Вампирский Узел, стр. 71

21

Стивен сидел один у себя в номере в «Плаза», в Нью-Йорке. Телевизор работал, хотя ничего не показывал — на экране рябили серые точки. Стивен хлопнул очередной стакан водки. Жизнь прекрасна и удивительна. Почти как опера.

А что, если это действительно опера — какая-нибудь вагнеровская опера? Только представь: куда бы ты ни пошел, тебя окружают монументальные разливы симфонического оркестра — как будто у всех, кого ты встречаешь, есть невидимый плейер с той же самой мелодией, что звучит у тебя в ушах! У жизни должно быть либретто, очень подробное, с указанием каждой реплики и переводом. И если это действительно Вагнер, то у каждого основного персонажа и события должны быть свои лейтмотивы. Стивен представлял себе эти главные лейтмотивы, их названия указаны в программке в скобочках-звездочках, и они периодически проявляются — как пояснения-сноски к либретто жизни. В моем случае самым главным, наверное, будет «огонь», подумал Стивен. В голове у него звучала тема волшебного огня из «Валькирии». Он припомнил, что у Вагнера «огонь» означает также бога-обманщика, и иллюзию, и трансформацию…

Стук в дверь оборвал эти странные мечтания.

Это был Брайен Дзоттоли.

— Давай заходи. У меня есть водка, — поприветствовал его Стивен. — А где все?

— Засели в номере принца Пратны. Готовят очередной хитрый план, — сказал Брайен. — Я потихонечку смылся, хотел с вами поговорить. Вы — единственный из всей этой оголтелой компании, Стивен, кто кажется более или менее нормальным.

Стивен рассмеялся.

— И это при том, что я единственный из всей «оголтелой компании» лечился, в психушке. Садись. — Он указал на громоздкое кресло, якобы девятнадцатого века. — Не жалеешь, что примкнул к нашему скромному обществу?

— Нет. Я хочу отомстить.

— Ага, месть. Вожделенная месть, тема для великой оперы, — задумчиво проговорил Стивен, прислушиваясь к теме огня, что гремела у него в голове.

— Мне непонятно, почему именно Нью-Йорк?

— Какой ты все-таки наивный молодой человек. Ты уверен, что все дело в нескольких смертях, в потерянной племяннице, в одном большом доме, где собрались одержимые жаждой крови. Ты не знаешь этого мальчика так, как я. — Стивен начал рассказывать Брайену о своих предыдущих «знакомствах» с Тимми Валентайном, или Конрадом Штольцем, или с кем там еще, но сбился где-то на середине, упал на диван и налил себе еще водки. — Вот видишь. — Он открыл свой дипломат и вывалил его содержимое на журнальный столик. — Телеграммы. Меня зовут дирижировать. В любой театр, какой я скажу. Письмо от Терезы Бензино. Они готовы возобновить мой контракт, причем гонорар теперь вчетверо больше против того, что был раньше. А теперь смотри.

Он порвал все бумаги на мелкие кусочки, сложил их в пепельнице и поджег зажигалкой.

— Смотри, как проходит мирская слава и чахнет карьера неудачливого, в сущности, старика. Ты по-прежнему думаешь, что я тут единственный нормальный?

— Пожалуй, да.

— А почему именно Нью-Йорк… у меня тут есть знакомые из музыкальных кругов, которые могут знать, где сейчас Тимми Валентайн. Это все-таки лучше, чем целыми днями сшиваться у ворот особняка. Ты ничего больше не вычислил из тех газетных вырезок?

— Нет.

Стивен сказал:

— Когда-то я любил женщину. Но теперь она одержима. Этим вампиром. Однажды мне было видение… по крайней мере я думал, что это видение, но когда я в последний раз видел его, он был из плоти и крови…

— По-настоящему ты не с ними, правда?

— А ты как думаешь?

— Ты преследуешь что-то свое.

— Ну разумеется. Неужели ты думаешь, что меня хоть сколько-нибудь волнует великое отправление мистерии зла, которое затеял Пратна?! Я хочу вновь обрести себя, понимаешь?! Шестьдесят лет назад я заглянул в глаза призрачного существа и лишился души. С тех пор я жил лишь в тени реальности и обретал плоть, только когда смотрел ха огонь. Огонь! Огонь — это сама жизнь. В это верили древние персы, знаешь. Их религия и философия строились на бесконечной борьбе между жизнью и нежизнью, добром и злом, созиданием и разрушением. Для них огонь был воплощением самой жизни.

