Завещание чудака (илл. Эдуарда Риу), стр. 6
Речь произвела сильное впечатление на присутствующих. Все были взволнованы. Казалось, Уильям Дж. Гиппербон не замедлит появиться перед толпой, держа в одной руке завещание, которое обессмертит его имя, а другой осыпая шестерых избранников миллионами своего состояния. На надгробное слово, произнесенное самым близким другом покойного, публика ответила одобрительным перешептыванием. Граждане, стоявшие близко к оратору, передавали свое впечатление тем, кто не мог расслышать, но все же был очень растроган. Вслед за тем оркестр и хор исполнили известную «Аллилуию» из «Мессии» Генделя.
Церемония близилась к концу, а между тем публика ждала чего-то еще, чего-то из ряда вон выходящего, сверхъестественного. Да! Таково было воодушевление собравшихся, что никто не удивился бы, если бы законы природы внезапно изменились и какая-нибудь аллегорическая фигура возникла вдруг на небе — как когда-то Константину Великому вырисовался крест и слова: «Сим победиши». Или неожиданно остановилось бы солнце, как во времена Иисуса Навина, и освещало бы в течение целого часа всю несметную толпу. Словом, если бы произошел один из тех чудесных случаев, в реальность которого не могли бы не поверить только самые отчаянные вольнодумцы. Но на этот раз неизменяемость законов природы осталась непоколебимой и мир не был смущен никаким чудом.
Настал момент опустить прах в могилу. Восемь слуг покойного, одетых в парадные ливреи, подошли к гробу, освободили его от драпировок, подняли на плечи и направились к калитке ограды. Шестеро шли в том же порядке, в каком начали торжественное шествие, причем, согласно указанию церемониймейстера, находившиеся справа держали левой рукой, а находившиеся слева — правой тяжелые серебряные ручки гроба. Непосредственно за ними следовали члены «Клуба чудаков», гражданские и военные власти.
Когда калитка затворилась, оказалось, что большой вестибюль, холл и центральная круглая комната мавзолея едва могут вместить ближайших участников процессии, остальным же остается тесниться у входа. Любопытные все прибывали — теперь с разных участков Оксвудсского кладбища, и даже на ветвях деревьев виднелись человеческие фигуры. В этот момент трубы военного оркестра прозвучали с такой силой, что, казалось, должны были лопнуть легкие тех, кто в них дул. Одновременно в воздухе появились несметные стаи выпущенных на волю и украшенных разноцветными ленточками птиц. Радостными криками приветствуя свободу, носились они над озерцом и прибрежными кустами.
Гроб пронесли на руках через первые двери, потом через вторые и после короткой остановки опустили в гробницу. Снова раздался голос досточтимого Бингама, обращавшегося к Богу с просьбой широко раскрыть небесные врата покойному Уильяму Дж. Гиппербону и обеспечить ему там вечный приют.
— Слава почтенному, всеми уважаемому Гиппербону! — произнес вслед за этим церемониймейстер своим высоким звучным голосом.
— Слава! Слава! Слава! — трижды повторили присутствующие, и вся толпа, стоявшая за стенами мавзолея, многократно повторила последнее прощальное приветствие, и оно далеко разнеслось в воздухе.
Потом шестеро избранников обошли склеп и направились к выходу из холла. Оставалось только закрыть гробницу тяжелой мраморной плитой с выгравированными на ней именем и титулом покойного. В это время нотариус Торнброк выступил вперед и, вынув из кармана завещание, прочел его последние строки:
— «Могила моя должна оставаться открытой в течение двенадцати дней, и по истечении этого срока, утром двенадцатого дня, шесть человек, на которых пал жребий, явятся в мавзолей и положат свои визитные карточки на мой гроб. После того надгробная плита должна быть поставлена на место, и нотариус Торнброк ровно в двенадцать часов в большом зале Аудиториума прочтет мое завещание, которое хранится у него.
Уильям Дж. ГИППЕРБОН».
Без сомнения, покойник был большим оригиналом, и кто знает, будет ли это его посмертное чудачество последним?
Присутствующие удалились, и кладбищенский сторож запер мавзолей, а потом и калитку ограды. Погода оставалась такой же прекрасной, казалось, даже безоблачное небо стало еще яснее, еще прозрачнее среди первых теней наступившего вечера. Бесчисленные звезды загорались на небосклоне, прибавляя свой мягкий свет к свету канделябров, сверкавших вокруг мавзолея. Толпа медленно расходилась, направляясь к выходу по многочисленным дорожкам кладбища, мечтая об отдыхе после утомительного дня. В течение часа шум шагов и гул голосов еще беспокоили жителей ближайших улиц, но постепенно они стихли, и вскоре во всем квартале водворилась полная тишина.
