Спасенное сокровище, стр. 39
Заветный клад
Гитлеровская Германия пала!
Несколько недель назад Мансфельд заняли американские войска.
Ранним июньским утром Шиле вышел из дому и направился к Рыночной площади. Он хорошо выспался и был настроен спокойно и благодушно. Он уже успел убедиться, что при американцах все пойдет по-старому и он может оставаться прежним Шиле.
Правда, мундир группенлейтера он на всякий случай забросил ночью в чей-то сад, а коричневыми платками толстая Гертруда вытирала теперь пыль.
Когда пришли американцы, он готов был к худшему. Дрожа от страха, он ждал дальнейших событий. И беда пришла. Горняки обвинили Шиле в бесчеловечном обращении с польскими рабочими. Его арестовали и посадили в тюрьму.
Американский солдат, стороживший его, каждое утро распахивал дверь камеры и кричал: «Хэлло, маленький Гитлер!» И при этом проводил ладонью по горлу. У Шиле кровь стыла в жилах. Он уже видел себя повешенным.
Но ему повезло. Прошла неделя, и он предстал перед вылощенным американским офицером. Это был человек совсем другого склада, чем солдаты. Он по крайней мере умел ценить таких людей, как Шиле. Выслушав обвинения рабочих, он только отмахнулся со скучающим видом, и Шиле был выпущен на свободу. «Слава богу, теперь все позади», — радостно думал штейгер, шагая в это июньское утро вниз по переулку.
Вдруг он остановился, словно громом пораженный. По улице громыхал грузовик, набитый американскими солдатами. «Куда это они?» — подумал Шиле, и вдруг его осенила ужасная догадка.
— Боже мой, — прошептал он, — помоги мне. Похоже, что янки сматывают удочки.
Несмотря на прохладное утро, его бросило в жар: «Что же теперь будет, штейгер Шиле?»
Грохот грузовика еще не смолк вдали, как вдруг послышался шум приближающейся легковой машины. Из-за угла стремительно вылетел автомобиль. Шиле едва успел отскочить в сторону. Блестящий голубой «Мерседес» показался ему знакомым. И в ту же минуту он увидел выглядывавшее из-за чемоданов и свертков испуганное лицо генерального директора. Шиле почувствовал, что земля уходит у него из-под ног.
В отчаянии Шиле бросился бежать. Взбежал на гору и, размахивая руками, принялся догонять машину. Но дыхания хватило ненадолго. Жалобно всхлипывая, он остановился у обочины.
…Гербштедт напряженно ждал. И вот утреннюю тишину нарушили гудки грузовиков и грохот танков.
Приближалась Советская Армия!
Отто Брозовский взял жену за руку, как брал много-много лет назад, когда они, молодые и влюбленные, бродили по ночным улицам, и быстро повел через двор к сараю.
— Подожди минутку, — сказал он и, вернувшись в дом, принес молоток и зубило.
— Что ты еще выдумал? — удивленно спросила Брозовская.
Отто открыл крольчатник и показал на стену.
— Ты ничего не видишь? — спросил он.
— Вижу, — ответила она, пожимая плечами. — Стена.
— Гляди-ка!
Брозовский, взяв молоток и зубило, начал бить по стене.
— Ты что, с ума сошел? — недоумевала жена.
Посыпались куски штукатурки, и из отверстия показался кончик брезента.
Матушка Брозовская вскрикнула и бросилась вытаскивать брезент. Руки у нее дрожали.
— Ах, боже мой, кролики знали больше, чем я, — бранила она мужа сквозь слезы.
Они осторожно развернули брезент и вынули знамя.
Вдруг на стену сарая упала тень. Брозовские обернулись. В дверях стоял Шиле. Он с ужасом смотрел на знамя.
— Господин Брозовский, — заговорил он дрожащим голосом. — Вы же знаете, я всегда был за…
На лбу у Брозовского красной полоской выступил шрам.
— Сейчас же убирайтесь отсюда, — сказал он спокойно.
