Всем парням, которых я когда-либо любила (ЛП), стр. 34

Я ожидаю, что он будет отрицать, но Питер этого не делает.

– Да, есть, но мне бы хотелось, чтобы не было. Я не хочу, чтобы мной кто-нибудь владел. Не хочу кому-нибудь принадлежать.

Марго бы сказала, что она принадлежит только себе. Китти бы ответила, что никому. Полагаю, я бы сказала, что принадлежу сестрам и папе, но это не совсем то. Я не знаю, каково это – принадлежать кому-то. Но теперь, когда я задумалась, мне кажется, что именно этого я всегда и хотела, хотела действительно быть чьей-то, и чтобы кто-то был моим.

– Так вот зачем ты это делаешь, – говорю я, частично спрашивая, но в основном утверждая, – чтобы доказать, что не подвластен ей. Или не принадлежишь ей. – Я замолкаю. – Как думаешь, а есть ли разница? В смысле, между быть подвластным кому-то и кому-то принадлежать?

– Конечно. Один подразумевает выбор, другой же – нет.

– Должно быть, ты действительно ее очень сильно любишь, раз пошел на все это.

Питер фыркает.

– Ты такая наивная.

– Спасибо, – отвечаю, прекрасно зная, что это вовсе не комплимент. Я говорю это просто, чтобы ему досадить.

И понимаю, что преуспела, когда он произносит с кислой миной:

– А что ты вообще знаешь о любви, Лара Джин? У тебя даже никогда не было парня.

Меня так и подмывает придумать кого-нибудь мальчика из лагеря, из другого города, из любой точки мира. «Его зовут Клин» – вертится на кончике моего языка. Но это было бы слишком унизительно, поскольку он узнает, что я вру, ведь я уже рассказала ему, что никогда прежде ни с кем не встречалась. И даже если бы не рассказала, то было бы куда более жалко выдумать бойфренда, чем просто признать правду.

– Да, у меня никогда не было парня. Но я знаю множество людей, которые встречались с парнями, но ни разу не были влюблены. Я же была.

Вот почему я все это делаю.

Питер фыркает.

– В кого? Джоша Сандерсона? Этого придурка?

– Он не придурок, – хмурясь, говорю я. – Ты даже его не знаешь, чтобы так говорить.

– Любой с одним глазом и половиной мозгов мог бы сказать, что этот парень придурок.

– Ты заявляешь, что моя сестра слепая и безмозглая? – возмущаюсь я. Если он скажет хотя бы одно плохое слово о моей сестре, то все. Вся эта комедия закончится. Я не нуждаюсь в нем так сильно.

Питер смеется.

– Нет. Я говорю о тебе!

– Знаешь что? Я передумала. Очевидно, что ты никогда не любил никого, кроме себя. – Я пытаюсь открыть дверь, но она заперта.

– Лара Джин, я просто шучу. Ну же.

– Увидимся в понедельник.

– Постой, постой. Сначала ответь мне на один вопрос, – Питер откидывается на спинку сиденья. – Как получилось, что ты никогда ни с кем не встречалась?

Я пожимаю плечами.

– Не знаю… потому что никто никогда не предлагал?

– Что за чушь. Я точно знаю, что Мартинез приглашал тебя на выпускной бал, а ты отказалась.

Я удивлена, что он об этом знает.

– Да что с вами, ребятами, такое? Почему вы называете друг друга по фамилии? – спрашиваю я. – Это так… – Я пытаюсь подобрать подходящее слово. – Впечатляюще? Показушно?

– Не переводи тему.

– Думаю, я отказалась, потому что испугалась. – Я смотрю в окно и провожу пальцем по стеклу, выводя М (от Мартинез).

– Томми?

– Нет. Мне нравился Томми. Дело не в этом. Страшно, когда все по-настоящему. Когда не просто думаешь о человеке, а когда перед тобой реальный, живой человек со своими ожиданиями. И желаниями. – Я наконец перевожу взгляд на Питера и удивляюсь, с каким вниманием он меня слушает. Его глаза сосредоточены на мне, будто ему на самом деле интересно то, о чем я говорю. – Даже когда мне очень сильно нравился мальчик, можно сказать, даже любила, я скорее предпочитала быть с моими сестрами, потому что мое место рядом с ними.

