Возвращение к Скарлетт. Дорога в Тару, стр. 41

Пегги с Джоном долго обсуждали ее решение отложить роман в долгий ящик, пока однажды, видя, что переубедить ее не удастся, Джон не махнул рукой и не помог ей найти в квартире место, куда можно было бы спрятать кипы конвертов, чтобы они не мозолили глаза.

Не успели они покончить с этим, как у Пегги резко обострился артрит и ей пришлось вновь обращаться к врачам. Чтобы хоть как-то уменьшить боли в суставах, ей сначала удалили несколько плохих зубов, а затем и миндалины. Диетолог исключил из ее меню сладкое и крахмал. Но ничего не помогало — боли продолжали терзать ее.

Все лето ей то вводили небольшие дозы вакцины от брюшного тифа, то назначали ежедневный массаж, то советовали пройти курс диатермического лечения. Наступил новый, 1930 год, затем пришла весна — и артрит неожиданно исчез сам собой.

Хотя Пегги почти год не прикасалась к роману, Джон не позволял ей совсем забыть о нем и о том, что он не закончен, и часто обвинял ее в том, что она не ценит свой талант, за обладание которым он сам мог бы пожертвовать многим. Несколько лет спустя, когда репортеры спросили Пегги, не думает ли она, что на нее вновь может снизойти вдохновение и она вернется к писательству, Пегги ответила очень резко: «Я до сих пор еще никогда не встречалась с этой леди — Вдохновением, и не думаю, что когда-либо встречусь».

Без сомнения, весь 1930 год вдохновение ее не посещало и к рукописи она не прикасалась. Она ухаживала за слабеющей бабушкой Стефенс и своими тетками из Джонсборо — тоже старыми и больными. Много времени забирали друзья, особенно теперь, когда она оказалась вовлеченной во все их проблемы и всегда была готова прийти на помощь в случае необходимости.

Как утверждала позднее сама Пегги, одному своему другу она «помогала в выборе трех врачей-психиатров и пары неврологов, а также в разводе и новом счастливом браке».

От работы над книгой она явно всячески уклонялась, и они оба с Джоном знали об этом. Формально, однако, считалось, что виноваты в этом все те компании близких и друзей, которые отнимали у Пегги массу времени своими просьбами и проблемами. Намеки Джона, что, дескать, ей просто нечего сказать, она игнорировала и даже, похоже, не раздражалась, когда кто-нибудь из друзей говорил: «Ну не стыдно ли, что человек с таким умом, как у Пегги, не имеет никаких стремлений?»

Похоже было на то, что книга, работу над которой Джон всячески поощрял и которая так сблизила их, никогда не будет дописана. Но эта перспектива, казалось, совершенно не беспокоила Пегги, хотя и была источником великой досады для Джона.

Глава 13

Пегги пристрастилась к бриджу, поскольку совершенно не представляла, чем еще занять послеобеденное время, а «мах-джонг» ее раздражал. Кроме того, она вступила в Атлантский женский пресс-клуб и так, курсируя между бриджем и клубом, ухитрялась избегать скуки.

Плохой игрок, Пегги выбрала бридж потому, что очень многие интеллигентные молодые женщины в Атланте играли именно в него, и во время партий всегда велись весьма приятные беседы.

Как-то после ленча в доме одной из приятельниц затеяли партию в бридж. Когда гости уселись за стол, Пегги оказалась напротив веселой молодой женщины по имени Лу Коул, с которой раньше не встречалась. Она приехала в Атланту недавно, в качестве управляющего атлантским филиалом торгового отдела издательства Макмиллана, и теперь жила в меблированных комнатах неподалеку от Маршей.

Поскольку дело было за картами, Лу спросила:

— А вы, мой партнер, чем руководствуетесь при игре? Каким-то предварительным уговором?

На что Пегги важно ответила:

— Уговором? Я о таких вещах не знаю. Я руководствуюсь, как правило, боязнью сделать что-нибудь не так. А вы?

— Необходимостью, — ответила Лу, и Пегги усмехнулась.

