Полмира (ЛП), стр. 42
– Много ли у тебя союзников? – спросила она, собирая волосы обеими руками в узел.
– Меньше, чем нам нужно.
– Некоторые вещи не меняются, да, Ярви? – Сумаэль шустрыми пальцами воткнула заколки обратно. – Герцог не так одержим Единым Богом, как была Теофора, но несмотря на это он выполнит договоренности с Праматерью Вексен. Он может себе позволить выбирать победителя.
– Посмотрим, – сказал Ярви. – Мне нужно поговорить с императрицей.
Сумаэль надула щеки.
– Могу попытаться. Но не могу обещать больше, чем аудиенцию.
– Ты не должна мне ничего.
Она посмотрела ему в глаза, вставляя последнюю заколку. Драгоценный камень на ее конце сверкал.
– Это не вопрос долгов. Не между нами.
Ярви выглядел так, словно готов был рассмеяться или заплакать, и в конце концов откинулся назад и неровно вздохнул.
– Я думал, больше никогда тебя не увижу.
Сумаэль улыбнулась, в ту прореху показался белый зуб, и Бренд понял, что она начинает ему нравиться.
– И?
– Я рад, что ошибся.
– Как и я. – На ее лицо снова упала та прядь волос, на миг она нахмурилась, скосив глаза, и сдула ее обратно.
Надежды
Колючка проталкивалась через недовольную толпу, текущую в храм на молитву. Здесь было так много храмов, и народ валом валил в них, чтобы помолиться.
– Поклонение этому Единому Богу занимает много времени, – проворчал Бренд, пытаясь протащить сквозь толпу свои широкие плечи.
– У высоких богов и у малых богов есть свои дела, которыми они занимаются. И только Единый Бог похоже любит лезть в дела всех остальных.
– И колокола. – Бренд поморщился от очередного перезвона из белой башни прямо над ними. – Я не стану жаловаться, если больше никогда не услышу ни одного чертова колокола. – Он придвинулся ближе и зашептал. – Они хоронят мертвецов несожженными. Закапывают их. В землю. Несожженными.
Колючка хмуро посмотрела на разросшееся кладбище перед храмом, забитое шаткими, как зубы нищего, камнями с обозначениями. Под каждым, как она поняла, был гниющий труп. Сотни их. Тысячи. Погребальная яма с мертвецами прямо в городе.
От этой мысли ее бросило в дрожь, и она сжала мешочек, в котором хранились кости пальцев ее отца.
– Будь проклят этот город. – Хоть отец и любил говорить об этом месте, но она начинала его ненавидеть. Слишком большой, его размер подавлял. Слишком шумный, так что нормально не поразмыслишь. Слишком жаркий, всегда липкий и вонючий днем и ночью. Всюду мусор и мухи, гниль и попрошайки, и от этого кружилась голова. Так много людей, все проходили мимо, никто не знал друг друга, никто не хотел ничего друг от друга, кроме как выцарапать немного денег.
– Надо отправляться домой, – пробормотала она.
– Мы только прибыли.
– Это лучшее время, чтобы оставить место, которое ненавидишь.
– Ты все ненавидишь.
– Не все. – Она глянула вбок, заметила, как Бренд смотрит на нее, и снова почувствовала то покалывание в животе, когда он быстро отвел взгляд.
Оказалось, что в его арсенале есть не только озадаченный вид и беспомощный. Было у него и еще одно выражение лица, и теперь она замечала его постоянно. Его светлые глаза смотрели на нее из-под нескольких выбившихся прядей волос. Голодные, почти. Испуганные, почти. В тот день, когда они лежали, прижавшись друг к другу на земле, так плотно, было… что-то. Что-то, отчего кровь прилила к ее лицу, и не только к лицу. К животу, наверняка. И еще сильнее чуть ниже живота. Но сомнения толпились в ее голове, как верующие в своих храмах во время молитвы.
