Бывают дети-зигзаги, стр. 55

— Жаль, что ты ее не видывал, — усмехнулся Феликс уже знакомой мне грустной улыбкой. — Как принцесса… Одета, как никто не одет… Ее платья, ее шляпы… Эта девочка всю жизнь делала Пурим. Деньги у нее не прилипали к рукам. Говорила: это грязные деньги, деньги, покраденные у воров. Я говорил: Зоара, куколка, деньги не чистые и не грязные, деньги — просто деньги, важно только, что с ними делать. Но она — Боже мой! Сердце болит, как она бросала деньги! Просто так! На улице или в кино, в темноте, вдруг побросает в воздух десяток бриллиантов! Или с воздушного шара, на котором мы летели, — вдруг дождь из денег…

Как мне знакомо было это желание: широким жестом протянуть руку и бросить сверху, осыпать…

Мы оба аж подпрыгнули: телефонный звонок разорвал тишину.

За этим рассказом я забыл обо всем: о газетных заголовках, о том, что меня похитили, о том, что творится снаружи. Феликс снял трубку, поднес к уху, и лицо его просветлело.

— Сейчас идем туда, — сказал он и повесил трубку. — Надо, чтобы мы пошли, Амнон.

— Куда? Кто это звонил?

Я ведь должен все время быть начеку.

— Лола. Звонила из театра. Я оставлял там один «роллс-ройс». Лола ждет нас там.

— «Роллс-ройс»?

— Так я называю. Шутка. Одевайся как девочка и будем осторожно выходить. Лола говорит, про нас уже писали во всех газетах, так что, может быть, полиция уже здесь близко. Мы скрываемся всю ночь, до утра, а утром идем в банк взять твой подарок.

Я не спорил. Послушно надел девичью одежду. Я начал наконец понимать, чья она. По спине пробежал холодок.

Да, я, великий сыщик, понял это только сейчас, и не разумом, не дедуктивным методом — понял сердцем, понял после того, как Феликс провел меня той дорогой, которой моя мать, Зоара, ходила, когда была лишь немного старше меня.

Потому что так Феликс задумал еще в те месяцы, когда только планировал всю эту операцию. И вот еще что я понял: каждый мой шаг — хотя мне и казалось, что я делаю их сам, — был заранее предопределен. Предопределен не только Феликсом, но — как это ни удивительно — и нашей Дульсинеей, Габи, которая рассказывала мне о нем. И конечно, Зоарой, Зоарой внутри меня, Зоарой, которая хотела открыться мне.

Я оделся и вернулся к Феликсу. Красная юбка, зеленая кофта, слегка поблекшие от времени. Теперь эта ткань гладила меня, ласково прикасалась к телу.

— Это ведь ее одежда?

Феликс кивнул.

Я вспомнил, как он смотрел на меня, когда увидел в первый раз в поезде. Как затуманились его глаза, когда я впервые надел этот наряд, тогда, в «жуке».

— Я похож на нее? — осторожно спросил я.

— Как две капли воды.

ГЛАВА 24

СЫН ПОЛИЦЕЙСКОГО

Мы разбились на две группы. В одну входил я, а другая целиком состояла из Феликса. Он подробно объяснил мне, как добраться от дома Лолы до театра «Главная сцена» [33], и предупредил, что полиция совсем близко: он ее чует. Я спросил, как ему это удается. «Если у меня по спине побежали как бы муравьи — это знак, что есть полиция». Тогда и я почувствовал что-то похожее. Какой-то зуд. Будто кто-то пристально смотрит мне в спину. Похоже, у меня тоже развились противополицейские инстинкты.

Группа номер один подошла к окну и проверила, свободна ли территория. Группа номер два в это время зашивала костюм попрошайки. Группа номер один посмотрела в дверной глазок и установила, что на лестничной площадке тоже чисто. Группа номер два сообщила, что выйдет на дело через пять минут после выхода группы номер один.

Группа номер два встала и подошла к группе номер один:

— Удачи, Амнон. Будь осторожный по пути. Будь умный и хитрый. Ты должен еще услышать конец рассказа, как Зоара встречала твоего отца. И должен получать твой подарок!

— Ты тоже будь осторожен.

— Твою руку, коллега.

