Не целуйтесь с незнакомцем, стр. 86

– Почему?

– Потому что все ограничивается косвенными уликами. Даже выяснив, что смертельный выстрел был сделан из этого револьвера, никак не докажешь, что курок спустил именно Тони.

– Револьвер был у него в то время, когда погиб Йен.

– Разумеется, но он скажет, что давал его кому-то другому. А, кстати, можно ведь вообще отрицать, что у него был этот револьвер. Пифани утверждает одно, он – другое, а свидетелей нет.

– Наверное, ты прав, – снова согласилась Шадоу. – Но Джанна не смирится, если Бредфорд не понесет наказания.

Уоррен кивнул; он никогда еще не видел сестру такой расстроенной как после прилета в Лондон из Бардии с останками Йена. Она дала себе слово, что отомстит за эту смерть. По пути она без ведома тети Пиф прихватила с Мальты ее револьвер.

– Странно, но расследование по поводу олеандрового яда сыграло на руку Тони, – сказала Шадоу. – Если твоя семья начнет обвинять его в убийстве пятидесятилетней давности, то это будет выглядеть совсем уж нелепо.

– А ведь верно! – Уоррен был поражен интуицией Шадоу. – Расследование выставит нашу семью в самом невыгодном свете.

Раздался телефонный звонок.

– Должно быть, Моррис.

Она подала ему трубку. Глядя на Шадоу, Уоррен выслушал отчет о баллистической экспертизе и, положив трубку, проговорил:

– Как мы и предполагали, пуля была выпущена из револьвера тети Пиф.

Шадоу схватила свой камень, прошептала какое-то заклинание и сказала:

– Бедная Джанна, теперь ей придется все выложить Пифани.

Коллис сидел в своем кабинете в Лондонской школе экономики. Дочитав свежий номер «Экономиста», он отложил его и уставился на телефон. Подобно всему остальному в этом древнем здании, телефонный аппарат был реликвией старины, сохранившейся со Второй мировой войны. Он не звонил уже несколько дней; Коллис смотрел на него просто так, уже не ожидал, что традиция будет нарушена. Казалось, все забыли о его существовании. После злосчастного интервью в аэропорту, когда он был застигнут врасплох, он превратился в изгоя.

Уоррен, напротив, был на коне. Его корявое объяснение папашиной кончины никем не оспаривалось. Даже когда Лифорт объявил о своей помолвке с Шадоу Ханникатт, по которой давно плачет дурдом, пресса захлопала в ладоши. Невесту назвали обаятельной и творческой натурой. Ее последняя выдумка, клуб «Трусики месяца», была принята с восторгом и названа «эликсиром спасения для неблагополучных супружеских пар».

Два дня назад газеты раструбили о скандале на японском фондовом рынке. Главы нескольких токийских финансовых компаний с позором подали в отставку, когда выяснилось, что они поддерживали миллионными кредитами японских гангстеров. Предупреждения Лифорта насчет британских совместных предприятий с компаниями, опекаемыми якудзой, стали выглядеть как блестящее прозрение. Пресса называла их «мудрым советом». Ну и везет же этому дилетанту!

Телефон, вопреки ожиданиям, зазвонил. Коллис покосился на него, словно получил плевок в лицо. Звонок повторился: это был взволнованный двойной перезвон «Бритиш телеком».

– Коллис Коддингтон Пемброк слушает. – Он попытался придать голосу незаинтересованный тон.

– Ректор Хилтон немедленно просит вас к себе, – было сообщено ему гнусавым деловым голосом, каким обычно изъясняются секретарши важных особ.

Спустя четыре минуты Коллис стоял перед секретаршей. Ее морковные волосы были собраны в строгий пучок, выражение лица было суровым. С нехорошим чувством он вошел в кабинет ректора и протянул руку, которую Хилтон пожал без всякого энтузиазма.

– Так... – начал тот, не предлагая Коллису сесть. – Кажется, вы попали в трудное положение.

– Да, сэр, – кивнул Коллис. И как он мог так сглупить, подписав документ, предложенный Энтони Бредфордом? Не случись этого, он мог бы все отрицать. – Надеюсь, я не причинил неприятностей...

– Причинили, – кратко и почти грубо заявил ректор. – Я вычеркнул ваше имя из списка лекторов. Мы не можем больше рекомендовать такого человека, как вы.

