Двести лет вместе. Часть вторая, стр. 103

Искренность его высказывания не вызывает сомнения, о таком говорится: «как сфотографировано». И воспринималось с несомненностью, именно такую картину я не раз наблюдал, – да никакой обиды она в русских и не вызывает.

Отмечает ещё один еврейский автор: в СССР «нерелигиозные евреи всех направлений дружно отстаивали принцип «чистоты расы» – и добавляет: «Ничто не может быть естественнее. Люди, для которых еврейство – пустой звук, и не ассимилированные при этом, встречаются очень редко» [1319].

Очень характерно и признание Натана Щаранского вскоре после приезда в Израиль: «Многое из моего еврейства было заложено в меня уже в нашей семье. Наша семья была хотя и ассимилированной, но еврейской». Отец был «простой советский журналист», «так увлёкся революционными идеями «счастья для всех», а не только для евреев, что стал абсолютно лояльным советским гражданином». А в 1967 после Шестидневной войны, затем и в 1968 после Чехословакии, «я внезапно ощутил явную разницу между собой и окружавшими меня неевреями… ощущение какой-то принципиальной разницы между моим, еврейским сознанием и национальным сознанием русских людей» [1320].

А вот и ещё свидетельство (1975), очень вдумчивое: «Усилия, затраченные за последние 100 лет еврейской интеллигенцией для перевоплощения в русскую национальную форму, были поистине титаническими. Впрочем, это не принесло душевного равновесия; наоборот, заставило острее почувствовать горечь двунационального бытия». И «на трагический блоковский вопрос: «Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?» – вопрос, который для русского человека имеет, как правило, однозначный ответ, – на этот вопрос русско-еврейская интеллигенция отвечала, иногда после некоторого раздумья, – «Нет, не вместе. Рядом, до поры до времени, но не вместе!»… Обязанность – Родину не заменяет». И это «оставляло еврейству руки развязанными на всех крутых поворотах российской истории» [1321].

Очень честно. И только бы мечтать, чтоб и все российские евреи имели ясность – признать эту дилемму.

А обычно ведь всю проблему видят только «в антисемитизме»: «Отстранив нас от приобщения ко всему истинно русскому, тамошний [в СССР] антисемитизм воспретил нам приблизиться и ко всему еврейскому… Антисемитизм страшен не столько тем, что он делает евреям (ставя им известные ограничения), сколько тем, что он делает с евреями, – превращая их в невротичных, придавленных, закомплексованных, ущербных» [1322].

На самом деле от такого болезненного состояния – вполне, и быстро, и уверенно – оздоровлялись те евреи, кто с полнотою осознавал себя евреями.

Еврейское самосознание в СССР – крепло, проходя через исторические рубежи, посланные евреям в XX веке. Сперва – это была Катастрофа во Второй Мировой войне. (Усилиями советской заглушки и замазки – осознание её у советского еврейства затянулось.)

Ещё толчок был дан кампанией против «космополитов» в 1949-50 годах.

Потом – тотальная угроза сталинской расправы, устранённая скорой смертью тирана.

А начиная с хрущёвской «оттепели», а затем, в 60-е годы, уже и без неё, – советское еврейство быстро распрямлялось в духе и ощущало себя – именно собою.

Уже во второй половине 50-х «растущее чувство горечи, охватывающее широкие слои советского еврейства», привело к тому, что «крепнет чувство национальной солидарности» [1323].

Но «лишь в конце 60-х годов очень небольшая группа учёных, причём не гуманитариев (наиболее яркая фигура среди них, безусловно, Александр Воронель), начала с убеждённостью… вновь восстанавливать еврейское национальное сознание в России» [1324].

И при таком-то назревавшем самосознании советских евреев – грянула и тут же победно унеслась, это казалось чудом, Шестидневная война. Израиль – вознёсся в их представлениях, они пробудились к душевному и кровному родству с ним.

Но советские власти, пришедшие в ярость от позорного поражения Насера, тут же и обрушили на еврейские головы грохочущую кампанию против «иудаизма-сионизма-фашизма», и как бы не все евреи суть «сионисты», и что «всемирный заговор» сионизма «есть закономерное, неизбежное следствие всей еврейской истории, еврейской религии и созданного ими еврейского национального характера», что «иудаизм оказался очень удобной религией для захвата мирового господства, потому что весьма последовательно проводил идеологию расового господства и апартеида» [1325].

Кампания по телевидению и в газетах ещё же сопровождалась драматическим разрывом дипломатических отношений с Израилем. Советские евреи имели причины напугаться: «казалось, что дело вот-вот дойдёт до призыва к погрому» [1326].

Но под коркой этого напуга вырастал новый и уже необоримый взрыв еврейского национального сознания.

«Горечь, обида, озлобленность, неверие в будущее накапливались, чтобы наконец прорваться наружу и привести к полному разрыву с [этой] страной и [этим] обществом – к эмиграции» [1327].

«Победа израильской армии способствовала пробуждению национального самосознания у многих тысяч почти совершенно ассимилированных советских евреев… Начался процесс национального возрождения… Активизировалась деятельность сионистских групп в различных городах страны… В 1969 предпринимались попытки создать объединённую [по СССР] сионистскую организацию… Росло число евреев, подающих документы на выезд в Израиль» [1328].

А многочисленные отказы в выезде привели к неудавшемуся 15 июня 1970 захвату самолёта для угона. Последовавший «самолётный процесс» можно считать историческим рубежом в судьбе советского еврейства.

Глава 24 – НА ОТКОЛЕ ОТ БОЛЬШЕВИЗМА

В начале XX века, когда Европа мнила себя уже на пороге всеобщего разума, никто не мог предсказать, с какой древней силой вспыхнут именно в этом веке национальные чувства всех народов мира. И век спустя все мы поражены: нам приходится предположить не близкое отмирание национальных чувств (как нам целое столетие вбивали в голову интернационал-социалисты), но – их укрепление.

Да разве многонациональность человечества – не есть его разносторонность и богатство? Эрозия наций была бы, скорее всего, обеднением человечества, энтропией духа. (И века национальных культур превратились бы в мёртвые, никому не нужные кладовые.) Это убого индустриальное рассуждение, что при всеобщем единообразии было бы прощеорганизовать планетную жизнь. Но – и тошней было бы жить.

Однако в советской империи всегда назойливо-торжествующе твердили о сглаживании и слиянии наций, о том, что у нас не существует «национальных вопросов», и уж конечно «вопроса еврейского».

А еврейский вопрос – вопрос о трёхтысячелетнем небывалом существовании разбросанной по всему миру и спаянной по духу нации, живущей вопреки всяким представлениям о государственности и территориальности, и притом живейшим и сильнейшим образом влияющей на всю мировую историю, так что называли евреев и «осью мировой истории», – отчего же бы этот вопрос да не существовал? Если уж все, все национальные вопросы проявляются, даже вот гагаузский?

Да такого глупого сомнения не могло бы и возникнуть, если бы вокруг еврейского вопроса в разное время не велась бы политическая игра, кому какая нужна.

Так и у нас в России. В предреволюционном российском обществе, как мы видели, считалось «антисемитизмом» даже умолчание о еврейском вопросе. Больше того: в сознании российского общества утверждался тогда еврейский вопрос – понимаемый как гражданское равноправие или полноправие – едва ли не центральным вопросом русской общественной жизни, и уж во всяком случае – центром совести каждого человека, лакмусовым его определителем.