Коллега! Такой гордости я не ощущал с тех пор, как отец повысил меня до звания младшего лейтенанта. Я протянул руку. И обе группы, сами того не ожидая, вдруг обнялись.

— Увидимся, — шепнул я и подумал, что когда-то сообщницей Феликса была мать, а вот теперь, спустя годы, — и сын. Преемственность поколений.

— Ну, уже иди, — буркнул Феликс и быстро отвернулся.

И вот она началась. Наша последняя ночь. Последняя глава романа.

Феликс был прав: полицейских на улице хватало. Я начал замечать их, едва вышел из дому. Кто-то распорядился погасить фонари во всем квартале, и только патрульные машины носились туда-сюда, разрезая огнями тьму. В каждом углу кучковались полицейские в форме, с картами в руках — знакомились с вверенной им территорией. Потрескивали рации. Даже за нагревательным котлом на крыше я заметил полицейского в штатском. А может, мне показалось. В такой темноте поди разбери. Как, интересно, они догадались искать нас с Феликсом именно здесь? Как им удалось связать поезд с бульдозером? Они что, нашли колосок, который я бросил вчера в море? Но факт остается фактом: они явно что-то заподозрили и начали оцеплять квартал. Я еще тогда подумал: может, у них есть еще какие-то улики, о которых Феликс мне не рассказывал?

Молодой человек опустился на скамеечку у подъезда.

Слишком молодой. Уже устал, бедняжка.

Я опустил глаза. Обувь — вот что всегда выдает.

На молодом человеке были ботинки «Палладиум», как у всех полицейских угрозыска.

Мимо него весело пропрыгала девочка с косичкой. Взглянула острыми, насмешливыми, издевательскими глазами Зоары.

— Ступай отсюда, не путайся под ногами, — прикрикнул молодой человек.

До чего же я послушная девочка.

Я свернул направо, как велел Феликс. Мой отец руководит поисками. Сидит сейчас над большой картой Тель-Авива и отправляет группы на места. В этом деле ему нет равных. Он всегда предугадывает, каким путем преступники попытаются сбежать и где спрячутся от погони. Как-то раз он посадил одного из своих людей в огромный мусорный бак в полутора километрах от основного места действия — ювелирного магазина. Вор обошел засаду, сумел ввести в заблуждение троих полицейских, оставленных на маршруте (который отец предсказал с точностью!), наконец радостно нырнул в мусорный бак — и тут наручники защелкнулись на его запястьях.

«Хороший полицейский знает ход мыслей преступника».

А хороший преступник?..

Как темно. Как тихо.

В профессиональном плане отец может мной гордиться. И то сказать: мне всего тринадцать, а за плечами у меня уже десять лет тренировок. Да, я начал подготовку с трех лет. Так хотел отец. Он слышал, что отец Моцарта учил сына музыке именно с, этого возраста, и поэтому уже в три года я умел четко и ясно описать внешний вид человека и его одежду от ботинок до шляпы. Отец устраивал мне проверки: какого цвета была рубашка у водителя автобуса? Кто из пассажиров в очках? Во что были одеты дети и воспитательница в детском саду в мой день рождения?

И все это совершенно серьезно. Если я ошибался, он очень сердился. И на следующий день я должен был выдать правильный ответ. Он наказывал меня за ошибки, но самым страшным наказанием был его гнев.

К пяти годам задания усложнились: номер машины, припаркованной утром возле дома? Сколько светофоров по дороге от нас до бабушки Цитки? На каком плече новый почтальон носит сумку? Какой акцент был у человека, собиравшего пожертвования? Почему ты снова спал, закрыв одеялом оба уха, где твоя бдительность? Всю неделю не получишь на карманные расходы. И не реви! Когда-нибудь еще скажешь мне «спасибо».

Я слишком разогнался. Заметят.

На десятый день рождения он подарил мне набор для составления фоторобота — ну, об этом я уже рассказывал. С двенадцати лет я стал учиться стрелять на полигоне, учебными пулями, зато из вполне настоящего револьвера, «уэмбли», тридцать восьмой калибр. Ночь, мы вдвоем на пустом полигоне, в кожаных наушниках, тяжелый прохладный револьвер зажат в ладони, гром выстрела отбрасывает тело назад, отец направляет мою руку, и я чувствую его горячее дыхание. Зеленые человечки-мишени. «Оружие к бою! Огонь! Огонь! Огонь!»