Лу Коул вспоминала потом: «На руках у нашего противника было четыре «пики», а у моего партнера — шесть. Сама я держала две «пики» и два туза, и мы выложили на стол пять «пик», после чего поднялись и важно, чтобы не сказать торжественно, пожали друг другу руки через стол. Поскольку за картами мы больше разговаривали, чем играли, то скоро выяснилось, что я — янки, приехавшая, чтобы работать на фирму Макмиллана (хотя это уже и так все знали, но была такая манера — все равно спрашивать), и что я посещала Смит-колледж, где Пегги также провела год. А когда подали закуски и напитки, Пегги спросила, не зайду ли я к ним в следующую среду, чтобы поужинать с ней и ее мужем Джоном Маршем».

Лу приняла приглашение, и ее угостили домашним фирменным блюдом Маршей — жареными цыплятами с зеленью — и пирожными, и Лу с удовольствием слушала рассказы Пегги об Атланте и ее суждения о книгах и людях. Сама Пегги «рассказывала свои истории с таким мастерством и живостью, — писала позднее Лу, — что мне тогда и в голову даже не пришло, что не я, гостья, а она, хозяйка, была весь вечер в центре внимания».

Очень быстро женщины подружились, и когда чуть позже Лу вышла замуж за газетчика из Атланты Алена Тейлора, обе супружеские пары стали близкими друзьями. У Тейлора, журналиста и южанина, было много общего с Маршами. Не один вечер провели обе семьи вместе, и всякий раз, рано или поздно, разговор неизменно переходил к теме Гражданской войны.

Нередки были вечера, когда они вчетвером сидели за ужином в маленькой комнате «притона», и Пегги с Аленом оживленно обсуждали, к примеру, потери Атланты, понесенные от северян. И как-то раз, в один из таких вечеров, Пегги спросила Алена, в какой из тюрем сидели его родные во время войны. Он ответил и, в свою очередь, задал ей тот же вопрос.

— А сколько твоих родственников умерло в тюрьме? — спросила Пегги.

Он ответил с точностью до человека, поинтересовался, не пневмония ли с оспой были в большинстве случаев причиной смерти заключенных.

Для двух южан подобный разговор был самым обычным делом, и говорили они об этом так, словно сами пережили все тяготы войны. Лу же решительно посмотрела на них.

— Чего я не могу понять в южанах, — сказала она, — так это их одержимости Гражданской войной. Мы, северяне, забыли о ней. Почему вы не можете этого сделать?

— Чтобы объяснить тебе это, мне пришлось бы либо говорить всю ночь, либо написать длиннющий роман, — парировала Пегги.

Почти в это же время Лу узнала от Джона, что Пегги работает над книгой о битве за Атланту и о возрождении города в период Реконструкции. Лу переговорила с Медорой, с некоторыми из бывших сослуживцев Пегги, и редакторский инстинкт подсказал ей, что Пегги Марш вполне может написать книгу, которую удастся даже опубликовать. Лу принялась уговаривать Пегги показать ей рукопись, но Пегги на уговоры не поддавалась, а обсуждать соглашалась лишь историческую сторону романа.

В сентябре 1930 года Джон получил в своей компании повышение — стал директором по рекламе, и в ознаменование этого события Марши приобрели зеленый «шевроле», обретя таким образом не только свободу передвижения, особенно на время уик-эндов, но и новые обязанности для Пегги: теперь все друзья и родные, у которых не было машин, считали своим долгом обращаться за помощью к Пегги во всех случаях, когда им надо было куда-то поехать.

И все же именно машина дала Джону тот удобный случай, который помог ему «вернуть Пегги к работе». По воскресеньям они стали совершать поездки по местам боев времен Гражданской войны или по окрестностям Атланты, и, глядя вокруг, Пегги вспоминала все те рассказы о войне, которые она когда-либо слышала и многие из которых вошли в ее книгу.

Одна из таких поездок состоялась в жаркий день начала сентября, когда они с Джоном поехали в Далтон. А 20 сентября Джон пишет своей сестре:

«Эти места были особенно интересны для нас, поскольку именно здесь разворачивались основные события Гражданской войны и романа Пегги. Побывав тут в разгаре лета, мы прониклись огромной симпатией и глубоким состраданием к людям, сражавшимся в этих местах и вынужденным таскать тяжелые пушки по склонам этих гор в июле и августе. В одном из самых интересных мест в романе Пегги рассказывается о приближении армии северян к Атланте со стороны железной дороги и о первых проявлениях страха, что Конфедерация и в самом деле может быть разбита, в то время как армия южан вела бои и отступала по направлению к Далтону и дальше, к горам Кенессоу».