Падает вверх, стр. 19
— Здорово отлито, — сказал Григорий. — И крест и цепь. Это что, из одного все вылито?
Я уверенно подтвердил, а Григорий осторожно дотронулся до креста и тот дрогнул на цепи.
— Нет, Мишенька, его потом припаяли, — сказал Григорий, — а я думал, что ты тут все изучил досконально.
Я покраснел, до сих пор мне стыдно, и как это я не догадался! А еще художник…
СОВЕТ ДРУЗЕЙ
— Странно, что вы не рассказали мне о вашем Могикане, — сказал Платон Григорьевич, когда Диспетчер вошел в комнату медпункта. — Мне почему-то казалось, что вы тоже дружили с ним.
— Да, Могикана я знал с детства. Но о нем будет речь впереди… И искать его не нужно было. Он жил в Москве и сразу согласился приехать в назначенный день. Леонид, сосед мой, съездил в Ленинград, разыскал там Ушакова через своего бывшего командира башни, который к нему хорошо относился. А Ушаков знал, где служит Ладожский. Из Ленинграда позвонили ему, договорились обо всем. В общем через месяц ко мне съехались все, все, кого я хотел видеть. В тот день я носился с вокзала на вокзал. Не встретил только Григория, но он прилетел самолетом и ждал меня дома. Пожалуй, Григорий изменился больше всех. Как-то разросся, стал еще более коренастым, отпустил усы, обзавелся очками.
Время тянулось удивительно медленно, так как до приезда Ушакова я не хотел начинать.
— Вот все съедутся, тогда и поговорим, — сказал я им. — Иначе меня просто не хватит…
В восемь часов вечера я услышал, что меня ктото спрашивает. Я выглянул из окна. Там стоял Валентин Ушаков. Он был в штатском, но я уже знал, что полковник Ушаков — это и был он, помните я встретил его статью в «Красной звезде»?
«Я вижу, — сказал Борис Ладожский, — что у нас полный кворум и следует разыграть, кому идти за вином…»
«Делу — время, потехе — час, — заметил Димка. — Но как решит общество…»
«Судя по письму, — сказал Григорий, — сегодня нам понадобятся трезвые головы».
«Вот что, друзья, — сказал я. Мне, Платон Григорьевич, было трудно говорить от волнения. — Я пригласил вас для того…»
«Чтобы сообщить пренеприятное известие…» — вставил Димка.
Все рассмеялись, а у меня отлегло от сердца. Ведь это были свои ребята.
«Прошу меня не перебивать, — сказал я им. — Вопросы потом. Ну, уж если совсем невмоготу будет, то задавайте по ходу дела… Итак, 17 апреля 1961 года я натолкнулся на совершенно парадоксальное рассуждение… Дальнейшие исследования привели меня к открытию нового способа полета, нового способа преодоления сил земного тяготения, необычайно экономичного, необычайно простого… Но никто серьезно этим делом не заинтересовался. И я сам виноват во многом. Был я, друзья мои, некоторое время „не в себе“… А разговор идет, по сути дела, о летательном аппарате удивительных возможностей».
«Новый тип ракеты?» — спросил Ушаков.
"В том-то и дело, что этот аппарат действует совсем по другому принципу. Я назвал его «внутренним реактивным эффектом».
«Название звонкое, но обычную ракету этот аппарат способен перехватить?» — вновь спросил Ушаков.
«В любой точке траектории, почти в любой… Но не это главное. Такой летательный аппарат явится универсальным средством для межпланетных путешествий. Я потом покажу вам, что он способен выходить в космос на любой скорости, даже со скоростью черепахи…»
Я замолчал, а Валентин Ушаков, потирая руки, заметил: «Даже если все это бред, не беда. Его, ей-богу, приятно слушать…»
«Нужно разобраться, — сказал Борис Ладожский. — Может быть, ты, Миша, ошибся… Ведь, насколько я помню, бывали и у тебя ошибки и заблуждения…»
«Вот поэтому я и собрал вас. Я раскрою вам все, все тонкости этого дела. Мы все обсудим, разберем каждое возражение, но если вы со мной „не справитесь“, то тогда будем действовать. Право, игра стоит свеч!..»
