До свидания, мальчики!, стр. 41
– Просто здорово. Тебе как раз по дороге. Морскую улицу знаешь? Дом летчиков знаешь? Инку Ильину знаешь? Так вот: первый подъезд, последний этаж, квартира пятнадцать. Скажешь Инке: Володя уехал в колхоз, вернется завтра к обеду.
– Некогда мне. Я же не на пляж хожу. Я в порту купаюсь.
– Напрасно. На пляже ты можешь съесть хорошую вафлю мороженого и запить газированной водой с сиропом.
– У меня денег нет.
– О чем ты говоришь: моя просьба – мои деньги. На, бери.
Сережа взял у меня пятнадцать копеек. Этот семилетний пацан знал себе цену. Просто мороз пробегает по коже, когда подумаешь, что из него вырастет. Юрка стоял в воротах и неодобрительно на меня поглядывал. Ничего с тобой не случится: потерпишь.
В колхозе, как я и предполагал, к великому Юркиному огорчению, мы в тот же день обо всем договорились. И не с кем-нибудь, а с самим Францем Карловичем. Обычно он избегал прямых переговоров. Мы объехали на линейке Франца Карловича свекловичное поле. Кормовая свекла так проросла сорняком, что не видно было ботвы. Такого в колхозе «Рот Фронт» я никогда не видел. Франц Карлович то и дело снимал соломенную фуражку и вытирал потный лоб: ему было явно не по себе от такого поля.
– Новый культур. Чужой семян. Негодница, – сказал он.
Стали договариваться о сроках прополки.
– Полторы недели, – сказал Франц Карлович.
Я осмотрел поле. Оно начиналось от дороги на железнодорожную станцию и кончалось на берегу лимана. Чтобы прополоть такое поле, надо было не меньше двух с половиной недель.
– Три недели, – сказал я.
– Три недели! Три недели все умрет, – сказал Франц Карлович.
– Все не умрет. Мы же каждый день будем полоть.
– Две недели, – сказал Франц Карлович.
– Согласны, – ответил Юрка, как будто его кто-то тянул за язык.
Я промолчал. Мы поехали в правление. Франц Карлович привязал жеребца у коновязи, а не отправил его в конюшню, – значит, он еще собирался куда-то ехать. В кабинете Франц Карлович предложил, чтобы бригада школьников жила в риге у свекловичного поля. Он предложил это, подписывая какие-то бумаги, которые ему принес бухгалтер. Юрка снова сказал:
– Согласны.
Я подождал, пока Франц Карлович кончил подписывать бумаги.
– Не пойдет, – сказал я.
– Почему? – спросил Юрка. – Очень уж удобно: фронт работ рядом – не надо время на ходьбу терять. Потом на открытом воздухе спать приятно.
Юрке очень хотелось выглядеть солидно. «Фронт работ» – надо же такое придумать! Франц Карлович курил трубку и кивал головой. Никогда не думал, что Юрка такой дурак.
– Понимаешь, Юра, – сказал я. – Рядом с ригой – болото. А в этом болоте почему-то понравилось жить лягушкам. А лягушками, как тебе известно по зоологии, питаются ужи...
Франц Карлович забеспокоился. Он вынул изо рта трубку и сказал:
– Уж мирный животин.
– Правильно. Но девочки почему-то ужей боятся.
– Вот еще, – сказал Юрка. – Нечего идти на поводу настроений. Привыкнут. Зато фронт работ рядом.
– Теоретически все правильно. Но девочки все равно будут визжать, когда уж заползет под одеяло. А утром их не добудишься. Если даже добудишься, они обязательно заснут в поле, и солнечные удары гарантированы. Как хотите, Франц Карлович, а ребят надо разместить в школе или в хлебном амбаре.
– Нет, нет! Час ходьбы до работы.
– На машине десять минут езды, – ответил я. – Потом, Франц Карлович, надо закрепить за нами лошадь: обед и воду мы будем сами возить. В прошлом году достаточно намучились.
– Нет, нет! Это баловство – не работа. Даром хлеб кушаль – хорошей жизни не зналь. Лошадь дай, машину дай – сплошной убыток.
– Франц Карлович, за что колхоз премировал нас в прошлом году?
– Политика.
– Вы же сами говорили, что школьная бригада дала прибыль. Прибыль – это экономика.
– Хорошо. Будет работа, как прошлый год, – будет лошадь и машина, – неожиданно быстро согласился Франц Карлович. Он, кажется, очень спешил.
