Обыкновенная пара, стр. 4

Мы встретились взглядом с Беатрис, она тоже растрогана. Иногда у нас бывают моменты согласия…

И мы сразу же выходим — на цыпочках. Мы оба знаем: как только Марион «устроилась», приняла такую позу и закрыла глазки, сон не заставит себя долго ждать, он уже на пороге…

И я тоже на пороге… и я очень неловко переступил порог сеанса общения, обсуждения, диалога… словом, всего, что свойственно любой прочной супружеской паре. Прочной?

Я иду в туалет — надо же сделать маленькую передышку перед разговором и всем тем, что, судя по предсказанию потолка, за ним последует. Впрочем, дело не только в передышке. Тут и необходимая мера предосторожности, так как, если мне захочется на минутку прервать сеанс общения, жена сразу же заподозрит в этом желание уйти от разговора. Но если я терплю, боясь выглядеть трусом, мочевой пузырь начинает мучить меня, я думаю только, как бы скорее отлить, уже не обращая внимания на разговор, и в ответ ляпаю то, что первым придет в голову. Ну а зачем мне обещать, что куплю аптеку, только из-за нестерпимого желания пописать?

Приняв меры предосторожности, направляюсь в гостиную, где ждет Беатрис. Она уже достала пачку бумаги и любимую ручку. Черт! Неужели придется подписывать свои показания? Вот молодец, что в туалет сходил!

— Послушай, Бенжамен, сегодня у меня нет времени на разговоры: надо записать все, что сказала Марион по поводу «Ручной лягушки», пока свежо в памяти, а то ведь половину забуду. Я уже поняла, как улучшить финал, и не хочу, чтобы мысли эти улетучились, понимаешь?

Киваю в ответ.

— Ты на меня не сердишься, Бен?

Ничуть! Качаю головой.

— Спасибо, Бен, ты такой милый! Ты никогда не против, если мне нужно работать, каковы бы ни были обстоятельства, и, знаешь, я это очень ценю.

— Все в порядке, — говорю в ответ. — Работай спокойно, а я пока почитаю в спальне…

— Погоди, Бенжамен, я должна тебе сказать…

Это еще о чем? Чувствую, как меня охватывает тревога. Неужели надо сменить и диван? Неужели от тоски по детям бедный Орельен покончил с собой? Или она нашла аптеку, продающуюся в нашем районе?

— Я пригласила Баранов, помнишь их?

— Хм… И когда же они придут?

— Завтра. Это у них единственный свободный день.

Супруги по фамилии Баран… Трудно сказать, то ли сами они нравятся Беатрис, то ли идея приятельских отношений с ними. Мадам Баран, ее зовут Беранжер, не из нашего круга: она состоит в более или менее отдаленном родстве с кем-то из сливок общества, и ее среда — издательская. Это приветливая, симпатичная и искренняя мещаночка. Месье Баран — как его, бишь, звать-то?.. все время забываю — невозмутимый бизнесмен, о котором даже и не знаю, что думать. Короче, нет у меня определенного мнения о чете Баран.

У этих Баранов шестеро детей, маленьких, больших и средних. Беатрис не любит, когда я подшучиваю над их фамилией, но как устоять перед искушением.

— Баранов? Надеюсь, ты пригласила не все стадо?

— Перестань, Бенжамен… Придут только взрослые… без детей.

— Ягнят оставят в овчарне?

— Бенжамен, кончай глупости говорить, эти шутки достойны школьника!

— Что ж, значит, я остался молодым. А что… чем мы будем их угощать? Баранью ногу запечем?

— О-о-очень смешно. Я все, что нужно, заказала в китайском ресторане. Вина купишь?

— Вина-a-a? Ты думаешь, бараны пьют вино?

— Даже самая удачная шутка хороша один раз, Бенжамен. На второй уже не очень смешно. Представляешь, что слышат каждый день их дети в школе?

— Бедные барашки…

— Бенжамен, мне надо работать…

Я делаю вид, что ухожу, но тут же возвращаюсь. Хватаю со стола лист бумаги и протягиваю его жене:

— Беатрис!

— Что еще?

— Нарисуй мне барашка…

Она улыбается. Едва заметно, но улыбается.

Я доволен, мы хорошо поговорили.

3

Пасем Баранов

Едва супруги Баран вошли в гостиную, я понял, зачем нам так срочно понадобился журнальный столик, — показать гостям. Беранжер Баран сию же минуту его замечает. А как может быть иначе — глаза-то ведь у нее не завязаны…

— Ой, какой у вас столик красивый!

Беатрис улыбается. Она обрадовалась… или успокоилась?

Бараны славятся хорошим вкусом — и большими деньгами.

— Знаете, я влюбилась в него с первого взгляда! — отвечает Беатрис, победоносно глядя на меня.

(Не думаю, что и ко мне у нее была любовь с первого взгляда; впрочем, когда-то, может, и была, но она уже забыла.)

Слава богу, Баранам столик нравится.

Они говорят о мебели, я молчу, меня не интересует эта тема, ну, не очень она меня интересует; меня, кроме лекарств…

Беатрис бросает мне красноречивые взгляды: я должен участвовать в разговоре — одних кивков мало. Я меняю тему, спрашиваю, как их дети. Спасибо-спасибо, маленькие барашки чувствуют себя хорошо.

Заходит Марион — надо поздороваться с гостями, здоровается, прощается, и я с облегчением веду ее спать. До того я боялся, что Беатрис захочет уложить дочку сама, и не был уверен, что смогу поддержать беседу с Баранами.

Наедине с Марион, какая радость… Я бы потянул время, я с удовольствием спел бы ей песенку, но Марион уже засыпает, аккуратно сложив ручки, изящно положив на них голову и закрыв глаза. Поезд тронулся, и мне больше нечего здесь делать. Я остался один на перроне, и я ухожу.

За столом я открываю бутылки, разливаю вино, передаю блюда… и стараюсь прислушиваться к разговору. Я чувствую себя здесь иностранцем. Как будто этот язык для меня неродной и мне доступны лишь отдельные слова. Только-только чтобы выжить.

Я чувствую себя чужим. Между нами невидимая граница.

Так часто бывает в детстве, когда задумываешься, что ты делаешь среди людей, которых и наполовину не понимаешь, и говоришь себе: вот вырасту — и все изменится. Но когда ты давно уже взрослый и по-прежнему не знаешь, что ты здесь делаешь, все по-другому: теперь уже никакой надежды, теперь — будто ты обречен ощущать свою отделенность от других.

Как заставить себя интересоваться тем, что тебя не интересует? Ну, пытаюсь, ну, заставляю себя: давай же, Бенжамен! Я беру себя в руки, применяю формулу Эмиля Куэ [2] — в общем-то, мы коллеги, он тоже был фармацевтом, — убеждаю себя, что все хорошо, что с каждым шагом все становится лучше и лучше, и наконец удается немного заинтересоваться происходящим.

Они говорят о деньгах: не стоит, мол, придавать им, равно как и вещам, большого значения. Я соглашаюсь, что не стоит, — ерунда это все. Мадам Баран сетует, что для промышленников, фирмачей и бизнесменов главное как раз деньги. Я удивляюсь: разве это не профессиональная среда ее мужа? Да, да, вот именно, она знает, о чем говорит: деньги, одни лишь деньги — рентабельность, экономия, инвестиции, развитие… Только у господина Барана есть морально-этические нормы, он ставит человеческие ценности выше денег, — славный он малый, этот Баран.

— Бенжамен, а в вашей профессиональной среде, наверное, те же проблемы?

— Ну… — начинаю я. Но, повернувшись к мадам Баран, чтобы ответить, вдруг вижу только одно — кудряшки на ее голове. Она завита, как… Это сбивает меня с толку, и я приступаю снова: — Ну… что касается меня, то я служащий, меня не волнуют инвестиции и развитие. А вот если бизнесмен не стремится разбогатеть, он, мне кажется, очень скоро перестанет быть бизнесменом, попросту потеряет свой бизнес.

— Увы, — вздыхает мадам Баран.

Потом вдруг улыбается мне:

— Так когда же, Бенжамен, вы вступите в игру?

— Когда я вступлю — куда? В какую еще игру?

— Не притворяйтесь невинным младенцем! Вы ведь тоже хотите… вложить деньги.

— А-а-а, на бирже играть, что ли? Так я в этом ничего не понимаю.

— Да ну ладно, я о том, что вы хотели купить аптеку. Вам, наверное, не терпится стать хозяином.

вернуться

2

Эмиль Куэ (1857–1926) — французский психотерапевт, ставший знаменитым благодаря развитому им методу самовнушения («метод Куэ»), при котором пациенты вводятся в гипнотическое состояние и обращаются друг к другу со словами: «Каждый день, с каждым шагом мне становится все лучше и лучше». В 1882–1910 годах работал аптекарем.