Зеленые созвездия (СИ), стр. 19

Каштан ничего не отвечает.

— Ну чего ты молчишь, а? — подначиваю я.

В тот вечер умерло пятнадцать человек, — говорит Каштан, и мне становится плохо. — В основном, люди с повышенным давлением. Воздушные потоки создали резкий перепад. От сердца по побережью умерло пятнадцать человек.

— Это из-за того, что Море меня спасло? — тихо спрашиваю я.

Каштан согласно шелестит листвой.

— И зачем оно это сделало? — Мне внезапно становится очень жалко людей, погибших из-за меня. Я находился при смерти. Мне достаточно было ещё одного дня, чтобы стать частью Природы, но меня вытащили и убили других людей, возможно, чьих-то родителей.

Ты зелёный ребёнок. Тебя… надо было спасти. — Я чувствую, что Каштан старательно подбирает слова, но в его сущности кружится больший смысл, нежели скрывают фразы, только я не могу разобрать, что именно.

Несколько секунд во мне борются противоречивые чувства, но потом вспоминается пляж реки. Чупа-чупс, который приносит отец. Мне четыре годика.

— Всё это бред! — восклицаю. — По отношению к моему отцу Природа тоже разработала свой алгоритм? Почему он умер? Почему его клетки стали работать неправильно? Они же созданы Природой! Если Природа создаёт такие ошибки, то она какая-то недоучка!

Каштан молчит. Что ж, кажется, я загоняю его в тупик и следующие его фразы похожи на оправдание.

Ты опять зацикливаешься на слове смерть. Это не самое страшное, что может случиться с человеком.

— Ты мне так и не ответил, зачем Природа сделала с ним такое? — говорю я. — Ни одно лекарство не смогло спасти его.

Лекарства, это одно из великих зол человечества.

— Ну да, а потом ты мне скажешь, что мы все дружно должны утопиться в Море.

Не утрируй, — отвечает Каштан. — Если человек родился с ошибкой, он должен скоро умереть, чтобы быстрее стать частью Природы. А вы лекарствами продлеваете его жизнь. И те, кто должны были умереть ребёнком, вырастают. Они даже делают семьи и у них появляются дети. И в детях по наследству, генетически закладывается ошибка. Этого быть не должно. Из-за таких манипуляций природным телом, человечество слабеет, болеет и вся чужая форма вырождается. Природе приходится прикладывать гораздо больше усилий, чтобы защищать вас.

— Значит, смерть моего папы — это запрограммированная ошибка Природы? — безнадёжно усмехаюсь я, а потом начинаю слезать вниз. — И я — следствие этой ошибки. — Каштан молчит, но чувствую, он хочет что-то сказать. Может, просто не может облечь информацию в слова.

Ты — не ошибка. Ты — зелёный ребёнок. Теперь ты никогда не будешь болеть. Природа будет лечить каждый твой недуг. А если бы ты не услышал голос Моря и остался бы человеком, то через какое-то время заболел бы тем же, чем болел и твой отец.

— Пусть тогда Природа его воскресит, — пыхчу я, нащупывая ногой привычную ветку-ступеньку.

Каштан ничего не говорит. Даже если и хочет — не знает как.

— Ты мне отвратителен, — говорю я, слезая на землю и нащупывая сандалии. — И твоя Природа. Все вы отвратительны. Не хочу вас больше слышать! Я прикажу деда срубить тебя, болван! — угрожаю я, но Каштан молчит. Ни страха, ни мольбы, ни ненависти. От этого я лишь завожусь ещё больше и зло пинаю ствол дерева, а потом ухожу в комнату и бросаюсь на кровать.

Ночью мне снится, будто я тону в Море. Круг сдувается, акулы плавают вокруг и щёлкают зубами. А под водой ко мне протягивает бледные руки Игнат. Его глаза расширены, а рот открывается и закрывается, как у рыбы.

Глава четвёртая Володька

Разбудила меня мама.

— Никита, — хмурится она. — К тебе пришли.

От удивления я мгновенно пробуждаюсь. Кто мог ко мне прийти, если одноклассники живут за десятки километров, да и друзей среди них у меня нет. Мама уходит, а я спешно надеваю шорты и несусь вниз, потирая глаза.

Вдалеке у ворот мама разговаривает с каким-то пацаном. Я пока не могу разглядеть его, лишь шапку тёмных волос, поэтому навожу на себя грозный вид и семеню по дорожке. Чем ближе становится мальчишка, тем больше я убеждаюсь, что не знаком с ним. А тот тем временем излучает дружелюбие, открыто улыбается, обнимая свой велосипед, и болтает с моей мамой. Его взгляд то и дело срывается в мою сторону.

