Памятное. Новые горизонты. Книга 1, стр. 16

Последовал ответ:

– Речь идет о подготовке специалистов-экономистов широкого профиля – и практиков, и теоретиков. Известно, что в Москве готовит преподавателей общественных наук для советской высшей школы Институт красной профессуры. И нечто подобное имеется в виду повторить также здесь, в аспирантуре, куда есть намерение вас зачислить.

И далее мне пояснили: необходимо сделать особый упор на те преимущества, которые несет нашему крестьянству советская власть, советская экономика, особенно реконструкция сельского хозяйства, его коллективизация по сравнению с доставшимся в наследство от дореволюционной России единоличным хозяйством. Короче говоря, надо будет с точки зрения экономической показать, что советская власть способна обеспечить несравненно лучшие условия для жизни народа, в том числе для крестьянства, чем прежний, буржуазно-помещичий строй.

Позже из разговоров с товарищами, которые тоже вызывались в комиссию для собеседования, я узнал, что они, в отличие от меня, сразу согласились поступить в эту аспирантуру. А я взял еще несколько дней на обдумывание.

– Надоело жить на стипендию, – так откровенно я и заявил на заседании комиссии.

В ответ меня успокоили:

– Через какое-то время аспирантам, видимо, будет предоставлена стипендия в размере так называемого партмаксимума, а это вполне прилично.

Борисевич сказал:

– Со сдачей экзаменов в институте у вас затруднений не будет. Вас хорошо знают и пойдут навстречу. А аспирантская группа начнет занятия примерно через полгода. Этого срока вам будет вполне достаточно.

В конце разговора профессор добавил:

– Насколько я знаю, вас все равно намечают взять на работу в Минск, если бы вы даже и не дали согласия на поступление в аспирантуру.

Это означало, что со школой и Дзержинским районом мне все равно пришлось бы распрощаться.

Взвесив все за и против, хотя времени на обдумывание было не так уж много, я сказал:

– С предложением согласен.

В итоге меня зачислили в аспирантуру.

Затем последовала поездка в Минск для сдачи экзаменов и решения вопроса с жильем. Экзамены за последний курс института я выдержал на «отлично» и строго по графику, названному комиссией. А после этого состоялось продолжительное собеседование в приемной комиссии аспирантуры. Через него прошли и другие товарищи.

Возглавлял нашу аспирантуру тот же профессор И.М. Борисевич. Его заместителем был профессор Г.Н. Климко, участник Гражданской войны. В боях за власть Советов он потерял руку.

Итак, я вместе с семьей, как мне казалось, основательно осел в Минске. Вначале снимали частную квартиру. Профессор оказался прав насчет партмаксимума: его нам выплачивали, и деньги эти по тем временам считались достаточными для такой семьи, как наша.

Началось серьезное и интенсивное изучение науки. Слово «аспирант», как нас стали именовать, звучало как-то неординарно. Как относиться к своему такому положению, мы и сами пока еще толком не знали. Мы – это семь человек, которые таким образом вошли в круг научных работников.

Центральный комитет Компартии Белоруссии увидел в нас тех, кто должен был трудиться в научно-исследовательской сфере. И мы пошли в Академию наук Белорусской ССР по призыву партии.

Через некоторое время в нашей академии отмечался какой-то юбилей. Сейчас уже и не скажу, с чем его связывали. Помню только, что мы, аспиранты, пришли на встречу с крупными учеными, солидными академиками и членами-корреспондентами. Каково же было наше удивление, когда нас посадили как равных за общий стол. И угощение за ним нам показалось весьма щедрым.

Не помню точно, о чем мы говорили между собой, но так или иначе разговор возвращался к уважительному отношению к аспирантам, впервые появившимся за общим столом, да еще почему-то на почетных местах, – отношению, которое мы ощутили со стороны маститых ученых. И мы для себя решили: нет, не зря Советское государство так хорошо относится к ученым. Видно, что науку уважают, а те, кто в ней работает, очень нужны стране.

Скажу честно, что именно после этой встречи с академиками, когда мы увидели, с каким вниманием относятся к нам эти люди, какой заботой государство окружает ученых, я понял, что идти в науку, если есть у тебя для этого какие-то данные, – значит сделать правильный выбор. Я тогда его сделал.

