Путешествие в страну летописей, стр. 6

— Любопытно было б узнать, — сказал Мусин-Пушкин, — какова карьера Лаврентия? Видал ли он своими глазами торжество Москвы над его князьями?

— Не знаем и вряд ли узнаем когда-либо, — отвечал Болтин. — А впрочем, среди епископов или известных отцов церкви XIV и начала XV века мы его имени не видим: значит, в чинах, так сказать, монах не слишком преуспел.

— Кстати, — вставил Бантыш, — монах в последней записи жалуется, что «ум молод». Кто был молод в 1377-м, не слишком уж состарился шестнадцать лет спустя, когда пало Нижегородское княжество.

Мусин-Пушкин вздохнул и, прикрыв меньший глаз, заметил, что вот Лаврентий, человек незначительный, думал о своем князе, епископе, о страстях своего времени, которые исчезли и забылись за первым же поворотом истории. А ныне сей монах, простой переписчик, возможно, удостоится более высокой посмертной славы, нежели его повелители…

— Да, да, — подтверждают умные гости, — вы, Алексей Иванович, сделали настоящую находку и, возможно, удостоитесь более высокой славы, нежели…

— То-то посланник мне эту летопись нахваливал, — с улыбкой замечает Болтин.

— Да уж я вашего посланника обошел! — восклицает Мусин. — А что, крепко нахваливал?

— Да уж куда больше.

— Всю неделю он меня одолевает. Собирает старые манускрипты, прослышал о моей летописи и денег не жалеет. Посетил меня, шутит, прилип как пластырь. А сам замышляет что-то. Рассказывали — в Индиях и Африках он так разбойничать привык, что, глядишь, и на мой дом набег учинит.

— Набега не учинит, но когда издавать эту летопись станете, следует поберечься. Подкупит кого-нибудь и утащит… Или сделает так, что императрица попросит вас удружить послу его величества короля Великобритании — и вы не откажете, разумеется.

— Я сие предвидел, — быстро отрезал граф. — И уж контрманевр заготовил. Мне нужно было лишь ваше заключение, что рукопись действительно замечательная… Вот письмо, в коем я изъявляю желание преподнести летопись великому князю Александру Павловичу [4]. Надеюсь, — граф понизил голос, — молодой человек не станет читать столь мудреную книгу и отдаст ее хранить в библиотеку или музеум.

— Дареное же не дарят! — радостно воскликнул Бантыш. — И англичанин останется с носом, а Россия — с летописью.

— А вы, ваше сиятельство, — поддел Болтин, — будете иметь успех чрезвычайный, ибо императрица ценит внимание к любимому внуку, особливо сопровожденное столь замечательным манускриптом.

Бантыш-Каменский медленно, еле касаясь пальцами, перелистал страницы.

— Цены ей нет, — сказал он. — Такая старая летопись! Только, простите граф, за любопытство: как к Сопикову в лавку такой раритет [5] залетел? А может, лавка ни при чем?

Граф улыбнулся всем своим круглым румяным лицом.

* * *

Все кончилось благополучно.

Летопись английскому послу не досталась. Александр I передал подарок Мусина-Пушкина в Публичную библиотеку, где манускрипт с тех пор и хранится.

Много лет спустя граф Алексей Иванович любил повторять:

— Судьба! Судьба!.. Не будь английского посла, старейшая русская летопись оставалась бы в моем рукописном собрании, которое столь печально погибло в московском пожаре двенадцатого года.

Старик Бантыш и некоторые знатоки помоложе (Болтина уже давно не было в живых), случалось, возражали:

— Разве, Алексей Иванович, эта «старейшая летопись»? Были и постарше: ведь сам Лаврентий жалуется, что «книги ветшаны», с которых он переписывает… Лаврентий в 1377 работал, а последняя запись в его книге (не считая заключительных «красных строк») такая: «В лето 6813 месяца июня в 23-й во вторник ударил гром весьма силен в церковь Святого Федора в Костроме».

Год 6813 — по нашему 1305-й. Это за семьдесят два года до составления Лаврентьевской летописи, вероятно, задолго до рождения самого Лаврентия. Запись, понятно, сделана современником и очевидцем. Разве мог бы Лаврентий, спустя несколько десятилетий, дознаться, что именно во вторник 23 июня 1305 года «ударил гром» в костромскую церковь? Ведь первые газеты появились спустя четыреста лет!