Но Шиле, вместо того чтобы уйти, сделал шаг вперед, умоляюще поднял руки и опустился на колени. Зубы у него стучали.
— Господин Брозовский, я же всегда прилично обращался с рабочими, — бормотал он растерянно.
Брозовский пожал плечами и закрыл решетчатую дверцу крольчатника.
— Пойдем, мать! — Он протянул руку жене, и они молча прошли мимо Шиле.
Долгожданная встреча
Советская Армия вступила на мансфельдскую землю.
В лязге танковых гусениц, в хриплых гудках автомобилей, в твердой поступи солдат с красными звездами на пилотках звучала песня освобождения.
Вашими, забойщики, вашими, откатчики, вашими, сортировщики, крепильщики и запальщики! Твоими, Август Геллер, твоими, Ленерт, твоими, Петер Брахман…
Каждый грамм меди отныне принадлежит вам, принадлежит народу!
Песня освобождения гремела по всей мансфельдской земле.
Гимнастерки бойцов были выпачканы в масле, черны от пыли и пота: путь был долог, а бои жестоки.
Так шагали они по мансфельдской земле. Над солнечными полями, над поселками и терриконами ветер разносил могучие, удалые, звонкие песни непобедимой армии первого в мире рабоче-крестьянского государства.
Бойцы вступили в Гербштедт. Они шли по улочкам шахтерского городка, мимо тесно прижавшихся друг к другу домишек, по Рыночной площади, мимо каменного колодца. Молодой солдат нес простреленное в боях знамя полка.
На одном из домиков, как две капли воды похожем на другие, приветствуя освободителей, развевалось красное знамя.
Глубокая радость охватила бойцов, когда они увидели это знамя. Они захотели познакомиться с людьми, которые пронесли стяг дружбы сквозь долгие годы фашистской ночи.
Несколько офицеров и солдат вошли в дом и через темную переднюю попали в кухню.
Отто Брозовский не слышал, как они вошли. Он сидел за столом и писал: «Август Геллер, Минна Брозовская, Йозеф Фрейтаг…» Это был список старых членов партии.
«Когда Петер вернется домой, он займет место отца, — думал Отто. — Ах, Петер, милый мой мальчик, надеюсь, ты скоро снова будешь с нами. И Вальтер Гирт тоже, если он жив…»
В дверь постучали.
— Войдите, — крикнул Брозовский, не оборачиваясь.
Он поднял голову лишь тогда, когда мягкий голос произнес необычные слова:
— Добрый день, товарищ.
Отто Брозовский медленно поднялся с места. Это были они: красные звезды на пилотках, загорелые смелые лица. Ему казалось, что он уже давно знает этих людей.
Он шагнул навстречу гостям.
— Добрый день, товарищи, — сказал он и засмеялся, а по его ввалившимся щекам покатились слезы. — Добрый день.
Матушка Брозовская привела Августа Геллера, Йозефа Фрейтага, однорукого Ленерта и Рихарда Кюммеля.
Наконец-то маленькая кухня снова была полна народу. Люди сидели на скрипучей кушетке, на стульях и табуретках — мансфельдские рабочие вперемежку с солдатами и офицерами Советской Армии. Окно было распахнуто настежь. Тополь шумел на ветру. Двор наполняли смех и веселые голоса. Молодой солдат принес губную гармошку, и вот зазвучали песни, которых Гербштедт не слышал уже двенадцать лет. Их пели по-русски и по-немецки, пели громко и радостно:
Взгляды горняков все время обращались в угол, куда Брозовский поставил красное знамя из Кривого Рога с вышитыми на нем золотом словами: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Долго, долго они сидели все вместе и слушали историю этого знамени.
Когда гости ушли, на высоком небе уже зарделась утренняя заря.
На первой же рабочей демонстрации знамя из Кривого Рога пронесли по Рыночной площади свободного Гербштедта, и не один старый горняк в этот день плакал от счастья.