Обратной дороги нет (cборник), стр. 82

Вечера душные, от раскаленного железа крыши струится жар. Поэтому окно радиорубки распахнуто. Кроме Емила в комнате — два-три человека. Во время следующих радиосеансов Попов ненадолго подходил к окну — покурить, подышать. В камере старался меньше двигаться, накапливал силы, с трудом возвращающиеся к нему. Миску с похлебкой вычищал до блеска, выменял у надзирателя за пиджак буханку хлеба.

Очередной сеанс — как раз первого мая. Ну что ж…

Попов привычно подошел к окну, не торопясь достал сигарету. За окном — вечерняя темень, светящаяся дымка от фонарей и окон. Внизу, в ущелье меж домами, редкие шаги. Прохожих уже мало. Наверно, часовые. Скосил глаза в комнату. Один из военных операторов вышел в коридор. Другой склонился над аппаратом. Только приставленный к Попову контрразведчик не отводит от него взгляда.

— Христо, что тут, погляди! — зовет контрразведчика оператор, занятый настройкой рации.

Тот направляется к нему. Отвернулся. Склонился над станцией.

И в то же мгновение Попов прыгнул в окно. Дробный грохот шагов по железу крыши. Куда? В слуховое окно? Найдут. Дальше!..

Сзади крики. Вспышка и треск выстрела. Еще. Еще… Крики, свистки и топот внизу, по улице. Но Емилу уже не страшно. Перед ним ступени примкнувших одна к другой крыш. Он бежит, крадется, балансирует по карнизам. Откуда только взялась сила и ловкость! С одной крыши на другую. Ниже, ниже… Ветви дерева упираются в стену. Прыжок. По стволу он соскальзывает во двор. Петляет между домами. Голоса, топот погони — все смолкло. Значит, свободен!..

К полуночи, соблюдая все правила конспирации, Емил добрался до маленького домика на окраине Софии, на склоне горы Витоша. Там была явочная квартира подпольщика Маркова.

Тридцатого июля жандармы выследили эту квартиру, напали на дом Маркова. Отстреливаясь, подпольщики отошли на склон Витоши. Марков и еще несколько патриотов погибли в перестрелке. Емил снова был схвачен.

ЭПИЛОГ

Следствие по делу Александра Пеева и его группы длилось сто три дня. Затем прошло еще четыре месяца, пока состоялся суд.

За это время в высших кругах Болгарии произошли значительные изменения. Они были связаны с событиями на восточном фронте. В июле 1943 года гитлеровцы потерпели сокрушительное поражение в Курской битве. Фюрер стал с новой настойчивостью требовать от своих сателлитов, чтобы они активно включились в войну. В середине августа царь Борис был опять вызван в Берлин. Гитлер без обиняков приказал ему: две болгарские дивизии должны быть переданы в распоряжение командования вермахта. Борис, уже понявший, что чаша весов склонилась явно не в пользу фюрера, медлил с ответом. Из Берлина царя проводили холодно. А через несколько дней по возвращении в Софию он вдруг скончался. Придворные и генералы угадывали прямую связь между поведением царя в Берлине и его таинственной скоропостижной смертью. Вместо Бориса, в связи с несовершеннолетием его сына Симеона II, был назначен регентский совет. По указанию Гитлера в его состав вошли премьер Филов, военный министр Михов и брат умершего царя. Но и они, явные фашисты и германофилы, не решились послать болгарских солдат на восточный фронт. Их устрашал гнев народа.

Однако смена правителей никак не отразилась на положении масс. В стране все так же свирепствовали тайная полиция и жандармерия. Без передышки заседали военно-полевые суды.

Председательствующий с металлом в голосе зачитывал:

— «Приговор № 1—326. Именем его величества царя Симеона Второго суд приговаривает: подсудимого Александра Костадинова Пеева в соответствии со статьей 112-й уголовного кодекса и статьей 3-й закона о защите государства — к смертной казни через расстрел».

Он вперил взгляд в изможденного седого мужчину на скамье подсудимых. Веки мужчины были прикрыты. На щеках — шрамы, следы недавних истязаний. Одежда висела на его худых плечах.

Председательствующий перевел взгляд на человека, сидящего рядом. Болезненно горящие глаза. Сквозь землистую бледность и кровоподтеки проступал жаркий румянец на скулах.

— «Подсудимого Емила Николова Попова в соответствии со статьей 112-й уголовного кодекса и статьей… — Он стал зачитывать скороговоркой, чтобы скорей покончить со всем этим делом: —…к смертной казни через расстрел. Подсудимого Ивана Илиева Владкова… к смертной казни через расстрел…»

О чем думали в эти минуты боевые товарищи?..

После окончания следствия Александр Пеев смог написать:

А в своем предсмертном письме:

Может быть, в те мгновения, когда зачитывался приговор, его наполняло это чувство гордого сознания, что он сделал все для блага своего народа. Может быть, обводя взглядом своих друзей, он гордился их мужеством и сожалел, что они вынуждены разделить с ним его участь… А может, он радовался тому, что в этом холодном зале суда нет его ближайшего соратника, Никифора Никифорова, нет еще нескольких членов его разведгруппы и что эти люди сохранят в своей памяти и расскажут народу освобожденной Болгарии и победившей Советской России об их скромном вкладе в общую борьбу народов против фашизма…

Никифор Никифоров был отстранен от должности и взят под арест прямо там, в кабинете военного министра. Однако на первом же допросе он почувствовал, что у Стоянова и Недева нет против него никаких улик, за исключением радиограмм: уж его-то, юриста, прокурора и бывшего председателя военных судов, не так-то просто было провести. Во время же встреч с Александром Пеевым они, предполагая возможность провала, разработали соответствующие версии — и теперь Никифоров твердо придерживался одной из них.

— Я ничего не понимаю, господа! О ком вы говорите, о каком товарище Журине?

Ему зачитали текст радиограммы.

— Да, да, припоминаю… Кажется, я беседовал на эту тему с Сашей. Как вам должно быть известно, господа, мы с Сашей Пеевым друзья детства. Правда, в последнее время встречались все реже — заботы, дела… Но конечно, когда виделись, обсуждали политическую обстановку в стране. А кто сейчас не говорит об этом? Возможно, Пееву удалось выведать у меня какие-то сведения. Что ж, как генерал и государственный чиновник, я виноват.

— Вы не находите, что выглядит довольно странным знакомство царского генерала с отъявленным революционером?

— Но, насколько мне известно, с Пеевым знакомы и начальник генерального штаба, и министр, да и вы, Кочо.

Конечно, теперь все зависело от того, как будет вести себя на следствии Александр Пеев. Никифоров с болью представлял: если с ним, высокопоставленным генералом, следователи даже и теперь держат себя почтительно, да и находится он всего лишь под домашним арестом, то против Пеева они применяют все изощренные пытки, которыми славятся застенки болгарской охранки. Выдержит ли он?..

Пеев выдержал. Никаких улик против Никифорова не прибавилось.

Но и Кочо Стоянова не так-то просто было обмануть. Он словно бы нюхом чувствовал: здесь явно неладно… Тогда Никифоров решил прибегнуть еще к одному средству. Нарушив домашний арест, он заявился к советнику царя — болгарскому Распутину Любомиру Лулчеву: так, мол, и так. Тот выслушал, ответил: «Все, что зависит от меня, сделаю». (Царь Борис тогда был еще жив.)