Полмира (ЛП), стр. 32
– Вперед! – прорычал Ральф.
Бренд заскрипел зубами, толкая, и щиты скрипели о щиты. Он увидел, как кто-то с криком упал оттого, что копье мелькнуло под щитом и вонзилось в его ногу, сам он все равно продолжил толкать. Он слышал голос с другой стороны, слова были так хорошо слышны, враг был так близко, всего лишь на расстоянии толщины доски от его лица. Он толкнул вверх, рубанул топором поверх щита, потом еще раз, фыркая и булькая, и лезвие во что-то попало. Мимо ударило копье, царапнуло по кромке его щита, и кто-то взвыл. Фрор боднул кого-то, нос того треснул прямо перед его лицом. Люди рычали и лопотали, резали и толкали, все сплелись друг с другом.
– Сдохни, козлина, сдохни!
Бренду в челюсть попал локоть, и он почувствовал вкус крови. В лицо ему брызнула грязь, наполовину ослепила, он постарался смахнуть ее, зарычал, зачертыхался, пихнул, поскользнулся, сплюнул что-то соленое и пихнул снова. Уклон был на их стороне, они знали свое дело, и медленно, но верно стена начала двигаться, отодвигая врагов назад, выдавливая их с холма туда, откуда они пришли.
– Ваша смерть идет, пела сотня!
Бренд видел гребца, который бил в шею ужаку. Он видел Колла, режущего ножом упавшего человека. Он видел Досдувоя, врезавшего споткнувшейся фигуре своим щитом. Он видел наконечник меча, торчащий из спины человека. Что-то отскочило от лица Бренда, и он задохнулся. Сначала он думал, что это стрела, но оказалось, что это был палец.
– Вперед, я сказал! Вперед!
Они надавили сильнее, куча рычащих и напрягшихся тел, слишком тесно сплетенных, чтобы бить топором, так что он уронил его, сунул руку вниз и вытащил кинжал, который выковала для него Рин.
– Железные руки! Железное сердце!
Ощущение рукояти в руке заставило его подумать о лице Рин, освещенном светом костра в их маленькой лачуге. Эти ублюдки были между ним и ней, и в нем закипела ярость. Он увидел лицо, грубые металлические кольца в заплетенных волосах, толкнул в него свой щит, отдернул голову назад, ударил кинжалом под щитом, завизжал металл, он ударил снова, рука стала липкой и горячей. Человек упал, и Бренд ступил по нему, спотыкаясь и топая, Одда помог ему удержаться на ногах, сплевывая через сжатые зубы.
– Ваша смерть идет!
Как часто он слушал, затаив дыхание, эту песню, беззвучно повторяя слова, мечтая о том, что и он займет свое место в стене, завоюет свою собственную славу? Разве об этом он мечтал? Здесь не требовалось никакого умения, только слепая удача. Не состязание благородных чемпионов, а лишь соревнование безумства. Не было места для уловок или мастерства, или даже храбрости, если только храбрость не заключалась в том, чтобы тебя беспомощного тащил поток битвы, как шторм смывает деревяшки. Возможно так оно и было.
– Убить их!
Шум был ужасным, грохот стучащего металла и колотящего дерева, и людей, сыплющих проклятиями на пределе своих изломанных голосов. Звуки, которых Бренд не мог понять. В этих звуках не было смысла. Последняя Дверь была широко раскрыта для всех, и каждый спешил к ней изо всех своих сил.
– Ваша смерть идет!
Дождь лил все сильнее, сапоги рвали траву и взбивали красную землю в грязь, и он устал, ему было больно, все ныло, но нельзя было остановиться. Боги, как ему нужно было попи?сать. Что-то врезалось в его щит, чуть не оторвав ему руку. Красный клинок метнулся мимо его уха, и он увидел рядом с собой Колючку.
Половина ее лица была закрапана кровью, и она улыбалась. Улыбалась, словно была дома.
Боевое веселье
Колючка была убийцей. Этого никто не мог отрицать.
Грязная, кровавая, изрытая сапогами полоска травы перед двигающейся стеной щитов была ее землей, и для каждого, кто вступал на нее, она была Смертью.
Со стуком, который был громче, чем стук града по обшивке Южного Ветра, стена щитов двигалась вниз с холма, пихая, рубя, затаптывая людей и таща их между щитами, поглощая их, словно голодный змей. Один попытался подняться, и она ударила его в спину отцовским мечом. Когда он упал, его окровавленное лицо было смесью страха, боли и паники.