«Мельников, — сказал Григорий Шелест, — что-то ты долго раскачиваешься. В последние месяцы в печати было столько самых различных материалов по этому самому вопросу, что каждому известно: дегравитация невозможна. Для того чтобы какой-нибудь не реактивный аппарат мог подняться вверх, он должен либо отталкиваться от земли, либо отталкиваться от среды, ну, скажем, воздуха. Судя по всему, твой аппарат ни от чего не отталкивается».
"Мой «аппарат отталкивается, — сказал я. — Он отталкивается от воздуха».
«Но тогда он сможет летать только в атмосфере, — разочарованно протянул Ушаков. — А ведь вначале было совсем другое впечатление».
«Да, он отталкивается от воздуха, но воздуха, заключенного в замкнутый сосуд!»
«Газ в замкнутом сосуде?» — переспросил Димка, тот, кого мы зовем Могиканом. Я навсегда запомнил его возглас. За ним многое стояло… Но об этом потом…
Диспетчер задумался.
— Вот что, Платон Григорьевич, дайте-ка мне. листок бумаги, и я нарисую вам небольшую схемку, так будет понятней все дальнейшее.
Платон Григорьевич протянул Диспетчеру листок, вырванный из блокнота, и Диспетчер нарисовал какой-то цилиндр с полушаровым сегментом посередине.
— Вот это основная схема, — сказал он. — Все, как видите, просто. Внутри цилиндра помещается легкое полушарие на длинном стержне.
— Понимаю, — сказал Платон Григорьевич. — Это вроде поршня?
— Да, но поршня особенного. Вот видите, этот поршень-движитель не прикасается вплотную к стенкам цилиндра, остается зазор, и зазор большой. Диаметр цилиндра вдвое больше диаметра вот этого полусферического движителя. И это меняет дело. Если я буду перемещать движитель вниз, то основным видом сопротивления будет так называемое сопротивление формы. Воздух несколько уплотнится перед движителем, а позади появится зона отрицательного давления. Но вот что характерно… Импульс в такой установке почти не распространяется. Воздух, обтекая движитель, образует вихри, при распаде которых получается некоторое количество тепла, вот и все…
— И все? Но о чем это говорит?
— Это говорит о том, что к подобной системе принципиально неприменим закон сохранения количества движения. Именно тот закон, который мешал всем попыткам «поднять себя за волосы», как предлагал в свое время барон Мюнхгаузен. Вообще говоря, он и здесь применим, но только по отношению к отдельным молекулам газа. А вот ко всему макроскопическому сооружению в целом не применим…
— Но как же все это выглядит с точки зрения механики? — спросил Платон Григорьевич. — Как могло случиться, чтобы такую простую вещь никто, кроме вас, не обнаружил?
— Вот на этот вопрос я не могу вам ответить, Платон Григорьевич. Я сам до конца не понимаю. Действительно, все, о чем я говорил своим друзьям, было им известно. А вот вместе — «белое пятно» на карте.
— Я понимаю, Михаил Антонович, — сказал Платон Григорьевич. — Но ведь какое пятно? Это все равно, что сегодня, в наши дни открыть новый материк где-нибудь в Атлантическом океане. Я даже не вижу, где же была основная сложность, которая помешала увидеть все это раньше.
— Сложность?.. Была, Платон Григорьевич, сложность, и весьма значительная… Понимаете ли, все просто, когда решено и найдено. Это простота результата. Чему вы улыбаетесь, Платон Григорьевич?
— Я вспомнил некоторые примеры из своей области. В конце концов в самом опыте по выработке условного рефлекса не было ничего хитрого. А ведь какие были сделаны выводы Сеченовым и Павловым… Я начинаю понимать, хотя и не знаю, как вы сделали это открытие. Я помню, что прошлый раз вы говорили о птице. Будто птица навела вас на мысль сделать ваш компенсатор.
— Правильно, птица. Вот этот движитель внутри цилиндра и подобен птичьему крылу — вернее, крылу большой летучей мыши…
— Ах, вот как! Значит, если вы посадите внутрь этого сосуда голубя или воробья, то он, взлетев, не будет давить на дно сосуда.
— И если оболочка будет достаточно легка, то, привязав голубя за ножки к дну сосуда, можно будет заставить его поднять эту оболочку… Опыт, который с птицами, вообще говоря, невозможен по причине их «сердечной' слабости»…