Сильнее времени (илл. Ю. Макарова), стр. 71
Не могла Виленоль выйти из серебристой комнаты, взойти на сцену, чтобы сказать людям все, что может выразить живущая в ней Анна Иловина!
Вместе с памятью Аннушки проснулась в Виленоль (и жила даже сейчас!) страсть к сцене, мучительная, как сердечная боль, хотя теперь у Виленоль и не было сердца — его унесли от нее, как дочку Ану. Девочку вскармливала грудью Вилена вместе со своим трехмесячным сынишкой Аном. А сердце заменено металлическими аппаратами, как на родине этанянина Ана.
Как нужен был несчастной Виленоль ее Геракл!
Но вместо него к ней, еле волоча ноги, пришел этанянин Ан. Он принес проект тележки, напоминавшей машины протостарцев Этаны. Виленоль должна была сидеть в ней, наполовину высунувшись, как железный кентавр. На большее расстояние она могла ездить в ней, как в «танке», а на короткое — вставать с кресла и ходить вокруг, насколько позволяли гибкие оковы.
Но разве могла Виленоль так выступать на сцене?
Бедный милый Ан! Он был сам не свой, еле жив. К тому же его еще и огорчил отказ Виленоль.
Здоровье Ана было такое же, если не хуже, чем у Виленоль. После кругосветного путешествия он так и не смог оправиться. Зачем только она не отговорила его тогда от поездки!…
Ан ушел. Он не стал ее Гераклом — своего Геракла Виленоль наивно представляла себе могучим, кудрявым, бородатым, с палицей в руке.
Но к Виленоль все-таки пришел он, ее Геракл. Правда, оказался он совсем другим. Просто это был ее славный крутолобый Петя! Однако он пришел не один. Его спутник тоже не напоминал древнегреческого героя, хотя, может быть, и были у Прометея такие же низенькие, озорные, черноглазые и чернокудрые ученики, как Костя Званцев!…
Петя начал разговор издалека:
— Цюрих — старый швейцарский городок… В нем учился Эйнштейн…
Петя тен-Кате только что вернулся оттуда с заседания Комитета новой суши Высшего ученого совета мира, где рассматривали проект замораживания морей вокруг Японских островов.
Виленоль выжидательно смотрела на Петю и подвижного лукавого его спутника. Старалась отгадать, почему и Костя здесь?
— Значит, начинать с Японского моря? — непринужденно спросила она.
— Сейчас расскажу. Для того и пришел.
— Для того и пришли, — загадочно добавил Званцев.
— Ну как? Прикинул? — спросил его Петя.
— Получается. Как в мемуарах! — кивнул Костя.
— Что получается? Где? В Высшем ученом совете?
— Вот именно. Там и получается, — улыбнулся Петя. — Когда мы с Матсумурой вошли в зал, он оказался пустым. На возвышении восседал только академик Франсуа Тибо, председатель комитета. Перед ним концентрическими кругами — это очень важно для тебя! — амфитеатром, как в театре, располагались вместо кресел одинаковые цилиндры.
— Почему цилиндры? — удивилась Виленоль. — А члены комитета?
— Ни одного.
— А зачем им там быть? — задал странный вопрос Званцев.
— Жак Балле, дежурный секретарь, усадил нас с Матсумурой рядом с председателем, потом подошел к маленькому пульту… и почти все места в зале вдруг оказались занятыми. Несколько цилиндров оставались неосвещенными, все же остальные словно исчезли.
— Банальный эффект присутствия. Голография. Стереовидение, — беспечно заметил Званцев. — Немного устарело. Теперь это можно делать без всяких цилиндров. Изображение возникает в воздухе.
— Не понимаю, — сказала Виленоль. — Впрочем, что же было на комитете?
— Это не, так важно. Одобрили наш проект. Наметили разработку подобных же проектов для других морей и океанов. Однако самое важное в том, что сказал Костя. Для тебя.
Догадка осенила Виленоль:
— Уж не хотите ли вы переносить мое изображение на любое расстояние?
— Ваше изображение будет ничем не хуже изображения якобы присутствовавших в Цюрихе людей. На сетчатке глаз зрителей, разумеется, — пояснил Костя.
