Властитель, стр. 64
– Хуже всего, – рассуждал я, – что я никак не ухвачу нить, за которую можно расплести весь клубок. С одной стороны – убийства, причем охрана – это случайные жертвы. Цель – Премьер-Министр. Его убрали. Но кто? Не Николай же? Кому мог мешать Премьер? Кравцову Владимиру Алексеевичу? Может быть. Тогда при чем здесь Мамедов? И где эта вертлявая потаскушка, которая везде и всюду поспевала?
– О чем ты?
– Понимаешь, Николай писал в письме, что девушка предала его. Его девушка. Я узнаю, что это Марина Вронская. Николай еще говорил, что она ушла с кем-то, кто, может быть, и убил.
– Странно ты о себе в третьем лице говоришь, – перебила она меня. – Мы, Николай… Я посмотрел на нее недоуменно:
– Я же тебе говорил, что я Сергей Волков. Или не говорил? – Я вдруг подумал: может, она не знает? Нет, все-таки говорил.
– Говорил… не помню, – нерешительно сказала она.
– Ну вот, везде эта Вронская. А сейчас ее нигде нет. Некоторое время назад испарилась, будто и не было.
Здесь, в спальне, было душновато. Но не так, как бывает в закрытой комнате, где нет движения воздуха; словно бы атмосфера душной южной ночи начинала томно давить и очаровывать… Лена… или это совершалось по сценарию кем-то другим… Всплыла пятнистая луна, и какой же свежий ночной воздух вдруг стал вдыхать я!
Я заметил, что молчу. Молчала и она.
– Прости, – зачем-то сказал я, – уже поздно, пожалуй, мне пора…
Она, неожиданно перегнувшись, схватила меня за руку и дернула к себе. Близко бархатно засияли ее глаза и ослепительно сверкнули зубки; она улыбнулась:
– Если ты такой сумасшедший, чтобы уйти, то я не такая дура, чтобы тебя отпустить.
И тут мы… я не ожидал подобного… Все было иначе, чем прошлый раз, наверное, потому, что мы ничего не пили; мы раз и навсегда сплелись в яростном порыве, и хорошо еще, что крик, который она временами испускала, не мог слышать никто, кроме роботов. А они уж как-нибудь…
А потом мы уснули.
Я открыл глаза, не понимая ни где я, ни кто я. Плечо мое онемело, и я, боясь шелохнуться, с недоумением и даже со страхом всматривался в ореол черных волос, рассыпанных возле моего лица. Это продолжалось долю секунды. Потом я все вспомнил. Стена, где вчера была луна, являла какой-то лесной пейзаж; озеро со старой деревянной лодкой… Солнце еще не взошло, от молочного света, лишенного розового оттенка, веяло стальным холодом. Я разглядывал в раннем утреннем свете ее лицо, словно видел его впервые. Она крепко спала, ровно дышала, вероятно, ей не очень удобно было лежать на моем плече, и она положила себе под голову ладонь л иногда чуть хмурила брови, будто ее снова что-то тревожило. Я внимательно всматривался в ее лицо, словно на нем была написана моя судьба.
Потом я осторожно высвободил плечо и сел на постели. Пахло лесом, озером, женщиной. Она спала крепко. У нее было почти детское лицо. Где-то я бросил халат. Не найдя, как есть прошел в ванную комнату и потребовал у бдительного воздушного шарика душ, основательно взбодривший меня. После шарик-мажордом выбрал со мной костюм, – все так же нечто взбитое на плечах и темно-кремового цвета с коричневыми ленточками там и сям. Мода мне, мягко говоря, не нравилась, но, не желая выступать в роли застарелого консерватора, я одевался так… забавно. Однако шарик заверил, что это последний крик, у Ланской только последние модели. Хорошо.
Лена спала. Я заглянул – она во сне подернула ноздрями, словно принюхивалась к чему-то. Не желая будить, я, провожаемый воздушным слугой, благополучно выбрался на улицу.
Руки в карманах, красновато-молочная зыбкость утреннего воздуха, твердый широкий шаг, я жадно вдыхал холодный воздух, чувствуя, как сердце равномерно работает, перегоняя кровь. Прохожих не было. Скользили разноцветные капли машин, являющихся, как я уже знал, общественным транспортом. Я искал кабину ТЕЛЕПОРТА. Несмотря на ранний час и именно поэтому рассчитывая на удачу, я решил навестить Мираба Мамедова, в Сад которого я обещал Катеньке сегодня прийти.