Ты можешь просто спросить? Я знаю, когда-то мы ненавидели друг друга, но я начала думать, что ты мне довольно сильно нравишься. Есть ли вообще шанс, что и я тебе нравлюсь? Боги, это звучало абсурдно. Всю свою жизнь она только отталкивала всех от себя, и не имела ни малейшего понятия, как начать притягивать. Что если он посмотрит на нее, словно она спятила? Эта мысль зияла, словно яма перед ногами. Что значит «нравиться»? Нравиться, в смысле как? Может ей просто схватить его и поцеловать? Она все думала и думала об этом. Она почти ни о чем больше не думала. Но что если взгляд был просто взглядом? Что если все было, как говорила ее мать – ну какой мужчина захочет такую странную, неуживчивую и упрямую, как она? Уж во всяком случае не такой, как Бренд, хорошо сложенный и всеми любимый, такой, каким должен быть мужчина, и который мог заполучить кого угодно…
Внезапно он взял ее под руку и потащил обратно к дверям. Ее сердце подскочило, она даже вскрикнула по-девчачьи, когда он плотно к ней прижался. Все отпрянули в стороны, и по дороге загрохотали лошади. На уздечках метались перья, блестели золоченые доспехи, и высокие всадники в высоких шлемах не обращали никакого внимания на тех, кто жался по сторонам. Люди герцога Микедаса, несомненно.
– Кого-то могли поранить, – пробормотал Бренд, хмуро глядя им вслед.
– Ага, – прохрипела она. – Кого-то могли.
Она дурачила себя. Наверняка. Они были друзьями. Они были напарниками по веслу. Вот и все, кем им нужно было быть. Зачем разрушать это, стремясь к тому, чего она не могла получить, не заслуживала, не… потом она поймала его взгляд, снова был этот чертов взгляд, и ее сердце застучало так, словно она гребла самую тяжелую милю. Он отдернулся от нее, неловко полуулыбнувшись, и снова зашагал, когда толпа двинулась вслед за всадниками.
А что если он чувствовал то же, что и она, хотел спросить, но боялся и не знал, как это сделать? Каждый разговор с ним был похож на опасную битву. Спать в одной комнате с ним было пыткой. Когда они впервые бросили на полу свои одеяла, смеясь над состоянием огромных развалин, что купил Ярви, сквозь крышу которых проникал свет, они были просто напарниками по веслу. Но теперь она лишь притворялась, что спит, думая, как он близко. Иногда ей казалось, что он тоже притворяется, она могла поклясться, что его глаза были открыты, и он смотрел на нее. Но она никогда не была уверена. Мысль о том, чтобы спать рядом с ним, делала ее несчастной, и мысль о том, чтобы не спать рядом с ним, тоже делала ее несчастной.
Я тебе… нравлюсь? Нравлюсь? Нравлюсь?
Все это было чертовой загадкой на языке, которого она не знала.
Бренд надул щеки и вытер пот со лба, несомненно в блаженном неведении о том, какие неприятности он причиняет.
– Думаю, мы уплывем, как только заключим сделку с императрицей.
Колючка постаралась успокоить нервы и говорить нормально, что бы это ни значило.
– Думаю, этого не случится.
Бренд пожал плечами. Спокойный, твердый и доверчивый, как обычно.
– Отец Ярви найдет способ.
– Да, Отец Ярви хитроумный человек, но не волшебник. Если бы ты был во дворце, если бы видел лицо этого герцога…
– Значит Сумаэль отыщет ему способ.
Колючка фыркнула.
– Можно подумать, что встает Мать Солнце, когда появляется задница этой бабы, из-за света, которым она освещает жизни каждого.
– Не твою, надо полагать.
– Я ей не верю.
– Ты никому не веришь.
Она почти сказала: «я верю тебе», но в последний момент проглотила эти слова, лишь фыркнув.
– И Ральф ей верит, – продолжал Бренд. – Всей своей жизнью, как он сказал. И Отец Ярви тоже, а он вряд ли из доверчивых.
– Хотела бы я узнать побольше о том, что случилось с этими тремя, – сказала Колючка. – Там у них какая-то история.
– Иногда чем меньше знаешь, тем лучше живешь.
– Это ты. Не я. – Она глянула на него и заметила, что он тоже смотрит на нее. Почти голодно, почти напугано, и она почувствовала то покалывание глубоко в животе, и снова начала бы свой внутренний безумный спор сама с собой, если бы они уже не пришли на рынок.
Во всяком случае, на один из рынков. В Первом из Городов их были дюжины, и каждый размером с Ройсток. На всех царили суета и шум, это были города, набитые людьми всех форм и цветов. Грохотали огромные весы, стучали счеты, выкрикивались цены на всех языках сквозь крики, кудахтанье и гогот живности. Всюду разносилась удушливая вонь готовящейся еды, приторно-сладких специй, свежего навоза и боги знают чего еще. Всего. Всего, что продается в мире. Пряжки для поясов и соль. Пурпурные наряды и идолы. Огромные рыбы с грустными глазами. Колючка сильно зажмурила глаза и с трудом раскрыла, но всецветное безумие все еще кипело перед ней.