Мы попрощались на крыльце. Франц Карлович уехал, а Юрка заявил, что должен осмотреть амбар и школу. В риге он соглашался разместиться без осмотра. Тоже мне логика. Я с ним не пошел. Я сидел на скамейке в садике перед правлением. Посредине цветочной клумбы стоял бюст Фридриха Энгельса. Странно было видеть Фридриха Энгельса без Карла Маркса. Я уже три года его видел и не мог привыкнуть. Вернулся Юрка.
– Может, заночуем? – спросил он.
– Зачем?
– Как-то неудобно в тот же день возвращаться.
Я ничего не ответил. Я просто пошел по дороге на станцию. Чтобы успеть к вечернему симферопольскому поезду, нам пришлось последние три километра бежать по берегу моря. В вагоне Юрка приставал ко мне с разговорами. Сначала я притворялся, что сплю, а потом на самом деле заснул.
IX
С вокзала мы поехали на трамвае. На пустыре открытый прицепной вагон продувало насквозь, а длинная подножка почти цеплялась за кусты. Я уже стоял на подножке, когда Юрка спросил:
– Не знаю, сейчас к директору пойти?
– Нет, подожди, пока он ляжет спать, – ответил я и спрыгнул на ходу в конце пустыря, против Морской улицы. Кто бы мог подумать, что Юрка такой дуб. И я же рекомендовал его в секретари.
На улице уже появились нарядно одетые курортники. Они шли своими обычными вечерними маршрутами: Приморский бульвар, курзал, «Поплавок», ресторан «Дюльбер». Я спешил к Инке, потный и пыльный, с разбитыми губами. Надо было бы, конечно, забежать домой переодеться, но не хотелось тратить зря столько времени. Инку я увидел неожиданно: случайно посмотрел на другую сторону улицы и увидел. Инка никогда не ходила по той стороне. Для этого ей пришлось перейти мостовую против своего дома. Инка шла вдоль ограды сквера. От неожиданности я даже не сразу ее окликнул. У меня в голове не укладывалось, что Инка могла куда-то идти, да еще торопиться, когда меня нет в городе.
– Инка!
Инка остановилась, потом побежала ко мне через мостовую.
– Как хорошо, что ты вернулся! Ты не представляешь, как хорошо, что ты вернулся! – сказала она.
Я смотрел на нее и улыбался. У нее было какое-то странное лицо, и я никак не мог понять, что она с ним сделала. И глаза были немного испуганные.
– Куда направилась?
– Я так рада, что ты вернулся. Я так и думала, что ты вернешься. Я только не была уверена.
Я все смотрел на Инкино лицо и никак не мог понять: что она с ним сделала?
– Тебе не нравится? – спросила Инка. – Я только чуточку попудрилась и чуточку покрасила губы. Надо же когда-нибудь попробовать.
Теперь я понял, почему она стала такая красивая: под пудрой не так заметны были веснушки, а краска на Инкиных губах совсем была не видна, губы у нее всегда были очень красные.
– Делать тебе нечего, – сказал я. – Зайдем ко мне, я переоденусь.
– Зайдем, – сказала Инка.
Против входа в сквер я сошел на мостовую и остановился, потому что Инка сказала:
– Пойдем по улице. Пойдем?
Мы всегда ходили через сквер. Я не понимал, почему ей пришло в голову идти кругом, и смотрел на нее.
– Когда ходишь по песку, вечно пылятся туфли. Пойдем по улице, – сказала Инка.
Она говорила и поглядывала в сквер. Я тоже оглянулся. Недалеко от входа, боком к нам, сидел на скамейке Джон Данкер. Я вышел на тротуар, и мы пошли по улице. Я подумал, что Инка просто не хотела проходить мимо короля гавайской гитары. Мне и самому не очень хотелось его видеть. Но потом я подумал другое и остановился.
– Ну, ударь меня. Ударь. При всех ударь, – сказала Инка.
Я пошел по улице, и Инка шла за мной. Она шла чуть отставая и говорила:
– Ну, ударь меня. Ну почему ты не хочешь меня ударить? Ударь – и тебе сразу станет легче.
Я шел как оглушенный. Все во мне остановилось, и я ничего не понимал. Я только думал, что мамы, наверно, еще нет дома, и шел очень быстро, и на Инку совсем не обращал внимания, и при этом все время помнил, что она идет рядом со мной.