— И вы хотите?… — начала Виленоль, боясь вымолвить заветное.
— Я хочу этого, но не умею,- засмеялся Петя.- А вот Костя берется сделать так, чтобы ты могла на самом деле, находясь здесь, как бы перенестись отсюда, скажем, на сцену театра. Твои партнеры по спектаклю будут рядом с тобой, хоть и не выйдут из театра. Трубки легко замаскировать. Зритель и не догадается.
Виленоль потянулась с кровати к Пете, обняла и поцеловала его, потом Костю Званцева.
Голова у нее закружилась от счастья. Вот они, ее Гераклы, которые «палицей Знания» разбивают оковы.
— Согласятся ли в театре? — забеспокоилась Виленоль.
— Уже согласны. Одни твои репетиции потрясли театральный мир. Тебя ждут. И с академиком Руденко мы договорились. Костя займется здесь установкой аппаратуры.
— Не сложнее квадратуры круга, — заметил Костя.
— Вы меня убиваете. Квадратура круга неразрешима.
— В десятичной системе счисления. А если применить семеричную систему, как это делали египтяне за две тысячи лет до Архимеда, то «архимедово число» с достаточной точностью можно выразить простой дробью.
— Как жаль, что я в этом мало понимаю. Но я готова сыграть на сцене хоть жену фараона, хоть защитницу Сиракуз.
— Театр предлагает тебе сыграть Анну Каренину.
— Это же Аннушкина любимая роль!
— Оставляю тебе роман Толстого. Прочитай, вживись в ту эпоху. Режиссер и твои партнеры будут навещать тебя.
— Роман Толстого? Я его знаю наизусть. Я уже мысленно в девятнадцатом веке! Я знаю, как тогда одевались, как причесывались, как ходили, как садились, как говорили и даже думали!… Наука допускает лишь одну машину времени — воображение! Оно уносит меня!
— Воображение! — многозначительно повторил Костя. — Это свойство, которое отличает человека от всего живого. — И он тотчас переделал старинные шуточные стишки:
Не яйцо воображало,
Не петух воображал!
Человек — «воображало»!
Нет других воображал!
— Ты поэт или мудрец! — восхитился Петя.
— Я бы и лошадей мог продавать, — сверкнул глазами Костя.
Виленоль проводила своих Гераклов, проводила, сколько позволили ей ее оковы…
Глава пятая
АННА
Исполнительницы главной роли спектакля на сцене не было. Виленоль находилась в серебристой комнате Института жизни и двигалась по ней, стараясь не обнаружить скрытых трубок, которые соединяли ее с искусственным сердцем и почками… Кроме замаскированных медицинских аппаратов, в серебристой комнате стояли теперь привезенные Костей Званцевым видеокамеры. Они передавали на сцену театра изображение Виленоль, одетой в белое с шитьем платье Анны Карениной.
Там, на сцене, не ставили декораций. Перед залом была как бы сама жизнь. Ее воспроизводили во всех деталях старины с помощью видеоэкранов, на фоне которых перемещалось изображение Виленоль.
Анна Каренина была на террасе одна. Она ожидала сына, ушедшего гулять с гувернанткой.
Анна смотрела сквозь раскрытые стеклянные двери. В них виднелся сад с настоящими деревьями и аллея, покрытая лужами, на которых вскакивали веселые пузыри от начинавшегося дождика. Все это было подлинным «в объеме и цвете», перенесенное сюда «методами видеоприсутствия».
Анна не слышала, как вошел Вронский. Он был коренаст, спокоен, тверд, одет в ладный мундир. Движения его были сдержаны и спокойны.
Он восхищенно смотрел на нее. Она оглянулась. Лицо ее, мгновение назад задумчивое, сразу разгорелось, запылало.
— Что с вами? Вы нездоровы? — спросил он, покосившись на балконную дверь, и сразу смутился.
— Нет, я здорова, — сказала она, вставая и протягивая руку в кольцах. — Ты испугал меня. Сережа пошел гулять. Они отсюда придут, — она указала в сад.
Виленоль-Анна произносила ничего не значащие слова. Но у нее при этом так дергались губы, что зритель невольно чувствовал бурю чувств, скрываемых этой светской женщиной.
— О чем вы думали?