Лорс рисует афишу, стр. 36
— Магомета Хасановича увезли на операцию: у него язва. Полунина уезжает в отпуск. Зато приезжает Тлин… — Аза помолчала. — Понимаете вы это? Ничего хорошего я от этого не жду.
Едва успел Тлин приехать из пансионата, а уже знал все досконально о проведенном вечере.
— Мероприятие прошло без серьезного срыва, — сказал он Лорсу. — Но зачем вы пустили передового старика бригадира вприсядку со звеньевой? Не умеем идейно нагружать. Идем на поводу у зала. Гонимся за чистой развлекательностью.
Тлин свел разговор к выводу, что ошибки Лорса всегда идут от неумения использовать готовые, проверенные жизнью формы работы.
— Наряду с этим замечается у вас — молодого человека! — консерватизм, — добавил он. — Я в районной газете пишу, что при Доме культуры действует Народный театр, вы же в отчетах упорно называете его «кружок»…
— А показуха — это тоже проверенная жизнью форма? — не выдержал Лорс.
— Я требую раз и навсегда… Впрочем, какой смысл говорить вам о моей точке зрения на культпросветработу. Теперь я знаю, что надо делать!
Тлин прямо-таки почесал губами мочку уха. А смысл его таинственных последних слов Лорс понял очень скоро.
Глава VIII. По тропе надо идти до конца
Еще один экс-директор!
«Вот теперь-то, Эля, я имею вволю времени, чтобы размышлять о жизни. Я вспоминаю, как ты сказала о себе: «Я — умная птица». Мне показалось, что ты произнесла их тогда с горечью. Не зря ли ты сожалеешь, что кто-то, а не ты сама, продолбил для тебя окошко?! Твоя мама-дятлиха объяснила тебе и объясняет до сих пор, что именно увидела и увидишь ты через это окошко и как надо реагировать на увиденное: попала в беду — сделаешь то-то; столкнешься с подлостью, завистью — поступишь так-то.
А на меня мои собственные открытия обрушиваются словно камни с горы. Окошко свое я еще только прорубаю. Едва проклевался первый крошечный просвет. Но и через него уже видится, сколько в жизни гнусного наряду с прекрасным. Так я ощутил впервые в жизни настоящую подлость. Сконцентрировалась она в разносной газетной статье обо мне (я тебе не прощу никогда, если твой отец пойдет к редактору выгораживать меня).
В статье Цвига все — правда и все — неправда. И написано это так, будто диктовал Тлин».
Лорс имел теперь вдоволь времени и для чтения, он снова читал и перечитывал статью Цвигуна. Арк. Цвиг, пожалуй, впервые выступил в критическом жанре. И выступил талантливо. «Талантлив тот, кто любит». Или… ненавидит.
Посвящена статья отнюдь не Лорсу: Цвиг сообразил, что смешно палить из пушки по клубному воробью. «Больше требовательности к кадрам» — вот мысль статьи. Заведующий отделом культуры Тлин энергично, по-научному развертывает дело, но надо пожелать ему большей требовательности к клубным и библиотечным работникам. Тогда не будет «таких фактов, которые свидетельствуют…».
Об этих фактах Арк. Цвиг поминал лишь мимоходом, к слову. «Бокс» на глазах у всей деревни… Избиение рабочего во время спектакля… Карты в клубе… Невыполнение указаний отдела культуры… Срыв спортивного праздника…
Цвиг ради справедливости признавал в статье, что Тлин не либеральничает и вынес взыскания директору. «Однако взыскания не должны быть единственной формой терпеливого воспитания молодых работников, которые сумели за короткий срок сделать в Доме культуры и немало хорошего».
В этом месте статьи читатель, разумеется, должен был воскликнуть: «Чего мямлит автор? Какое воспитание, когда просто гнать таких надо от клуба?!»
Что после этого оставалось делать малотребовательному Тлину, как не издать приказ о снятии Лорса с работы!
…Долго и очень лирично звучала в тот день в вечерней тиши кабинета заведующего скрипка, на которой Тлин так любил играть в минуты отдыха.
Через несколько дней после приказа Никодим Павлович убедил Лорса:
— Иди в райком, к первому секретарю. Люди о тебе Николаю Ивановичу говорят хорошее, но он-то не знает толком, что ты за птица. Расскажи ему все от души. В жизни надо бороться, отстаивать себя!