В первые полтора года учебы почти все внимание уделялось политической экономии, философии и английскому языку. Состав преподавателей у нас оказался довольно сильный.

Ведущим лектором и консультантом по философии был профессор И.С. Вольфсон, знаток марксистской философии, автор учебника по историческому материализму.

Главным нашим руководителем по курсу политической экономии являлся профессор А.И. Ноткин, человек больших способностей и глубоких знаний экономической теории Маркса.

Позже, когда И.В. Сталин стал уделять внимание разработке некоторых теоретических проблем экономики социализма, именно Ноткин обратился к нему с вопросом по этой проблематике. Вопрос А.И. Ноткина и ответ И.В. Сталина публиковались в советской печати. В последнее время Ноткин, уже член-корреспондент Академии наук СССР, работал в Институте экономики в Москве. Я в свое время любил обсуждать с ним вопросы политической экономии. Импонировала его глубокая эрудиция. Скончался он в 1982 году.

Переезд в Москву

В 1934 году произошло событие, повлиявшее на мой дальнейший жизненный путь. Неожиданно для нас, аспирантов, руководство института объявило:

– Ваша группа переводится в Москву в научно-исследовательский институт аналогичного профиля.

Вот так новость! Поразмыслив, все мы – и совместно, и в одиночку – решили, что популярная поговорка: «Назвался груздем – полезай в кузов», пожалуй, к нам применима. Не выражать же протест против решения о переводе.

Итак, мы направлялись в Москву. Все наше семейное домашнее хозяйство уместилось в трех чемоданах.

Жена в поезде задала мне вопрос:

– А ты не заметил ничего необычного в своем пиджаке?

Я удивился. Решил, что он где-то, возможно, порван.

– Нет, – отвечаю, – пока ничего не заметил.

Лидия Дмитриевна рассмеялась и сказала:

– У тебя кармашек вверху не на левой стороне, как у всех мужчин, а на правой.

Посмотрел – действительно, на правой. Лидия Дмитриевна объяснила:

– А я твой костюм перелицевала. Теперь потертой стороны не видно.

Я рассмеялся:

– Спасибо тебе за находчивость. Только очень наблюдательные люди могут заметить сделанное.

– Вот был бы конфуз, – добавила Лидия Дмитриевна, – если бы кто-то спросил у тебя: «Что это у вас за пиджак, у которого карман перебежал на неположенное место?»

– Если бы кто-нибудь спросил об этом, – прокомментировал я, – то мой ответ был бы таким: «А это новая мода пошла на мужские пиджаки».

Не могу забыть того ощущения, которое я испытывал по пути в Москву. Какое-то внутреннее чувство мне подсказывало, что вся дальнейшая жизнь сложится в зависимости от решений, которые будут приниматься уже в главном городе нашего государства. Кем, когда, на каком уровне – это, разумеется, было неизвестно.

Еще до отъезда я никак не мог свыкнуться с мыслью, что все больше отрываюсь от мест, где провел два с лишним десятка лет. Каждый человек связан невидимыми корнями с теми местами, где он родился, и они напоминают о родном и близком всегда. Тешил себя надеждой, что, возможно, еще поброжу по знакомым местам детства и юности.

Но старался отогнать всякие минорные думы. Внутренний голос мне как бы говорил: «Все-таки и тебе, и твоей семье вот-вот доведется очутиться не где-нибудь, а в столице нашей великой страны».

Воображение иной раз уносило меня даже в Кремль. Неужели когда-нибудь я похожу по его знаменитой брусчатке, увижу вблизи, а не на картинке его стены? Неужели я смогу скоро пойти на Красную площадь? Неужели эта мечта станет реальностью?

Затрудняюсь объяснить почему, но когда я думаю о Москве, о ее прошлом – а так обычно бывало с тех пор, как стал осознанно воспринимать действительность, – то мне почему-то в первую очередь приходят в голову факты из истории этого великого города, и самые трагические, и самые радостные. Скорее всего потому, что они глубоко проникли в сознание еще с детских и юношеских лет. Сделало свое дело постоянное чтение, любовь к литературе.