Казалось, будет тяжелее, чем с тренировочным мечом, но на самом деле было намного легче. Сталь была такой легкой, такой острой, а ее рука такой сильной, такой быстрой. Словно у оружия был собственный разум. Безжалостный разум, нацеленный на убийство.
Она была убийцей. Так говорила Скифр, и здесь было тому доказательство, написанное кровью на коже врагов. Ей хотелось, чтобы отец был здесь и мог ее видеть. Может, тут был его призрак и подбадривал ее из-за спины. Она хотела, чтобы Хуннан был здесь, чтобы она могла ткнуть его мордой в ту кровь, которую она пролила. Чтобы она могла бросить ему вызов за то, что он лишил ее места. Чтобы она могла убить и его.
Конный Народ не понимал такой тактики сражения, и наваливался на стену в беспорядке, по одному или по двое, и в их храбрости была их погибель. Колючка заметила, что один неуклюже наклоняет копье над щитами, целясь, чтобы ударить Бренда. Она бросилась вперед, зацепила его топором за спину, острая бородка глубоко вонзилась ему в плечо, и Колючка протащила его между щитами себе в руки.
Они шатались в объятьях, хватали друг друга, его длинные волосы лезли ей в рот. Они пинались коленями и локтями, а потом Отец Ярви полоснул его сзади по ногам, он закричал, она вырвала свой топор, рубанула его по голове, его шлем разорвался и покатился по перепаханному холму.
Она слышала, как ее отец рассказывал о боевом веселье. О кровавом веселье, которое Мать Война шлет своим самым любимым детям. Она слушала его истории перед костром с широко раскрытыми глазами и пересохшим ртом. Ее мать говорила ему, что эти истории не для ушей дочери, но он наклонялся поближе и начинал говорить хриплым шепотом, так близко, что она чувствовала тепло его дыхания на своей щеке. Она слышала, как он рассказывал о боевом веселье, и теперь чувствовала его.
Мир горел, пылал, плясал, ее дыхание, разрывающее грудь, было словно горн в ее горле, когда она бежала в конец стены щитов, которая теперь изгибалась, искривлялась, угрожая развалиться. Два ужака карабкались между валунами с фланга и заходили Досдувою сзади. Она рубанула одного в бок, он согнулся пополам. Копье второго двигалось, казалось, так медленно, словно оно проходило сквозь мед, и она засмеялась, уворачиваясь от него, подрубила его ноги топором, и он покатился.
Мимо нее мелькнула стрела, и Досдувой дернул Колючку, укрыв своим щитом, два древка уже торчали около кромки. Стена прогнулась в центре, лица исказились, когда люди пытались ее удержать. Раздался грохот, один из команды упал, выплевывая зубы, и стена разделилась. Огромный ужак стоял в проеме, на нем была маска из моржовой челюсти с клыками по бокам злобного лица. Он фыркал как бык, двумя руками махал огромной дубинкой с шипами, и все отшатывались, делая проем еще шире.
У Колючки не было страха. Только боевое веселье, сильнее чем когда-либо.
Она метнулась к гиганту, кровь бурлила в ней, как Мать Море. Он выпучил на нее свои безумные глаза, когда она упала, проскользнула на боку между его огромных сапог, повернулась, рубанула, когда его дубинка врезалась в землю позади нее, попала ему по ноге сзади, кровь застыла черными пятнами, когда он рухнул на колени. Фрор шагнул вперед и рубил его тяжелыми ударами – раз, два, три, синяя рука на его лице покрылась красными каплями.
Колючка увидела, что Конный Народ разбегался, скатывался вниз с холма к открытой равнине и своим ждущим лошадям. Она высоко подняла свое оружие и закричала, горя до кончиков пальцев. Призрак отца подгонял ее, и она бросилась за убегающими врагами, как гончая за зайцами.
– Остановите ее! – взревел Ральф, и кто-то оттащил ее назад, сыплющую проклятиями и сопротивляющуюся, и оставшиеся волосы спутались на ее лице. Это был Бренд, его борода царапала ее щеку, а свою левую руку он просунул под ее, так что его щит закрывал Колючку. За бегущими ужаками она увидела других, крадущихся в траве с натянутыми луками и напряженными лицами. Их было много, и сразу за отливом боевого веселья на нее нахлынула волна страха.