Кровавая карусель, стр. 12

И если всего было распродано пять тысяч шестьсот экземпляров «Острова сокровищ», то его новая повесть за шесть месяцев разошлась в количестве сорока тысяч экземпляров. Успех по тем временам невиданный. Не говоря уже о том, что автор заработал триста пятьдесят фунтов стерлингов — деньги, которые оказались весьма кстати.

Вспомнили в те дни снова и о Уильяме Броди. «Именно Броди, — писал критик Джон Хемпден, — породил доктора Джекила». То же самое утверждал и известный шотландский юрист и криминалист того времени Уильям Рафед. Для него являлось несомненным, что «старое знакомство Стивенсона с Броди подсознательно оказало на него большое влияние» и что писатель не мог забыть эту «личность, чей характер представляет такой разительный пример смешения хорошего и дурного». Одним словом, для современников было ясно, что писатель был в долгу перед своим земляком, который как бы расщепил свое «я» надвое, жил двойной жизнью, резко разделив в своей душе добро и зло.

Разбойник поневоле, или Хизель — предводитель лесной вольницы

Возвратившись после утреннего обхода лазарета, полковой медик Фридрих Шиллер начал упаковывать вещи. Отбирал лишь самое необходимое, остальное приходилось бросать здесь, в штутгартской квартире на Малом Рве. Особенно жаль было расставаться с книгами. Но с Шекспиром и томиком од Клопштока так и не смог разлучиться. И как ни тесен был его скромный дорожный саквояж, для них там все же нашлось место.

К вечеру все было уложено. Наступила очередь сбросить опостылевший мундир фельдшера — неуклюжий, довольно странный наряд, абсолютно непригодный для жизни, сковывавший не только движения, но, казалось, и сам дух его. Как давно мечтал он освободиться от этого облачения, леденящего душу, сколько перенес наказаний из-за того, что часто форма бывала надета на нем не по инструкции.

Теперь, в обычном одеянии, его трудно было узнать. Ведь никто никогда не видел полкового медика в штатском. Год назад при назначении в гренадерский полк лекарем (без темляка — офицерского отличия) с нищенским окладом 18 гульденов в месяц генерал Оже передал ему августейшее повеление: «Без права заниматься частной практикой и носить партикулярное платье».

Вещи погрузили в повозку, и лошади тронулись. Жребий был брошен. Как поется в народной песенке: «Прости-прощай, разлюбезный швабский край!» Путь его лежал к границе, в чужие земли.

Беглец благополучно проехал по примолкшим ночным улицам. Миновал Эслингенские ворота. Вот и поворот на Людвигсбург — зимнюю резиденцию, построенную в начале века герцогом Эвергардом Людвигом.

Лошади медленно поднялись в гору. Это был знаменитый Тунценгофский холм — лобное место города Штутгарта. До сих пор на нем сохранялись остатки железной виселицы, на которой лет сорок назад повесили придворного финансиста еврея Зюсса. История эта была широко известна в стране. Однажды, еще ребенком, проезжая мимо этого странного железного сооружения, воздвигнутого чуть ли не два столетия назад, он спросил отца: «Это мышеловка?» И в ответ услышал рассказ о бедном Зюссе. О том, как зимним февральским днем везли его под конвоем в повозке через весь город к лобному месту, одетого в ярко-пунцовый кафтан; как сверкал, словно слеза, на его пальце огромный бриллиант. И как совершалась казнь при стечении несметного числа людей, глазевших на смертника, будто он — невиданное чудовище. Его повесили особым способом — в специальной клетке. «Такая кара уготована всем государственным преступникам и разбойникам, скрывающимся в дремучем лесу», — при этих словах отца маленький Фридрих весь съежился. Он представил грозную шайку душегубов, прячущихся в непроходимой чащобе. Это про них говорилось в песне, будто живут они в дремучем лесу, питаются кровяной колбасой и запивают ее кровью.

«Мышеловки», а вернее сказать, «смертельные капканы», что во множестве попадались близ городов и селений, были их неизменными спутниками. Недаром говорилось, что дороги в Вюртемберге по обеим сторонам обсажены виселицами, словно тутовыми деревьями.

