второй сверху ступеньке алюминиевой стремянки. На этой ступеньке была ярко-желтая наклейка, гласившая: «Внимание! Равновесие с этой ступеньки может уйти без предупреждения!» На Морисе был плотницкий фартук с большими карманами: в одном — гвозди, в другом — дюбели. Земля под стремянкой была не очень ровная, и когда он двигался, стремянка слегка качалась. Затылок Мориса начал ныть, предвещая приближение мигрени. Он был раздражен. — Ну, что тебе?

— Я сказала, слезай оттуда, пока ты не свернул себе шею.

— Я уже почти закончил.

— Морис, ты качаешься на этой стремянке, как на волнах. Слезай.

— Как только все закончу, слезу! — сказал он сердито. — Отстань.

— Ты сломаешь себе хребет, — скорбно повторила она и ушла обратно в дом.

Через десять минут, когда он уже забивал последний гвоздь в водосточный желоб и отклонился назад, он услышал кошачий крик, а потом громкий лай.

— Господи, что это?

Он посмотрел вокруг, и стремянка угрожающе закачалась. В ту же секунду их кот по имени Красавчик, вылетел из-за угла гаража — шерсть дыбом, глаза сверкают. За ним, высунув язык, гнался соседский щенок колли с волочащимся поводком.

Красавчик без злого умысла, хоть и не от большого ума, кинулся под стремянку. Щенок бросился за ним.

— Осторожно, ты, глупая псина! — закричал Морис.

Лестница зашаталась. Щенок толкнул ее с разбега.

Стремянка сложилась, и Морис с испуганным воплем слетел с нее. Гвозди и дюбели высыпались из карманов фартука. Он упал на ребро бетонной дорожки, и его спину пронзила ужасная боль. Он не столько услышал, как почувствовал, что хрустнул хребет, А потом все потемнело.

Когда мир опять приобрел цвет, он все еще лежач на кромке дорожки, усыпанной гвоздями и дюбелями. Лидия стояла на коленях, склонившись над ним, и плакала. Сосед Роган тоже стоял рядом, белый, как полотно.

— Я же тебе говорила, — причитала Лидия. — Говорила, слезь с этой стремянки. Вот теперь видишь, что получилось?

Морис понял, что видеть этого совсем не хочет. Боль, пульсирующая и сжимающая, опоясала его, как ремень, это было ужасно, но хуже всего было то, что ниже этого болевого ремня он ничего не чувствовал.

— Попозже еще попричитаешь, — суховато сказал он. — А сейчас вызови врача.

— Я вызову, — пообещал Роган и побежал к своему дому.

— Лидия, — с трудом произнес Морис и облизал губы.

— Что? Что, Морис? — она наклонилась к нему, и слеза упала на его щеку. Это было, наверное, трогательно, но он вздрогнул, и боль стала еще сильнее.

— Лидия, у меня еще и мигрень.

— Бедный мой Морис! Но я же тебе говорила…

— У меня болит голова из-за того, что собака этого хрена Рогана лаяла всю ночь и не давала мне спать. Сегодня эта собака гонялась за котом, потом толкнула стремянку, и вот теперь, мне кажется, я сломал хребет.

Лидия вскрикнула. От этого звука голова Мориса загудела.

— Лидия, — сказал он и снова облизал губы.

— Что, дорогой?

— Я много лет подозревал кое-что. А теперь я знаю точно.

— Бедный мой Морис! Что?

— Бога нет, — ответил Морис и потерял сознание.

Его отвезли в Санто-Донато, и вместо того, чтобы, как обычно, есть один из ужасных ужинов Лидии, он услышал от врача, что уже никогда не сможет ходить. Его запаковали в гипс, взяли анализы крови и мочи. Доктор Клеммельман смотрел в его глаза и стучал по коленям маленьким черным молоточком, но никаких сокращений мышц в ответ не последовало.

Лидия все время была рядом, слезы текли у нее из глаз, и она меняла носовые платки один за другим. Лидия — из тех женщин, кому хорошо было бы быть женой Иова, она везде ходила с пачкой маленьких кружевных платочков, так, на всякий случай, вдруг подвернется причина поплакать. Она вызвала свою маму, и та скоро приедет («Хорошо, Лидия», — хотя для Мориса более невыносимого человека, чем теща, трудно было найти). Позвала раввина, и он тоже скоро придет («Хорошо, Лидия», — хотя он не заходил в синагогу уже лет пять и не уверен, что помнит имя раввина). Она позвонила его шефу, и хотя он не сможет приехать сейчас, просил передать свои соболезнования и сочувствие, («Хорошо, Лидия», — хотя, если кто и был под стать теще, так это вечно жующий сигары хрен Фрэнк Хэскелл). Наконец, они дали Морису снотворное и убрали Лидию. Вскоре Морис отключился: ни беспокойства, ни мигрени — ничего. Если бы они все время давали эти маленькие голубенькие таблетки, — была его последняя мысль, — он бы залез опять на стремянку и сломал себе хребет снова.