Воин Скорпиона, стр. 7

Можете назвать меня дураком. Можете назвать меня пустозвоном, надутым бахвалом, гордецом — мне наплевать. Я знаю одно: в то время, как моя Делия разыскивала меня, рассылая по всему миру всадников и аэроботы, а мной владело лишь одно желание — заключить в объятия мою ненаглядную принцессу, я не мог так вот смиренно сидеть, укрывшись в пещере. На рукояти попавшего мне в руки меча виднелся вензель из крегенских букв «ГГН». Это означало, что служивший Гахану Ганниусу наемный воин погиб какое-то время назад, а его меч стал боевой добычей сорзартов. Я праздно гадал, что же произошло с самим Гаханом Ганниусом, которого мне довелось спасти при последнем своем возвращении на Креген. И улучшились ли манеры у него самого и той девицы по имени Валима.

Требовалось хорошо составить план — и столь же хорошо его выполнить.

Те одиннадцать кораблей на берегу за ближайшей обветшалой стеной деревни паттелонских рыбаков не относились ни к свифтерам, ни к широкопалубным «купцам». Это были дромвилеры.

Сорзарты предпочли высадиться прямо в рыбацкой деревне — такие деревни, видит Зар, достаточно редкое явление на побережье внутреннего моря — дабы обеспечить судам надежную пристань. Берег здесь круто сбегал в море. Обычно жители деревни выставляют сторожей именно на случай таких набегов. Но на этот раз их, похоже, перехитрили, так как множество рыбацких лодок — знакомых мулдави с рейковым парусом, [3] характерным для Внутреннего моря — все ещё лежало вдоль стены на берегу. Значит, уйти не удалось никому.

Но эти сорзартские корабли… Я, конечно, слышал о них, когда был крозаром и пиратствовал на просторах Ока мира. Но так далеко на восток я никогда прежде не проникал. Дромвилеры представляли собой, вольно говоря, нечто среднее между галерой и парусником, хотя их нельзя было отнести к галеасам. Больше всего они походили на те классические корабли, о которых упоминают писатели древности, или на весельные суда средних веков, на которых перевозили товары и паломников в Святую землю и обратно.

Шире свифтеров, но уже широкопалубных, они имели одиночные ряды весел, по двадцать на борт, рассчитанных вероятно на трех-четырех гребцов, и две мачты. Я был довольно уверен, что на мачтах могли поднимать марсели, и ощутил невольное уважение к мореходному искусству сорзартов, ибо из марселей могло развиться все пышное парусное вооружение — лисели, трюмсели и прочее.

Мне пришла в голову ещё одна отрезвляющая мысль. При таком числе гребцов — где-то от ста двадцати до ста шестидесяти, плюс солидное число запасных — сорзарты явно не сажали на весла рабов. При необыкновенно тщательной организации дела большой военный свифтер мог нести тысячу гребцов-невольников, и в какой-то мере поить, кормить и мыть их. Но торговый корабль вообще-то существует для перевозки товаров. На борту сорзартских кораблей не было места для рабов. Значит, грести приходилось свободным — то есть сорзартам, которые сражались вместе с экипажем. Возможно, сорзарты не такие уж дикие варвары, какими их считали приверженцы Гродно и Зара.

— Я хочу пить, — нарушила молчание госпожа Пульвия, — и мой сын тоже. К тому же мы проголодались.

— Также как и я, — отозвался я. — Я добуду вам и пищу, и воду, как только это будет возможно.

— И когда же это случится? — поинтересовался Кафландер. Он соединил ладони, переплетя длинные тонкие пальцы. На них выступили вены с зеленовато-голубым отливом.

Я проигнорировал его вопрос.

С какой стати мне уничтожать этих сорзартов? Во мне росло странное чувство уважения к ним. Они были маленькими людьми — полулюдьми — и все же дрались весьма умело. И они применяли марсели. А в гребцы набирали себе свободных людей. Но я ясно видел обманчивость этих материалистических доводов. У викингов гребцы тоже были свободными — и все же в подобной ситуации я без малейших колебаний уничтожил бы все шнеки викингов, какие только смог.