Стало быть, ветшаная летопись была старше Лаврентьевской почти на столетие. Лаврентию просто повезло, что его труд сохранился…

Но тут Алексей Иванович начинал горячиться: мало ли исчезнувших летописей, что о том толковать. У ветшаной книги, верно, был свой летописный предок, а у последнего — свой. Это уж летописный «дед» Лаврентьевского списка… И ведь был когда-то самый первый летописец! Мусин-Пушкин понимает, что Лаврентий первому летописцу не ровня, что великим делом было б найти эту первую, начальную «Повесть временных лет». Он бы, граф, за такую находку не пожалел бы…

Тут все соглашались, что найти первого летописца необходимо и за это можно было б «не пожалеть…»

А позже, выходя из заново отстроенного графского дома, гости и собеседники Алексея Ивановича перешептывались и говорили вещи, для старого графа нелестные: что Лаврентьевскую летопись он приобрел неведомо как, но отнюдь не у Сопикова; что ученые люди видели список этой летописи в Новгородской семинарии еще лет за двадцать пять до ее приобретения графом, и граф, видно, просто забрал «по должности» манускрипт у подчиненной ему семинарии.

Тут уж языки развязывались и кое-кто принимался рассуждать, что отнюдь не вся библиотека у графа сгорела в московском пожаре, а целый ряд ценных рукописей уцелел.

Такая уж была слава у Алексея Ивановича Мусина-Пушкина.

Наконец, кто-либо из молодых, увлекшись, называл графа прохвостом.

Старики останавливали молодого:

— Ну уж нельзя так… Может, и прохвост, но, во-первых, действительный тайный советник, а во-вторых, заслуги перед российским просвещением имеет громадные, В открытых им старинных рукописях ученым, возможно, и за два века полностью не разобраться. А сколько замечательного в одних только летописях скрыто! Сам Николай Михайлович Карамзин уж который год с ними и мучится, и счастлив…

Путешествие в страну летописей - i_005.jpg

Глава 2. Игумен или черноризец?

Карамзин есть первый наш историк и последний летописец.

А. С. Пушкин

В этот день работа не шла.

С утра, как всегда, Николай Михайлович Карамзин поднялся по узкой лестнице в свой кабинет, под самой крышей громадного барского дома. Он приехал в Остафьево, родовое имение тестя, князя Вяземского, ранней весной и к осени хотел довести свою «Историю государства Российского» до нашествия татар.

Как всегда, на широком сосновом столе разложены чистые листы и перья. Комната лишена предметов, отвлекающих глаз и ум: ни шкафов, ни кресел, ни диванов, ни ковров. Только простой стул да два дощатых стола. Один — для письма, а на другом — целая россыпь книг, рукописей, тетрадей.

Все было, как всегда. Но работа не шла… Некоторое время Карамзин смотрел через окно на тихий, заросший сад. Смотрел и размышлял о причинах своего беспокойного состояния.

Сосредоточиться мешало ожидание. Сегодня был почтовый день, и он ждал важного пакета из Петербурга. В пакете, как он предполагает, — интереснейшая, неизвестная летопись, которая, впрочем, задаст ему работы еще месяцев на шесть. Карамзин вспомнил древнюю пословицу: «Боги не дают, а продают удовольствия»… Историк взял с досок рукопись второго тома и чисто переписанную копию Лаврентьевской летописи. Подумал, что все происходит, как встарь: один летописец заканчивает труд, продолжает следующий, потом передает третьему, четвертому… Лаврентий в XIV столетии был, может быть, уже десятым; после него — четырехвековой перерыв, затем в XVIII веке — Мусин-Пушкин, Болтин, а в начале XIX века — он, Карамзин.

Затем, конечно, придут другие — в XIX, XX, XXI столетиях — и будут разглядывать его сочинения, может быть, так же, как он сейчас разглядывает труд первых летописцев.

вернуться

4

Александр Павлович — будущий император Александр I, внук Екатерины II.

вернуться

5

Раритет — редкость.