И вот я уже останавливаюсь рядом с мамой. На незнакомце хлопчатобумажные шорты и простенькая синяя футболка со сливового цвета воротником. Волосы у него волнистые, почти кудрявые, разбросанные в разные стороны непослушной копной, нос круглый, по лицу врассыпную разбежались веснушки, кожа бледная, почти молочная и кость широкая, отчего мальчишка кажется в полтора раза толще меня.

— Никита, это Володя, — улыбается мама и говорит как будто осторожно. Замечает мой хмурый взгляд. Я стою, обхватив себя одной рукой, и враждебно сверлю незнакомца, вторгшегося в мою жизнь. На вид он мой сверстник. — Впрочем, — продолжает мама. — Думаю, он сам тебе всё расскажет.

— Я живу в соседнем доме, в десятке километров севернее, — кивает Володька в сторону. Голос у него сквозит удивлением, чуточку с хрипотцой. — Просто, я узнал, что здесь ты живёшь… и я там один живу… Вот, думаю, заеду, познакомлюсь. Здесь подружиться не с кем. Другие ребята далеко в городе…

Володька теряется всё больше и больше, потухая под моим испепеляющим взглядом.

— Спасибо, — отвечаю я. — Мне друзья не нужны. Мне и так хорошо.

Потом разворачиваюсь и иду в дом досыпать. Мама нагоняет меня уже в комнате, когда я прыгаю на простыню. Последний разговор с Каштаном ещё не забылся, и злость не улеглась. Видеть никого не хочется.

— Никита, — шепчет она, будто боится, что незнакомый мальчишка у ворот её услышит. — Так нельзя. Это грубо. Он же приехал сюда с дружелюбными намерениями.

— Вот пусть с ними и едет обратно, — отвечаю я, обнимая подушку.

— Никита! — осуждающе ноет мама. — Ну нельзя же так. Он тебе ничего плохого не сделал.

— Если б сделал, я бы его уже убил, — зеваю. — Чего ему надо? На речку ездить? За грибами ходить? У него, наверное, даже компьютера нет.

— Откуда ты знаешь?

— До северных домов интернет не достаёт. Это какой-то зануда, который, наверное, даже драться не умеет, любит свою собачку Жучку и сидит дома крестиком вышивает.

— Ну поговори с ним. Посмотри хотя бы, что он скажет, — просит мама. — Может, мальчик хороший.

— Да он уже уехал, наверное.

— Нет, он ждёт тебя у ворот.

Я стонаю и нехотя поднимаюсь на ноги.

Назойливый Володька никуда не ушёл, так и стоит у ворот с велосипедом. Теперь я подхожу к нему уже без мамы.

— Ну чего тебе? — с враждебностью спрашиваю я.

Да мне-то ничего, а вот ты выглядишь так, будто у тебя проблемы, — отвечает мальчишка.

Я готовлюсь ответить наглее, но так и застываю. Не сразу доходит, что Володька даже не открывал рта, кода говорил. Губы застыли в приветливой улыбке.

— Это… ээээ… — теряюсь я. Мать твою за ногу, как я сразу не догадался. Я смотрю в Володькины глаза, ясные и блестящие, как два изумруда.

— Ну вот как-то так, — жмёт плечами Володька, нервно поглаживая руль велосипеда. — Сегодня ночью они велели приехать. Сказали, что тебе одному сложно.

— Они? — спрашиваю я.

— Природа, — уточняет Володька. — У нас во дворе три дерева растёт: Дуб и две Лиственницы. Они мне уже три дня про тебя рассказывают. Начали с того, как ты в Море заблудился. Я каждый день к ним бегу и спрашиваю как ты. Интересно же. А вчера им Каштан на тебя пожаловался.

— Ябеда, — незлобно бурчу я и кошусь в сторону его кроны, что виновато выглядывает из-за крыши дома.

Володька легонько смеётся. Смех у него заливистый и заразительный.

— Мне тебя стало действительно жалко, — говорит он. — И никого рядом нет, чтобы помочь, вот я и приехал.

Моё настроение в разы поднимается, и я почти смеюсь. К нам уже с крыльца бежит мама.

— И чем мы будем сейчас заниматься? — спрашиваю.

— Поехали куда-нибудь, — говорит Володька. — Где можно поговорить.