Глава IV
ШЕСТЕРО
На следующий день жители Чикаго взялись за свои обычные занятия, но вовсе не потеряли интереса к Гиппербону, его завещанию, наследству и наследникам. Какие обязательства накладывал он на шестерых избранников и как будут введены они в наследство? Никто не допускал мысли, чтобы мисс Лисси Вэг и господа Годж Уррикан, Кембэл, Титбюри, Крабб и Реаль не нашли в этой истории ничего, кроме популярности, что поставило бы их в очень смешное положение. Существовал, конечно, способ удовлетворить любопытство публики и вывести заинтересованных лиц из состояния неуверенности, которое грозило лишить последних сна и аппетита: достаточно было бы вскрыть завещание и узнать его содержание. Но нотариус Торнброк никогда бы не согласился нарушить условий, поставленных завещателем. Пятнадцатого апреля в большом зале театра Аудиториум, в присутствии многочисленной публики, какая только сможет там вместиться, он приступит к чтению завещания Уильяма Дж. Гиппербона.
Оставалось покориться. Но время шло, и нервозность жителей возрастала. К тому же две тысячи двести ежедневных газет и пятнадцать тысяч разных других периодических изданий своими статьями поддерживали общее нетерпение. Правда, газеты могли только гадать об условиях покойного, но они брали реванш, подвергая каждого из шестерых избранников всем пыткам своих интервьюеров. В то же время и фотографы не пожелали смириться с тем, что весь кусок достанется газетчикам. А потому портреты избранников — большие и маленькие, до пояса и во весь рост — в сотнях тысяч экземпляров расходились по штатам. Одним словом, всякому ясно, что эти шестеро заняли место среди наиболее видных лиц Соединенных Штатов Америки.
Репортеры газеты «Чикаго мейл», явившиеся к Годжу Уррикану на Рандольф-стрит, 73, были приняты нелюбезно.
— Что вы от меня хотите?- закричал хозяин, едва гости переступили порог. — Я ничего не знаю! Мне совершенно нечего вам сказать! Позвали идти за катафалком, я и пошел! Да возьмет Бог его душу! Но если этот Гиппербон посмеялся надо мной, если он заставит Годжа Уррикана опустить флаг перед этими пятью выскочками, то пусть бережется!… Как бы ни был он мертв, как бы глубоко его ни зарыли, я все равно сумею…
— Но, — возразил один из репортеров, — ничто не дает основания думать что вы подверглись какой-то мистификации. И если на вашу долю придется только одна шестая наследства…
— Одна шестая!… — вскричал громовым голосом расходившийся господин. — А могу ли я быть уверен, что получу ее, эту шестую, всю целиком?!
— Успокойтесь, прошу вас!
— Никогда не успокоюсь!… Не в моей натуре! К бурям я привык, я сам всегда бушевал…
— Ни о какой буре не может быть речи, — возразил репортер, — горизонт чист…
— Это мы еще увидим! А если вы собираетесь занимать публику моей особой, советую хорошенько обдумать свою статейку. Иначе придется иметь дело с коммодором Урриканом!
Да, это был самый настоящий коммодор, офицер флота Соединенных Штатов, шесть месяцев назад вышедший в отставку, о чем он все еще сокрушался. Бравый моряк, всегда строго исполнявший свой долг под неприятельским огнем, и перед огнем небесным он, несмотря на свои пятьдесят два года, еще не потерял врожденной вспыльчивости. Представьте себе человека крепкого телосложения, рослого и широкоплечего; большие глаза гневно вращаются под всклокоченными бровями, у него немного низкий лоб, наголо обритая голова, четырехугольный подбородок и небольшая борода, которую он то и дело теребит нервными пальцами. Руки крепко прилажены к туловищу, а ноги слегка согнуты дугообразно в коленях, отчего все тело наклоняется немного вперед и при ходьбе раскачивается, как бывает у моряков. Всегда готовый с кем-нибудь сцепиться и затеять ссору, он так и не приобрел друзей. Удивительно, если бы такой тип оказался женатым, но женат он, конечно, не был. «И какое это счастье для его жены!» — любили повторять злые языки. Он принадлежал к той категории несдержанных людей, у которых туловище обычно устремлено вперед, точно они постоянно готовятся к атаке. Их горящие зрачки то и дело судорожно сокращаются, в голосе звучит металл, даже когда они спокойны, и злобное рычание, когда недолгое спокойствие их оставляет.