На ходу я вытащил сигарету и, сильно затянувшись, прикурил. Как-то один из моих приятелей на Уране смастерил маленькую зажигалку и уверял, что самоприкуривающиеся сигареты совсем не то, то есть гораздо больше получаешь удовольствия от процесса включения зажигалки, поднесения язычка пламени к сигарете и прочее. Ерунда, конечно, а впрочем, все ерунда.
Я докурил сигарету и принялся за следующую. Меня вдруг стало раздражать топтание па месте. Не буквальное – я шагал с удовольствием, но раздражал процесс расследования. Я здесь субъективно уже несколько месяцев, объективно – около недели (включая и первые дни после Урана), а так ничего не смог выяснить. Несколько драк, едва не проломленный собственный череп – весь актив расследования. Если дело пойдет таким образом, Николай, может случиться, не будет отомщен. Я вновь начинал злиться.
Наконец я увидел то, что искал, – кабину ТЕЛЕПОРТА. Мембрана по контуру двери исчезла, стоило мне приблизиться, и я вошел, поворачивая одновременно голову на крик.
Невдалеке остановилась голубая машина, из которой выскочил какой-то круглый толстячок и с криком покатился ко мне, уже на ходу строя умоляющие рожи, сигнализирующие о крайнем дефиците времени. Я терпеть не могу таких вот торопливых, но, вспомнив, что разбирательство с ИНФОРОМ может затянуться, я решил пропустить толстяка. И шагнул навстречу.
Он как раз подбегал, вытянув вперед руку, из которой вдруг что-то брызнуло мне в лицо. Господи, опять!
49
СТРАСТИ МАГИЧЕСКОГО КВАРТАЛА
Сознание вернулось ко мне вместе со светом в глазах и дикой головной болью в черепе. Все вместе, а также чьи-то голоса вплетались в жестокую вязь, где боль преобладала, конечно. Я лежал па твердом каменном полу, руки-ноги были стянуты проволокой-удавкой. Пахло сыростью и жженым пластиком.
Сзади раздались голоса:
– Что теперь с ним делать, хозяин?
– Вот уже не думал, что он такой тяжелый.
– Зачем мы вообще с ним носимся? Надо было на месте удавить.
Первый голос разразился потоком проклятий:
– Оба заткнитесь, я с хозяином говорю, – и продолжал: – Хозяин! Я отвлекся, ребята никак не придут в себя. Эта скотина не желала успокаиваться, как все, здоровый оказался…
Тоном ниже кто-то продолжал ныть:
– А мне заплатят за это?.. Кто сказал, что работы на пять минут, только довести, – он меня так ногой лягнул!
– Не ной! Парень десять лет провел на Уране.
– Ну и что с того? Все мгновенно отключаются от «мака». А этот, видите ли, не хочет…
– Да заткнетесь вы! – крикнул первый. – Я весь внимание, хозяин!
Те двое заговорили еще тише:
– Я помню, был у меня друг, так он с детства что только не кушал… Веришь, мы на спор какими только ядами его не травили, так что ты думаешь, до сих пор жив!
– Организм привыкает…
Тот, что говорил с хозяином, возмущенно вскричал:
– Зачем тогда сюда тащили? Могли бы и в кабине!.. Хорошо, хозяин, – продолжал уже тише. – Я понимаю, что не сразу… Понял, хотя бы несколько часов, понял… Все.
Надо мной, загородив строчки ламп на потолке, возник темный силуэт – я все еще плохо видел.
– А он глазами лупает. Очнулся, подонок. Я немедленно ощутил удар по зубам.
– Вставай, шакал!
Я медленно, стараясь не делать резких движений, поднялся. Проволока-удавка – подлейшая вещь. Стоит шевельнуться, и узлы чуть-чуть стягиваются. Это чуть-чуть, когда и так уже почти невыносимо, становится очень большой величиной.
Меня придержали, когда я пошатнулся. Я вместе с тремя типами находился в помещении, большая часть которого была огорожена низеньким заборчиком. Внутри него пылал ярко-красный квадрат четыре на четыре метра.
Был здесь и тот толстячок, что подловил меня. Был какой-то долговязый, и еще один, ростом с меня, но весь какой-то налитый силой – видно было и сквозь одежду.
Допрыгался, обругал я сам себя. Создатель, так-перетак. Эти трое привезли меня сюда не лясы точить. Судя по репликам из беседы с неким хозяином, меня предполагалось удавить. Или отправить на небеса другим способом. А я не могу толком пошевелиться, иначе проволока просто перережет мне запястья и лодыжки.