Ребенок захныкал. И плакал все сильней пока, вопреки всем стараниям матери, плач не превратился в громкий рев. Он проголодался, хотел пить и реагировал на это так, как предписывала ему природа.

Я тоже сталкиваясь с какой-либо проблемой зачастую реагировал сообразно своей природе. Тем скорпионом и той лягушкой двигали силы помощнее их самих. Ну, я похвалялся, что способен обуздать свои инстинкты — но иной раз эта похвальба кажется мне пустой.

Я встал.

— Кафландер, ты останешься здесь. Сделай все, что сможешь, для госпожи Пульвии и её сына. Сег, будь любезен, пошли со мной.

Не дав им возможности ответить или заспорить, я вышел из каменной пещеры и принялся взбираться на вершину утеса.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Я ныряю обратно в Око Мира

Сег Сегуторио посмотрел на лук, который держал в руке, и его подвижные губы растянула кривая усмешка. Лук тянул примерно на двенадцать земных дюймов. [4] Сег смастерил его с быстротой, выдающей истинного умельца. Материалом для лучка послужила ветка тонкого, похожего на иву дерева туффа, в тени которого мы стояли. Тетиву он столь же проворно сработал из сплетенных полосок содранного лыка. Я посмотрел вниз с края утеса, чуть щурясь от пылающего в море отражения двух солнц Антареса.

Мы завершили свои приготовления. Осталось только разжечь огонь.

Мне пришлось подавить в себе всякое отвращение какое я как моряк испытывал к задаче, которую сам перед собой поставил.

Сег издал тяжкий вздох и повертел передо мной своим лучком.

— Будь у меня мой старый большой лук, — сокрушенно покачал головой он, — то ручаюсь тебе: я попротыкал бы этих растов-сорзартов, как подушечки для булавок — прежде, чем первый из них упал на палубу.

Его слова удивили меня. Вы, слушающие мою повесть под шорох пленки в вашей машинке, должны иметь в виду две вещи. Несмотря на черные волосы Сега, я поначалу принял его за проконца, хотя те в большинстве своем светловолосы. Но сделанные мной ранее замечания о его соплеменниках подразумевают конечно же тот народ, к которому Сег на самом деле принадлежал. Однако, замечания эти сделаны задним числом; думаю, подобный проступок простителен для человека, который столько прожил на свете.

— Большой лук? — переспросил я.

Он рассмеялся.

— Наверняка даже ты — чужеземец из чужеземцев — слышал о больших луках Лаха?

— Так ты — из Лаха?

Он снова засмеялся.

— И да, и нет.

На лице у него проступила гордость своей кровью — то древнее как мир надменное, горделивое выражение, часто возникающее на лицах тех, кто прослеживает свою родословную вплоть до самой зари их культуры. Я могу понять это чувство, но во многих отношениях рад, что не разделяю его, ибо именно эта гордость очень часто порождает уйму нелепых бесхребетных созданий, столь отравляющих жизнь на нашей родной Земле. Однако в Сеге Сегуторио, как вы ещё убедитесь, пламя гордости своей расой и предками горело более ровно и истинно.

— Я — эртир, из Эртирдрина.

Об Эртирдрине, длинном мысе на северной оконечности Лаха, я и впрямь слышал немало. Он далеко вдавался в Кифренское море между восточным Турисмондом и Вэллией и представлял собой причудливое скопление гор и долин. Когда я организовывал восстание рабов против магнатов Магдага, в моей армии было особое подразделение снайперов, набранное из лахвийских стрелков с их большими луками. У кого-то из них были рыжие волосы, у кого-то — нет, но все они были превосходными лучниками. Однако ни один из них не вел происхождение из Эртирдрина, хотя все они упоминали об этой стране — кто-то с долей трепета и уважением, а кое-кто — весьма желчно.

Я испытывал немалое искушение вступить с Сегом в небольшую дискуссию относительно сравнительных достоинств изогнутых составных луков из рога и стали, которыми пользовались мои кланнеры, но предпочел отложить её до лучших времен. Ветер дул именно так, как требовалось. Подходящие деревья выбрали, согнули и закрепили в таком положении. Траву собрали.