Далее Хилтон завел речь о чести и достоинстве, но Коллис почти не слушал его. Он был потрясен. Значит, он больше не сможет выступать с лекциями! Он жил именно ради этих моментов славы, когда все внимали его финансовым пророчествам. Неужели все это происходит с ним, Коллисом Коддингтоном Пемброком, из нортумберлендских Пемброков?

– Что тревожит меня еще больше – я даже созвал совет управляющих, – это вчерашний телефонный звонок.

Коллис опустился в кресло, поняв, что худшее ждет его впереди.

– Ваше имя фигурирует в иске о признании отцовства, вчиненном... – ректор заглянул в бумажку, – Аннабел Свортмор.

Коллис разинул было рот, чтобы опровергнуть сообщенное как клевету, но не произнес ни слова. Что толку, раз анализ крови все равно подтвердит, что отцом ребенка Аннабел является он?

– Мы не можем допустить, чтобы наши преподаватели соблазняли студенток.

– Она не студентка. Она работала в кафетерии.

– Неважно. Мы гордимся своей репутацией хорошо воспитанных и просвещенных людей. Вы определенно ни то и ни другое. В связи с этим ваша служба у нас прекращается. С сегодняшнего дня вы уволены.

24

Снаружи вовсю светило солнце, но в гостиной были закрыты ставни, из-за чего здесь царил полумрак. Ник сидел на диване Прескотта, хьюстонском подобии датского модерна, и дожидался агента по торговле недвижимостью. Похоронив Остина, Ник решил продать дом.

Он откинулся и закрыл глаза. Когда же он снова сможет проспать всю ночь, ни разу не проснувшись, мучимый кошмарами из прошлого? «Теперь ты остался один», – твердил он себе. Однако, как ни странно, он не ощущал одиночества. Дом навевал ему счастливые воспоминания. Он воспринимал его почти как живое существо: последний Прескотт!

Открыв глаза, он попытался представить, каким стал бы дом без мебели, свидетельствующей о принадлежности его ушедших обитателей к среднему классу. Выкрасить все свежей краской, запустить в гостиную стайку ребятишек, поставить на заднем дворике новые качели... В дом снова вернулось бы счастье. Нет, это все напрасно: дом надо продать.

Он встал и побрел в то крыло, где располагались три небольшие спальни, выходившие дверями в холл. Одна из них принадлежала когда-то супружеской паре – ему и Аманде Джейн. Туда он не пошел. В той комнате теперь было пусто, ее населяли одни воспоминания. Он заглянул в комнату Трейвиса. Здесь с потолка по-прежнему свисала компьютерная распечатка со словами: «Доверься волне, не противься потоку».

Прости, что я подвел тебя, дружище... Ответом ему была струя воздуха из включенного кондиционера. Ник прислонился к дверному косяку. Он чувствовал себя кругом виноватым.

Пока Остин дышал, Ник уповал на то, что в расследовании произойдет перелом и имя настоящего убийцы Трейвиса станет всеобщим достоянием. Однако этого не случилось. Бредфорды вышли сухими из воды. Ник снова оказался в состоянии полной беспомощности, ощущал сокрушительную пустоту, с которой свыкся за те пять лет, что прожил без Аманды Джейн.

Должна была существовать какая-то зацепка, на которую не обратили внимания эксперты, твердил себе Ник, возвращаясь в гостиную. По крайней мере, можно было бы найти способ принудить Бредфордов к признанию, что это они заставили Ронду покончить с собой. Что-то мог бы сделать и сам Ник.

Он посмотрел на огромный венок, присланный Джанной на похороны Остина. Ему захотелось, чтобы она была рядом; в следующее мгновение он отогнал эту мысль прочь как греховную; казалось, сами стены дома, прочтя его мысли, устроили над ним суд. Вернувшись в Хьюстон и поселившись в доме Остина, продолжавшего слабо сопротивляться недугу, он часто ловил себя на мыслях о ней, а по ночам просыпался, чтобы прервать сны с Джанной в главной роли.

В его душе прошлое и будущее были заняты отчаянным перетягиванием каната. Как всегда, победа осталась за чувством вины. Он остался жить, Аманда Джейн умерла. К чему казнить себя? Его полюбила чудесная женщина. Рядом с ней он был счастлив, если не сказать больше... Разве это преступление? Рациональная часть его рассудка отвечала «нет», однако чувство вины в конце концов брало верх.