– Стой. А что насчет сейчас?

– Сейчас? Ну, ты мне не нравишься в этом плане, поэтому…

– Хорошо, – произносит Питер. – Не влюбись в меня еще раз, ладно? Мне не нужно еще больше влюбленных в меня девушек. Это так утомительно.

Я громко смеюсь.

– Ты такой самоуверенный.

– Я шучу, – протестует Питер, но он точно не шутил. – Ладно, что ты такого во мне увидела? – ухмыляется он, вновь став дерзким и таким уверенным в своем обаянии.

– Честно? Я не знаю.

Его улыбка на мгновение исчезает, а потом вновь появляется, но теперь уже не такая самоуверенная.

– Ты отметила, что я заставляю людей чувствовать себя особенными. Ты… ты сказала, что я был хорошим танцором и научным партнером Джеффри Саттлмана!

– Ничего себе, ты действительно запомнил каждое слово из того письма, да? – подразниваю я. Что вызывает у меня прилив небольшого, злобного удовлетворения, поскольку улыбка Питера полностью исчезает. Но этот всплеск сразу же сменяется раскаянием, потому что я задела его чувства без причины. Да что это со мной, почему мне хочется обидеть Питера Кавински? Чтобы как-то исправить положение, я быстро добавляю: – Нет, это правда, тогда в тебе действительно было что-то такое.

Полагаю, я сделала только хуже, потому что он вздрагивает.

Не знаю, что еще сказать, поэтому открываю дверцу автомобиля и выхожу.

– Спасибо, что подвез, Питер.

Зайдя в дом, я первым делом направляюсь в кухню, чтобы проверить кексики. Они упакованы в «Тапперуэр[14]» и мой контейнер для кексов. Покрыты глазурью немного неаккуратно, да и посыпаны сумбурно, но в целом выглядят неплохо. Какое облегчение. По крайней мере, Китти не будет стыдно на школьной распродаже выпечки из-за меня!

От: Марго Кави [email protected]

Кому: Ларе Джин Кави [email protected]

Как дела в школе? Вступила в какой-нибудь новый клуб? Думаю, тебе следует рассмотреть Литературный журнал или Модель ООН. Не забудь, что на этой неделе корейский День Благодарения и тебе нужно позвонить бабушке, иначе она рассердится! Скучаю по вам, ребята.

P.S. Пожалуйста, пришлите «Орео»! Мне не хватает наших соревнований по маканию печенья.

С любовью, М

От: Лары Джин Кави [email protected]

Кому: Марго Кави [email protected]

В школе все хорошо. Никаких новых клубов, но посмотрим. Я уже записала в свой планер позвонить бабушке. Ни о чем не беспокойся, здесь все под контролем!

Мама Питера владеет антикварной лавкой «Линден&Вайт» в части города, выложенной булыжниками. В основном она продает мебель, но у нее также есть и ювелирные изделия, разложенные согласно десятилетиям. Мое любимое десятилетие – нулевое, то есть 1900-х годов. Есть один золотой медальон в форме сердца и с крошечным бриллиантом в центре, который смотрится как звездочка. Стоит четыреста долларов. Лавка находится рядом с книжным магазином «МакКоллс», поэтому я иногда захожу туда, чтобы навестить «свою» драгоценность. Я всегда ожидаю, что медальон купят, но этого не происходит.

Однажды на День Матери мы купили маме золотую брошку в форме клевера 1940-х. Каждую субботу в течение целого месяца мы с Марго продавали лимонад и смогли отложить на нее шестнадцать долларов. Помню, с какой гордостью мы вручили папе деньги, которые красиво и аккуратно сложили в пластиковый пакет на застежке. Тогда я считала, что мы внесли львиную долю, а папа всего лишь немного помог нам. Теперь я понимаю, что брошка стоила гораздо больше, чем шестнадцать долларов. Мне следовало бы поинтересоваться у папы, сколько на самом деле она стоила. Но, возможно, мне не захочется это знать. Быть может, куда приятнее не знать. Мы похоронили маму вместе с ней, потому что эта брошь была ее любимым украшением.

Я стою, склонившись над витриной и прикасаясь пальцами к стеклу, когда Питер обходит прилавок и оказывается ко мне лицом.