Всякий раз при виде этого орудия казни ему вспоминался рассказ отца: людская толпа, повозка смертников, пунцовый кафтан и клетка с человеком…

Внезапно небо над лесом озарилось ярким светом. Это было зарево от иллюминации в герцогской летней резиденции Солитюде. Замок, сиявший огнями, парк, виноградники были прекрасно видны, так что Фридрих без труда различил крышу флигеля, где жили его старики.

Сердце сжалось при мысли, что своим поступком он навлечет немилость герцога на родительский дом. И мысленно — в который раз — попросил прощения у матушки и отца, служившего в замке лесничим.

Фридрих явственно вообразил придворный сброд, веселившийся в замке, этих пресмыкающихся, разряженных в шелковые кафтаны и расшитые золотом мундиры, их лица, полные спеси, чванства, угодничества и тупости.

В такой момент можно было не опасаться преследования. Мстительный Карл Евгений и думать не думал о каком-то строптивом лекаришке, судьбу которого он мог решить одним словом: «в крепость!» Фридрих невольно оглянулся. Вдали, на западе, в предрассветной мгле проступали очертания крепости Асперг.

Еще недавно он мог оказаться в ее казематах. Теперь же тиран был ему не страшен. Скоро он, Шиллер, отпразднует свой праздник — обретение свободы.

С тоской покидал он древнюю вюртембергскую землю. На юге и западе ее просторы раскинулись в предгорьях Шварцвальда. На востоке, словно гигантский забор, высились Швабские Альпы. С севера наступал знаменитый Вельцгеймерский лес. Среди этих естественных преград лежит прекрасная долина, которую прорезает, живописно извиваясь, Неккар. Вырвавшись из мрачного Шварцвальда, река как бы отдыхает после утомительной борьбы с горными породами. Течение ее, сохраняя внутреннюю силу, выглядит спокойным и умиротворенным. Она будто любуется покрытыми кудрявой зеленью холмами, залитыми солнцем виноградниками, полями золотистой ржи и плодовыми садами. На ее берегах в маленьком городке Марбахе, в низеньком домике, украшенном вывеской пекаря, в 1759 году родился Фридрих Шиллер.

Если бы не рост (Шиллер считался самым высоким в Штутгарте), то его портрет можно было бы выдать за типичный для шваба. Открытое, чуть простодушное, на длинной шее, лицо в веснушках. Высокий лоб, который венчала темно-рыжая шевелюра. Нос тонкий, немного заостренный. Под сросшимися бровями глубоко запавшие голубые глаза.

В одном он не желал походить на своих соотечественников: жить в стране-клетке, терпеть тиранию, покорно и раболепно служить деспоту. Обидно было слышать, когда про вюртембержцев говорили, что они народ покладистый: послушны законам и государям верны. Он решительно отказывался признавать эти качества добродетелью. Верил, что настанет конец терпению вюртембержцев. Да и не только их. А всей Швабии — едва ли не самого прекрасного, но и самого нищего и отсталого края Германии, состоявшего почти из ста карликовых государств. О том, что они собой представляют, каков в них образ жизни и правления, Шиллер подробно узнал из одной крамольной книжки. Называлась она «Ансельмус Рабиозус, путешествие по Верхней Германии». Имя автора отсутствовало. Осторожность его была понятной. Картины повсеместного разорения, нищеты, произвола и невежества, нарисованные автором, приводили в ужас. Его острое, правдивое перо открыло глаза многим.

Причина недугов герцогства Вюртембергского, одного из крупнейших в Швабии — в нем проживало около полумиллиона человек, — как и остальных владений, состояла в бессовестной и жестокой эксплуатации крестьян, ремесленников и бюргеров, в непосильных расходах, которые шли на содержание двора и увеселения деспота.

Карл Евгений, Божьей милостью герцог Вюртембергский, старший сын Карла Александра, правление которого так ярко описано Л. Фейхтвангером в романе «Еврей Зюсс», блистательно продолжая политику своего родителя, почти полвека обирал страну, пока не довел ее до полного экономического краха. Жизнь и положение соотечественников его мало занимали. И, явно подражая французскому кумиру, он заявил однажды: «Что такое отечество?! Отечество — это я!»