«Нет, ни себя, ни свою должность я отстаивать не буду, — решил Лорс. — Я пойду, чтобы открыть секретарю глаза на человеческую подлость. Она опасна для всех. О ней должны знать!»
…Секретарь разговаривал, стоя, по телефону, кивком предложил Лорсу сесть. Он высок, строен. Скуластое лицо — матово-бледное, очень чисто выбритое, а все равно выглядит как небритое.
Секретарь, видно, потрясающий аккуратист. Лорсу до него далеко. Положив трубку, он выслушал Лорса, очень ровно расставил вещи у себя на столе, посмотрел на часы и, наконец, произнес:
— Приедет Полунина, приедет Аза — разберутся! И вообще: поч-ч-чему такое паломничество? Никодим Павлович здесь уже говорил. Иван Матвеевич за вас вступался… Кружковцы ваши толпой… Разберемся. Не виноваты — восстановим на работе!
— Я не об этом!
— Справедливости хотите? Поч-ч-чему же не протестовали, когда вам выговор вынесли? Значит, справедливо пишет газета?
Николай Иванович еще раз посмотрел на часы, и тогда Лорс встал.
— Подожди, — сказал секретарь и взялся что-то писать на листочке.
Закончив, Николай Иванович снова поправил предметы на столе (под каждым картонный кружочек) и протянул Лорсу бумажку:
— Голодным собираешься ходить? Вот записка в колхоз. Покрутись там пока на току, повороши кукурузу. Столовая у них на току. Будут кормить.
Лорс не пошел в колхоз. Не хотел он кормиться на току, как воробей.
В чайную он пошел только один раз. Когда Лорс доедал картофельную котлетку (неожиданно обнаружилось, что деньги на исходе!), к нему подсел человек в тюбетейке. Он теперь торговал на улице бананами. В деревне бананы! И все равно перед ним на тарелке была двойная порция люля-кебаба.
— Худую картофельную котлетку кушаешь, да-а? — установила тюбетейка. — Говорил тебе: делом займись, делом! Да-а?
— Перец любишь, да-а? — спросил Лорс.
— Да-а…
— Кушай перец! Да-а?
Он высыпал на чужой люля-кебаб все содержимое перечницы и ушел, не доев котлету.
Больше не стал Лорс ходить и в чайную. Но его одолевали разговорами и дома.
Притащились Володя и Петя. Будто бы посоветоваться, хороша ли новая песня, а сами целый вечер пели Лорсу то, что он любил. Петя заикнулся было о настроении Лорса, но Лорс ответил:
— Не утешай, Петя!
Пришел Вадуд с вкусной сушеной бараниной, которую приготовила его мать для Лорса.
Неожиданно появился Дидиг. Он положил Лорсу на стол ворох разных книг и ушел, молча попрощавшись.
Лорс начитался, выспался и вышел на веранду. На ступеньке торчала сутулая фигура Дидига. Он забыл уйти и читал! Бабушка Чипижиха осторожно похаживала рядом, с опаской косясь на странного молчаливого незнакомца.
…А как-то вечером ко двору Чипижихи подъехал верхом Али Салманов с другим оседланным конем в поводу.
— Я слышал, ты в отпуске, скучаешь! — деликатно сказал он. — Собирайся, поедем в горы, к моей отаре. Столько прожить в Предгорном и не повидать высокогорного пастбища? Я тебе и бурку припас, к седлу приторочил. А вот сапоги.
В чабанском краю
Двинулись прямо сразу же.
— Ночь будет сухая, а завтра польет дождь, — сказал Али.
В ущелье копыта коней звонко цокали по камням. Шуршал щебень.
Когда копыта коней стали ступать неслышно и мягко, а ночной воздух сделался таким резким, что всадникам пришлось накинуть на себя бурки, Лорс понял: начались альпийские луга.
Приехали они в чабанскую котловину, защищенную от всех ветров, к рассвету. Меж зеленых пока еще, крутых склонов строго вертикально поднимались голубые зыбкие дымы очагов. На влажной, выбитой острыми копытцами овец площадке стойбища выделялся след больших лап волка.
В дверях мазанки сонно жмурился, ежась от утренней прохлады, босой мальчишка лет десяти. Али небольно стегнул его плетью и пожурил: