Тройка запряженных кузнечиков, стр. 15
Но вот его подтолкнули и повели к ближней, отставшей от деревни избе, и, как только вошли в сумрак смуглых бревен, где был, наверное, штаб селивановских и где проворная бабка управлялась с ухватом у пламенной печи, ало позевывавшей и делавшей бабку краснокожей, Багратион сказал, едва селивановские расселись по лавкам:
— Расскажите, как были заброшены сюда?
И эта строгость, с какою спрашивал Багратион, эта сухость обращения поразили Звездочета. Он тут же представил, как будут издеваться над ним и даже, наверное, пытать, чтобы он во всем признался, и мысль о предстоящих мучениях почему-то была сладка.
— Ничего я вам не скажу, — произнес Звездочет ровным голосом. — Хоть станете мучить, а не скажу.
И странно — слова его понравились Багратиону, потому что Багратион ухмыльнулся довольно, а потом опустил книзу глаза, точно устыдился чего-то, точно боль причинил ему, Звездочету.
Девочка же смотрела на него по-прежнему с сочувствием, как бы дразня своей жалостью. Звездочет хмурился, косился на ее ноги в модных туфельках и слушал недобрую тишину, и в этой недоброй тишине прозвучал недобро голос толстого Стаса:
— А что — вот и будем мучить. Подвесим за ноги, пока не заговоришь.
И когда он сказал это, Звездочет вздрогнул, тут же догадываясь, что ночью, когда его поймали и скрутили, это кровожадный Стас уперся ему так больно коленкой в спину. Звездочет презрительно посмотрел на толстого белокурого Стаса, затем глянул в окно, из которого видно было озеро, и его так потянуло к своим, рыбозаводским, увидеть повсюду мережи на колках, подле рыбаков постоять, поглядеть, как взвешивают пудовую щуку!
— Ничего я вам не скажу, вы меня и так отпустите, — сказал он.
— Пусть сначала ваши на поклон приплывут, — немного заносчиво ответил Багратион.
В его словах не было угрозы, но понимал Звездочет, какая им честь держать пленника под своим флагом. И, снова переживая позор свой, он процедил дерзко, вовсе не желая выглядеть покоренным:
— Охота вам будет кормить меня даром?
— А мы не даром, — готовно отозвался Багратион. — Вот Юля, — он повел глазами на девочку, — она тут новенькая, вчера приехала из города. У нее работа на осень. По алгебре. Тебе и поручаем подтянуть, ты же мировой математик.
Да, живешь на том берегу, а знают о тебе и на этом, знают, что ты мировой математик, потому что твой отец, Викентий Васильевич, преподает математику в школе. Но только сейчас Звездочету подумалось, что умный предводитель Багратион замыслил особое, утонченное наказание, чтобы он, пленник, не сумевший похитить флаг, сидел на чужом берегу день, два или пять с какой-то дурой, с какой-то девчонкой и забывал, что он мальчишка, разведчик, воин отряда рыбозаводских. О, как испепеляюще глянул Звездочет на Юлю! Ему захотелось, чтобы она обиделась и отказалась от его помощи, и потому спросил у Багратиона:
— А как она — не очень тупая?
— Нормальная девчонка, — отвечал Багратион.
Звездочет надеялся, что Юля после слов его топнет каблучком или губы надует, как это умеют делать ее сверстницы, но она с любопытством, с откровенной улыбкой посматривала на него, точно повеселили ее слова пленника. И то, что она не разобиделась, смутило Звездочета и подсказало ему, что девочка эта взрослее своих лет.
А Багратион опять сделался строгим и снова произнес с подчеркнутой сухостью, как и вначале, едва они зашли в избу:
— Вам надлежит остаться здесь. У вас будет время для размышлений.
И, повернувшись к краснокожей бабке, которую он назвал Степанидой Степановной, и распорядившись, чтобы накормила она пленника, Багратион обратился к селивановским, и голос его был тревожен:
— Всем по местам. Рыбозаводские попытаются выручить лазутчика. Всем быть на постах!
3
Теперь сиди в избе, поглядывай на зарево в печи, на красноликую бабку, помышляй о побеге и представляй, как там, на своем берегу, рыбозаводские снаряжают лодки и готовятся в поход, готовятся налететь с озера и смять неприятельский флот. Какая битва может разгореться на воде, как будут сталкиваться лодки и трещать весла!..