— Они поклонялись огню?

— Да. Они верили "о вселенский дух, Ахурамазяу, и в Ахримана, темную силу… — Стивен замолчал, вдруг решив, что Брайену это скучно. В конце концов, для большинства людей огонь — это просто огонь.

— Было бы намного праще, — сказал Брайен, — если бы эти двое, что сейчас шепчутся наверху, не питали такую страсть к пышным эффектам. Они одержимы. Вы понимаете, что я хочу сказать, да? Мы не такие, как они. Мы другие. Нами движут любовь и отчаяние.

— Нет! Я такой же одержимый, как и они!

Огонь в пепельнице догорал. И вместе с ним тускнел свет в глазах Стивена.

Джефф Гиш сошел с поезда один. Нервно огляделся, постоял пару секунд на месте. Может быть, Нао его встретит. Но было уже за полночь. По дороге домой у него будет время подумать, как объясниться с женой, страдающей патологической ревностью. И подумать о смерти Дэвида.

Над перроном не было навеса. Только парочка указателей, закрытая билетная касса и лестница вниз, к стоянке.

Джефф пошел к лестнице и вдруг увидел Дэвида, который ждал его там. Только это был не Дэвид. Дэвид умер. Это был Терри.

— Терри, — сказал он.

— Здравствуй, папа. — Мальчик был необычно бледен. Но наверное, так только казалось из-за лунного света.

— Почему ты так странно одет? И вообще почему ты здесь? Сейчас уже за полночь. Тебе разве завтра не надо в школу?

— Одет? — Мальчик улыбнулся. Джефф подошел ближе. — А, это на похороны. — Он нахмурился, поправил галстук-бабочку, одернул черный смокинг. — Просто мне захотелось надеть.

— Терри, я…

— Я знаю, папа. Этого не должно было случиться. Такое вообще не должно случаться, ни с кем. Ты за меня не волнуйся, ладно? Со мной все в порядке. Все хорошо, папа.

— Нет, все плохо. Я должен был быть дома.

— Не вини себя, папа. Ты ни в чем не виноват. Нам надо идти. Мама не знает, что я пошел на вокзал. Она думает, что я сплю.

Джеффу вдруг захотелось обнять сына, но он подавил в себе этот порыв. А вдруг Терри отстранится? Они никогда не были особенно близки. У них в семье не приветствовались «телячьи нежности».

— У тебя борода отросла, папа.

— Что? А, да.

Они вместе спустились по лестнице. По крайней мере, подумал Джефф, теперь у нас есть что-то общее. Горе. Он случайно коснулся рукой руки сына и непроизвольно отдернул руку. Такая холодная. Он подумал: вот что делает с человеком горе.

Они дошли до машины, которую Джефф оставил на стоянке пару недель назад. Кроме его машины, старенького «малибу», стоянка была абсолютно пуста. Джефф уселся за руль, бросил сумку на заднее сиденье и завел двигатель. Потом он повернул голову и увидел, что сын отчаянно тарабанит в стекло пассажирской дверцы.

— Что с тобой? Забыл, как садятся в машину? — Джефф рассмеялся своей собственной идиотской шутке.

— Ты должен меня пригласить, — сказал Терри с легким раздражением в голосе.

Джефф вздохнул, перегнулся через сиденье, открыл дверцу и впустил Терри. Когда мальчик уселся и захлопнул дверцу, Джефф вдруг почувствовал запах. Весьма неприятный запах. Как будто в машине забыли кусок мяса, и оно сгнило.

— Господи, — сказал он. — Это еще что такое? Енот забрался в багажник и там издох?

Сын прижался к нему. Джефф даже вздрогнул — настолько это было непривычно.

— Папа, папочка, — прошептал Терри. — Когда ты останешься дома уже насовсем?

— Ты же знаешь, что я не могу. У меня работа.

— А я мог бы тебя заставить. — Мальчик вдруг рассмеялся. Высоким и жутким смехом, которого Джефф никогда раньше не слышал.

— Прекрати. Это ужасно.

— Я не могу. Ты ведь думаешь, будто я Терри, да?

— Что за дурацкие шутки? Конечно, ты Терри. Иначе и быть не может, потому что…