И Звездочет мысленно торопил тот час, когда начнется сражение, и решил, что в этой заварухе он сможет сорвать неприятельский флаг. Его бодрила эта мысль, и он похаживал нетерпеливо и выглядывал за порог. И каждый раз, когда он подступал к порогу и видел охранника Стаса, краснокожая бабка сторожко замирала и следила за ним.
— Ну куда я сбегу? — говорил он бабке. — Лучше дайте я вам помогу, Степанида Степановна.
— Иди, иди, лазутчик, — с усмешкой отвечала озаренная печным огнем бабка. — Еще яду подсыплешь.
Он знал, что бабка шутит, и уже решил не заговаривать с ней, сел к темному столу, задумался о печальной своей доле, так что даже не расслышал, как ласково окликнула она его:
— Есть будешь, лазутчик?
Не расслышал он бабкиных слов, и она вновь повторила:
— Поешь, поешь, хлопчик. И не переживай…
Звездочет принялся есть, тем более что даром есть хлеб он не собирался и почти примирился с той мыслью, что придется натаскивать по математике эту приезжую ленивую девочку. И когда эта девочка, Юля, вошла в избу, он с полным ртом молча показал ей на стол, чтоб она тоже садилась, ела — еда поможет лучше усвоить ей математику.
Юля опять смотрела на него с сочувствием, поправляла свою взрослую прическу, и Звездочет застеснялся теперь, оставшись наедине, ее пристального взгляда и спросил поспешно:
— А ты откуда?
— Из Гомеля, — ответила она весело, будто Гомель был самым веселым на свете городом. — Только не думай, помогать мне не надо. Я алгебру знаю.
— Ну да! — порадовался он. — А почему же работа на осень?
— Ребята подшутили над тобой.
— Что ж, ну и прекрасно! — с воодушевлением сказал Звездочет. — Мне, знаешь, не до занятий… Сидеть под охраной, а там наши думают обо мне…
Ему на миг стало жалко самого себя, пленного, подумалось об отце, о матери, как отец, Викентий Васильевич, узнав о его исчезновении, воскликнул с досадой: «Не везет благородному воину!» Не потому подосадовал отец, что он, Звездочет, остался без сна, а потому, что не удалась его вылазка, сорвалась. Был отец когда-то мальчишкой, был партизанским связным и понимал, что такое война, что такое флаг, что такое честь и доблесть.
И лучше бы не пожалел он себя, потому что в глазах Юли теперь было такое сочувствие, которое, казалось, разоружало его, Звездочета, и делало беспомощным.
— Я тебе помогу бежать, помогу, — зашептала она, оглядываясь на бабку.
Звездочету еще печальнее стало, и, пока нашептывала Юля, он подумал с подозрением, не подослана ли она к нему селивановскими. Это насторожило его, и он смотрел в ее глаза долго, пока не поверил им, а потом тяжко вздохнул:
— Да ведь пустяк отсюда бежать. А я задание не выполнил.
— Я помогу тебе выполнить! — горячо шепнула Юля, как бы упрашивая не отказываться от ее помощи.
Звездочет еще некоторое время колебался, посматривал на нее с сомнением, но не мог обидеть ее в такую минуту, когда она открыто предлагала свою помощь.
— Ладно, — вполголоса произнес он. — Я придумаю что-нибудь, и ты мне понадобишься.
— Спасибо, Звездочет!
— А ты знаешь, что тебе грозит, если нас поймают? Слыхала слова кровожадного Стаса?
— Слыхала. Только я вовремя смоюсь в Гомель…
Так они и переговаривались, таясь от бабки, и не был Звездочет одинок на чужом берегу, и еще не все пропало. Со двора заглядывали в распахнутую дверь квохчущие куры с желтыми попискивающими цыплятами. Заглянул и толстый Стас, увидел их сидящими за разговором и успокоился, ухмыльнулся, а на дворе затянул для устрашения пиратскую песню:
Потом в раскрытую дверь влетело перышко, порозовевшее в сполохах угасающей печи, и, пока оно, покачиваясь, втягивалось в жаркий, арбузно-красный зев печи, Звездочет успел различить, как там, на берегу, среди привычных, монотонных звуков волны, всплескивавшей и как бы закипавшей на песке, усилился говор, возбужденный, точно рожденный чьим-то появлением. Звездочет вздрогнул, выпрямился, подумал о своих рыбозаводских ребятах и кивнул головой Юле, чтоб она выбежала и проверила, кто там.